– Она сказала – да. Тебе не говорила такого? Я об этом ничего не знала до вчерашнего дня.
– Я понял. Я тоже многого не знал до вчерашнего дня, – медленно произносит Никита, запуская руку в волосы. – Фамилия, я так понимаю, у неё твоя?
Резко выпрямляюсь, чувствуя, что мы подходим к серьёзной теме, которая может мне не понравиться. Хотя куда уж больше?
– Да.
– Отчество?
– Дедушкино.
– Это надо исправить.
– Ты не думаешь, что это слишком быстро? – осторожно говорю я.
– Чего ждать? Ещё два года? Ты сама говоришь, что она моя дочь. Мой ребенок будет носить мою фамилию, Романова, – раздражëнно говорит Никита.
– А что дальше, Волков? Ты захочешь её удочерить? В свидетельстве о рождении в графе отец у неё стоит прочерк. Потому что этого отца у неё и нет. Одной фамилии мало. Она тебя не знает. Я рада, что ты поверил мне, а не кому-то там ещё. Но для того, чтобы стать ей отцом, мало причастности к зачатию. Включи мозг. Ты либо участвуешь в её жизни, либо… либо лучше не начинать всё это.
Встаю на ноги и смотрю на него сверху вниз. Вдруг его желание поиграть в отца пятиминутное? Узнал, что она его. Поверил. И тут же хочет подстроить и изменить наши жизни под себя. Я не против того, чтобы он виделся с Алисой. Дал ей привыкнуть к себе. Показал, что настроен серьёзно и понимает: ребёнок это не на пять минут, на всю жизнь, а не побежал сразу переделывать документы, и на этом всё. Это не просто приехать и прокатить коляску до ближайшего парка и дать поиграть с ключами от “мерседеса”. Это другое… Это как оторвать часть себя и жить с этим каждый день. Не думаю, что он это понимает.
– Полина, – устало прикрывает глаза Никита и сжимает переносицу. – Ты думаешь, я не понимаю, блин, всей ответственности?
– Я не знаю, что ты понимаешь, а что нет. У тебя своя жизнь, у нас своя. Алиса живой человек, а не игрушечная кукла, с которой можно поиграть в отцы и дети, – серьезно произношу я, глядя в лицо Никите. – Хочешь быть отцом на документах, докажи это на деле. Поэтому я предлагаю тебе подумать. Пару дней. Нужно ли тебе это. А пока ты будешь думать, всё будет как раньше.
– Как раньше? Моя мать умирает и хочет видеть внучку, которая, оказывается, полтора года как живет с ней в одном городе, – зло цедит Ник, вскакивая на ноги. – Если надо, я пойду в суд и докажу своё отцовство и права на ребёнка.
– И разрушишь нашу привычную жизнь! Вернёшься в свою Америку, и что дальше? – выкрикиваю, задирая вверх голову, чтобы продолжать смотреть ему в глаза.
– Кто ещё чью жизнь рушит, – говорит Никита.
В тишине сонного воскресного утра на озере особенно хорошо слышен звук соприкосновения моей ладони и небритой щеки Ника.
– Всё останется так, как есть, – произношу, тяжело дыша. – Никто твою жизнь рушить не собирается. Мы сами по себе. Можешь вообще забыть о нас. А мама твоя… знала о том, что внучка живет рядом все эти годы. Могу прислать ей фотографию. На большее ни ты, ни она можете не рассчитывать.
Никита потирает пальцами щеку, двигая челюстью из стороны в сторону, и, опустив подбородок, смотрит на меня, не моргая. Его молчание придаёт мне смелости и, несмотря на несущееся галопом сердце и дрожащий голос, я продолжаю:
– Я тебя не принуждаю быть в нашей жизни. Это только твой выбор. Захочешь участвовать в жизни дочери – пожалуйста. Я не буду препятствовать. Просто попытайся для начала, а не прыгай сразу с обрыва вниз. Документы, опять же, если ты захочешь, мы всегда сможем поменять. А пока… пока пусть всё будет так, как есть. Я ребёнка не скрываю, но и не распространялась особо о том, что родила. Тех, кто знает о том, что ты отец, вообще можно пересчитать по пальцам… так что ты и твоя семья в информационной безопасности.
Заканчиваю и перевожу дух, втягивая холодный воздух в лёгкие. Такую речь толкнула пламенную, даже во рту пересохло. Прячу замëрзшие руки в карманы толстовки и вскидываю голову, чтобы ещё раз взглянуть на Никиту. На его щеке алеет отпечаток моей руки, в глазах плещутся непонятные мне эмоции. Смесь злости и усталости, там скрывается и что-то ещё, но я не в том настроении, чтобы пытаться разгадать.
По большому счёту мне всё равно, что он будет думать обо мне. Нас ничего не связывает, кроме Алиски. Поэтому пусть думает о ней.
– Знаешь, Кнопка, ты путаешься в своих же словах, – тихо и с какой-то угрозой произносит Ник и делает шаг ко мне, отчего я непроизвольно отступаю.
– О чём ты?
– Допустим… ты мне не изменяла. С этим мы разобрались. В то, что Алиса моя, – я тоже верю. Вот доказательства.
Волков достаёт из внутреннего кармана куртки черно-белую фотографию и протягивает мне. Забираю снимок и рассматриваю изображенного на нём мальчишку. Против воли улыбаюсь. Они так похожи… в этом возрасте совсем не отличить. На мои глаза набегает предательская влага. Я стала какой-то совсем плаксивой размазней во всём, что касается Волкова и Алисы.
– Сколько тут тебе? – спрашиваю сипло, промокая костяшками пальцев уголки глаз.
Шмыгаю носом и протягиваю Нику снимок. Он забирает его, коснувшись моих пальцев своими, на секунду мне даже кажется, что он сейчас возьмёт меня за руку и притянет к себе. На секунду я забываю о нашем разговоре и о том, где и почему мы находимся. На секунду… мне хочется, чтобы он меня обнял, прижал к себе и зарылся лицом в мои волосы, оставляя на них поцелуй горячими губами.
Лишь на секунду, а потом магия момента рассеивается. Потеплевший взгляд Ника опять становится колючим, губы – плотно сжатыми. Мы чужие люди. Совсем не друзья. Знакомые? Очень давние и далекие. Волей судьбы и момента наши дороги опять пересеклись, и я не знаю, пойдем мы дальше вместе или опять разбежимся кто куда?
– Год и восемь, – сухо произносит Ник, пряча снимок назад и убирая руки в карманы, как и я. – С Витой я тоже поговорил. Она сказала, деньги ей дал мой отец и попросил помочь: знал, что вы подруги. С ним я ещё не разговаривал, но его версию тоже обязательно выслушаю. Но, твою мать! Хватит мне врать. Сейчас ты приплетаешь к этой истории мою больную мать, словно она тоже все эти годы всё знала. И я меньше всего хочу разбираться ещё и с ней. Она на паллиативных препаратах. Думаешь, я добьюсь от неё внятных объяснений и, даже если она виновата, буду от нее что-то требовать? Призывать к ответственности? Если её последним желанием будет увидеть эту девочку, я сам привезу её к ней в палату. И если для этого мне потребуется пойти против тебя… чего я не хочу, то мне придётся это сделать. Суд. Тест ДНК. И прочее, что, блин, для этого потребуется. Если хочешь меня ещё раз ударить – бей. Только, мать вашу, в этой ситуации виноват, кто угодно, но не я. Не-а.
Сглатываю и упираюсь спиной в шершавую поверхность дерева. Никита всё это время наступал на меня, загоняя в угол. Ставя в тупик своей речью и заставляя почувствовать укол вины. От которого я взвинчиваюсь в момент до слепой ярости. Ни за что на свете я не буду жалеть эту женщину! Если бы она хотела… могла… да стоило ей только позвонить раньше! Извиниться! Прийти! Я бы её простила и разрешила общение. В дочери моей течет её кровь. Она подарила жизнь Никите… И разлучила нас тоже она. Только нужно ей было это? Пока она была здорова, счастлива, любима мужем и сыном. Богата… да, про деньги тоже не стоит забывать…
Толкаю Волкова в грудь с такой силой, что он отшатывается, округлив глаза.
– Не смей… говорить мне… – вскрикиваю, показывая пальцем на себя, потом на него и в сторону коляски, в которой спит наша дочь. – …кто во всём этом виноват!!! С матерью своей разбирайся сам! Сам давай собирай этот чёртов пазл! На меня не нужно сбрасывать ответственность и винить во всех грехах. О, да… я далеко не святая, не сказала вовремя, сдалась и опустила руки. Извини, что выбрала нашего ребенка и себя, а не ползать в поисках тебя по земному шару!
– Хватит орать, – чеканит Ник, хватая меня за руки и дëргая на себя. – Я тебя прекрасно слышу. И уже сказал, что во всём разберусь. И ты подумаешь о том, чтобы показать ребёнка моей матери.
Упираюсь кулаками ему в грудь, начиная молотить по его куртке, пытаясь выбраться из стального захвата.
– Я не буду об этом думать, – шиплю, зло глядя в его лицо.
Он смотрит на меня, приближаясь к моему. Оставляет между нашими лицами несколько сантиметров и медленно, с долей угрозы повторяет:
– Подумаешь. День-два. Максимум три. И согласишься. Ты умная девочка, Кнопка. Нам не стоит начинать эту войну. Не хочешь документов – ладно. Я приеду завтра и пойду с ней гулять! Скажи, что вам нужно, я куплю.
– Нам ничего не нужно.
– А вот это ты зря. Я, может быть, мало чего понимаю в детях, но ей точно нужна тёплая верхняя одежда.
Открываю рот, чтобы ответить ему, как со стороны коляски слышатся кряхтение и возня. Мы с Никитой замираем и медленно поворачиваем головы в ту сторону. Алиска начинает дрыгать ногами, пытаясь избавиться от пледа. Спустя пару секунд раздаются первые звуки, напоминающие жалобный плач, от которых моё материнское сердце вмиг скручивается в тревожный спазм, и, чтобы его унять, мне нужно успокоить мою малышку.
– Отпусти. Она меня зовёт.
– Что с ней? – хрипло говорит Ник, вдруг меняясь в лице.
Оно становится обеспокоенным и бледным.
– С ней всё хорошо?
– Она просто проснулась и испугалась. К ней нужно подойти.
Никита отпускает меня и, к моему удивлению, первый идёт в сторону коляски. Замирает рядом, словно собирается с духом, и опускается на корточки.
– Эй, малышка, мы здесь, – мягко говорит он и дотрагивается до её пальчиков, сжимая в своей огромной ладони её крохотную ручку. – Тсссс.
Дочь перестает плакать, видимо, находится в таком же шоке, как и я.
Торопливо подхожу следом. Заглядываю к Алиске, показывая, что я рядом. Поднимаю спинку коляски, меняя её положение, и хватаюсь за ручку, собираясь поехать в сторону дома.
– Нам надо возвращаться. Она может замерзнуть.
– Я ещё побуду тут, – говорит Ник, выпрямляясь. – Вечером позвоню тебе, и мы договоримся о встрече завтра. Я, ты и она.