При исследовании врачом области образования он вскоре задается вопросом: если вся работа врача основана на постановке диагноза, то что в преподавании соответствует имеющемуся в медицинской практике?
Постановка диагноза настолько важна для врача, что когда-то на медицинских факультетах существовала тенденция игнорировать предмет «терапия» или задвигать его в угол, туда, где о нем легко забыть. В разгар современного этапа медицинского образования, достигнутого примерно три или четыре десятилетия назад, врачи с энтузиазмом говорили о новой эре медицинского образования, в которой терапия станет основным предметом преподавания. Сейчас мы наделены замечательными методами терапии: пенициллином, безопасной хирургией, вакцинами против дифтерии и т. д., и общественность заблуждается, думая, что таким образом совершенствуется медицинская практика, мало зная о том, что именно эти улучшения угрожают основе хорошей медицины, являющейся постановкой точного диагноза. Если заболевшему человеку с высокой температурой выписывают антибиотик и он выздоравливает, то он считает, что его хорошо вылечили, но с социологической точки зрения это трагедия, потому что врач освобождается от необходимости ставить диагноз благодаря реакции пациента на назначенный наобум препарат. Постановка диагноза на научной основе является самой ценной частью нашего медицинского наследия и отличает профессию врача от знахарей, костоправов и других целителей, к которым мы обращаемся, желая быстрого излечения.
Вопрос в том, что мы видим, рассматривая профессию учителя с точки зрения постановки диагноза. Вполне возможно, что я ошибаюсь, однако наблюдаю в преподавании слишком мало действительно эквивалентного взвешенной постановке диагноза, как это происходит у врачей. В моих отношениях с педагогической профессией меня часто беспокоит то, что общая масса детей обучается без проведения предварительной диагностики. Вспоминаются очевидные исключения, но думаю, что в целом мое утверждение соответствует истине. В любом случае врачу будет нелишним показать то полезное, что, по его мнению, можно извлечь из чего-то эквивалентного постановке диагноза, если серьезно заняться этим среди учителей.
Прежде всего, что уже делается в этом направлении? Существует единственный способ постановки диагноза в любой школе: если ребенок проблемный, от него стремятся избавиться, исключить либо убрать путем оказания косвенного давления. Это может быть хорошо для школы, но плохо для ребенка, и большинство учителей согласятся с тем, что лучшим выходом было бы отсеивать таких детей с самого начала, когда школьный комитет или директор говорят родителям, что «считают, к сожалению, невозможным принять нового ученика на данный момент». Однако директору крайне сложно быть уверенным в том, что, отказываясь принять ребенка в сомнительных случаях, он в то же время не отсеивает особо одаренных детей. Если бы научный метод отбора учеников существовал, он, вне всякого сомнения, был бы использован.
Научный метод существует в виде измерения имеющегося интеллекта – определения коэффициента умственного развития (IQ). Хорошо известны и все шире применяются различные тесты, хотя иногда они используются так, словно являются истиной в последней инстанции. Тест на IQ полезно провести как для одаренных, так и для слабых детей. Благодаря результатам этих тщательно разработанных тестов можно узнать, что плохо успевающий ребенок способен достичь среднего уровня знаний – такие результаты демонстрируют, что его сдерживают эмоциональные проблемы, не говоря уже об ошибке в методе обучения. Также полезно будет узнать, если умственное развитие ребенка оказывается настолько ниже среднего уровня, что он почти наверняка имеет слабо развитый мозг, который ничего не получит от образования, предназначенного для детей с развитым мозгом. В случае умственной отсталости диагноз, как правило, достаточно очевиден еще до проведения теста. Общепризнано, что существование специальных школ для детей с задержкой психического развития и центров занятости для умственно отсталых детей является неотъемлемой частью любой системы образования.
Пока что все кажется нормальным. Диагноз ставится в той мере, насколько позволяет научный метод. Однако большинство учителей считают нормальным иметь в классах как умных, так и менее способных детей, и они естественным образом приспосабливаются к различным потребностям своих учеников, поскольку количество учащихся в классе не настолько велико, чтобы не иметь возможности проводить индивидуальную работу. Учителей беспокоят не столько разнящиеся умственные способности детей, сколько их различные эмоциональные потребности. Даже в отношении обучения некоторые дети преуспевают в поглощении знаний, тогда как другие учатся исключительно в собственном темпе и по-своему, почти незаметно. Что касается дисциплины, группы сильно разнятся, жесткие, твердые правила отсутствуют. Если в одной школе благожелательность приветствуется, то в другой ее нет: атмосфера свободы, благожелательности и терпимости может порождать жертвы, как и атмосфера строгости. А затем возникает вопрос об эмоциональных потребностях разных типов детей – о степени доверия к личности учителя, а также о зрелых и примитивных чувствах, развивающихся у детей по отношению к нему. Все эти вещи разнятся, и хотя обычному хорошему учителю удается в них разобраться, зачастую возникает ощущение, что некоторым детям следует отказывать в их очевидных потребностях ради многих других, которым повредило бы, если бы школе пришлось приспосабливаться к особым потребностям нескольких учеников. Это очень большие проблемы, изо дня в день занимающие умы учителей, и, с точки зрения врачей, можно было бы сделать гораздо больше, чем в настоящее время, занявшись диагностикой. Возможно, проблема в том, что нужные для нее инструменты еще не разработаны должным образом. Следующие предложения могут помочь в этом вопросе.
В любом классе есть дети из благополучных и неблагополучных семей. Первые естественным образом используют семью для своего эмоционального развития. В данном случае самая важная проверка и отыгрывание происходит дома, родители таких детей способны и готовы взять на себя ответственность. Дети приходят в школу, чтобы добавить разнообразия в свою жизнь: они хотят учить уроки. Даже если учеба скучна, они хотят по многу часов в день заниматься тяжелым трудом, что позволит им сдать экзамены и может привести к тому, что в конечном итоге они получат работу вроде работы их родителей. Они ожидают организации игр, потому что это нельзя осуществить дома, но процесс игры в обычном смысле этого слова является чем-то, относящимся к семье. Другие дети приходят в школу с иной целью, в надежде, что школа, вероятно, сможет предоставить им то, чем не смогла обеспечить семья. Они приходят в школу не учиться, а обрести дом за пределами дома. Это означает, что они ищут стабильную эмоциональную ситуацию, в которой могут проявить собственную эмоциональную лабильность, группу, частью которой они постепенно могут стать и которую можно проверить на способность противостоять агрессии. Как странно, что эти два типа детей оказываются в одном классе! Конечно, должны существовать разные типы школ, где учащиеся набраны не случайным образом, а путем планирования, адаптированного к этим диаметрально противоположным диагностическим группам.
По своему складу характера учителя оказываются более подходящими для того или иного типа руководства. Первая группа детей молит о настоящем обучении с акцентом на академическое образование, и лучше всех обучаются дети, живущие в собственных благополучных семьях (или имеющие благополучную семью, куда можно вернуться, в случае если школа является закрытой). С другой стороны, у второй группы детей из неблагополучных семей существует потребность в организованной школьной жизни с соответствующим педагогическим коллективом, регулярным питанием, контролем за одеждой, управлением настроением детей и их крайностями: угодливостью или отказом от сотрудничества. Здесь акцент ставится на руководство. Для данного типа работы учителя должны отбираться скорее по устойчивости характера или наличию собственной удовлетворительной личной жизни, чем по способности преподавать, скажем, арифметику. Этого нельзя достичь нигде, кроме как в небольших классах: при слишком большом количестве детей под руководством одного учителя сложно узнать каждого ребенка. Да и как можно предвидеть ежедневные изменения и отличить неосознанные проявления маниакального состояния от более осознанной проверки границ дозволенного? В крайних случаях необходимо предпринять шаги по предоставлению этим детям альтернативы семейной жизни в виде интерната, что само по себе дает школе возможность провести какое-то реальное обучение. Небольшие интернаты приносят огромную пользу благодаря тому, что каждым воспитанником может полностью управлять небольшой постоянный коллектив учителей в течение длительного периода времени. Отношение педагогического коллектива к наследию семейной жизни каждого ребенка само по себе является сложным и отнимает много времени, что еще раз доказывает необходимость избегать больших классов при воспитании таких детей.
Отбор по указанным направлениям происходит естественным образом при выборе частных школ, потому что существуют все виды школ, все типы директоров, и постепенно, с помощью агентств и слухов, родители более-менее определяются с выбором, и дети оказываются в подходящей школе. Однако там, где речь идет о государственных общеобразовательных школах, дело обстоит совсем иначе. Государству приходится действовать наобум. Дети должны быть обеспечены школьным образованием по месту своего проживания, и трудно понять, каким образом в каждом районе может быть достаточно школ для удовлетворения потребностей различных детей. Государство может понять разницу между умственно отсталым и умным ребенком и принять к сведению антиобщественное поведение, но использование столь тонкой вещи, как отделение детей из хороших семей от детей из неблагополучных, чрезвычайно затруднительно. Если государство попытается заняться таким отбором, то будут допущены грубые ошибки, что обязательно скажется на хороших, но нетипичных родителях, которые не планируют появляться в школе.