Храм пресвятой Марии Гваделупской с его вытянутой конической крышей, увенчанной большим белым крестом, издалека походил на гигантский шатёр. У подножия холма Тепейяк, Пако с Марьяхой попали в нескончаемый людской поток. Всюду, куда ни поворачивался Пако, были лица, светившиеся высшей надеждой, благоговейные взгляды, устремлённые ввысь, руки, прижатые к сердцам. Паломники несли к алтарю цветы, вдоль тропы стоял нескончаемый, мерный гул коллективной молитвы – кто-то молился шёпотом, кто-то вполголоса, кто-то молча. Люди шли сюда со своей болью и немощью, с тревогой за пропавших без вести и похищенных родных, за тех, кого засосала воронка уличной преступности, чьи души были обречены на бойню, развязанную Молохом нарковойны, ежечасно пожинающего свою кровавую жатву по всей стране. Тысячи человек ползли к храму на коленях через вымощенную каменными плитами паперть. Все они понимали вер примерно так же как и Пако – как регулярную передачу наверх прошений об улучшении собственного благополучия в надежде на то, что милость сия минует соперников и соседей. Никто не понимал её как то, ради чего Спаситель так сильно хотел искупить нашу вину за содеянные грехи. Пако машинально вошёл в притвор вслед за Марьяхой, присел на левое колено, и, обмакнув пальцы правой руки в вазу со святой водой перекрестился. Ему невольно вспомнилось безоблачное детство, когда он ходил с мамой в церковь по воскресеньям. Он поднял глаза и увидел её – знаменитый образ Богоматери, заслонившей собой жестокое солнце ацтеков и принявшей смуглый облик типичной местной метиски, когда она впервые явилась сюда, чтобы спасти индейцев от принесённых испанцами чумы и холеры. Пако опустился на колени вслед за Марьяхой и начал молиться вместе с ней. Он просил пресвятую деву Марию оградить его от вражеских пуль и полицейских, и он также просил её направлять его руку, когда он сам будет разить своих врагов. Марьяха тихонько тронула его за плечо и показала глазами на правый неф, где в очередях к деревянным исповедальням стояли десятки прихожан. Пако согласно кивнул – он обещал Марьяхе, что сегодня исповедуется в этом храме, она считала, что это было совершенно необходимо для спасения его души.
– Приблизься к отцу нашему Господу с полной верой в сердце, ибо не желает он смерти грешника, а хочет его обращения и веры, – сказал епископ Херардо Монтеро, осеняя Пако знаком креста, когда он вошёл в кабинку. – Говори, сын мой, расскажи мне обо всех твоих грехах, которые ты совершил после твоей последней исповеди.
– Я убивал, отец, – бодро начал Пако. – Первый раз я избил человека в Лос-Анджелесе, потому что он был не из нашего района, я проломил ему голову обрезком арматуры, и он умер в больнице. Второй раз я убил человека, потому что мне нужна была от него информация. Мы пытали его с друзьями, и он тоже умер. В третий…
– Грехи твои тяжки, но, увы, не уникальны, таких как ты здесь проходит очень много, – с горечью ответил священник. – Каждый день читай молитву «Отче наш», хотя бы один раз, и по десять раз «Аве Мария», до праздника святой Пасхи. На Пасху снова приходи на исповедь.
– Погодите, святой отец, – сказал Пако, поняв, что священник уже собирается его благословить: с тех пор, как дон Херардо перевёлся в эту церковь из Тихуаны, он привык проводить исповедь в ускоренном режиме, чтобы справиться с огромным потоком кающихся.
– Не могли бы вы, отец, заодно сразу отпустить мне ещё один грех? – спросил Пако.
– Да, конечно, если ты забыл упомянуть ещё какой-либо из совершённых тобой грехов, расскажи мне о нём.
– Дело в том, отец, что та информация, которая нужна мне была от второй жертвы… В общем, это про человека, который в меня стрелял. Я его убью на днях.
– Что?! – в непритворном ужасе возопил отец Херардо. – Я служил в Тихуане, служил в Хуаресе, отпускал грехи самым пропащим душегубам, но такое я слышу в первый раз! Как?! Несчастный, ты пришёл сюда не для того чтобы смиренно каяться в совершённых грехах, ты пришёл, чтобы получить добро от Бога на новые злодеяния, ты хочешь получить от меня разрешение на убийство!
Епископ Херардо Монтеро в чрезвычайном волнении, выскочил из исповедальни и, отдёрнув занавеску, указал ему на дверь. Несколько голов прихожан обернулось в их сторону.
– Вон! – воскликнул священник и, слегка придя в себя, добавил уже более спокойно. –Уходите прочь, молодой человек, и не преступайте порог святой, соборной, апостольской церкви, пока вы не одумаетесь. Одумайтесь, заклинаю вас, одумайтесь пока не поздно! Иначе гнев Господень неминуемо настигнет вас. Не позволяйте Нечистому владеть собою, помяните моё слово. Изгоните прочь ваших демонов, которых я всё ещё вижу в вашем облике. Вон как они нагло ухмыляются, скалятся. Вы нарушили главную заповедь и упорствуете во грехе! Не убий! Нет! Идите, молодой человек, идите. Да снизойдёт на вас благодать божья и да отвратят вас ангелы от зла, пустившего корни в вашей душе. Опомнитесь!
Пако лишь обречённо покачал головой, словно бы не веря собственным ушам, и, сунув руки глубоко в карманы, пошёл прочь из церкви. Марьяха догнала его на паперти.
– Что случилось? – спросила она.
– Он не дал мне отпущения грехов, – пожал плечами Пако.
– Наверное, ты не раскаялся? – предположила Марьяха.
– Он сказал, что я нарушил главную заповедь, – спросил Пако. – Интересно, что он имел в виду?
– Ты должен верить в бога. Всё просто.
– Не знаю, что это значит – верить в то, что всё в этой жизни так и было задумано? Это значит верить, что он хочет, чтобы люди в Мексике, например, постоянно мочили друг друга и только! Падре говорит мне «Не убий!», но если я не убью, тогда ведь убьют меня. Прощу одного, а за это другие не простят меня. Это не я такой, это жизнь такая. Кому как не тебе знать, Марьяха, – Пако вдруг осёкся.
– Не отчаивайся, – она провела ладонью по его щеке, и Пако невольно вздрогнул от этого неожиданного проявления женского участия. – Пойдём со мной.
Пробившись сквозь толпы паломников, Марьяха с Пако взбирались на холм по нескончаемой лестнице. Здесь когда-то, в шестнадцатом веке, согласно легенде, бедному пастуху из местных ацтеков явилась святая Мария. Она явилась ему не один и не два, а целых пять раз. Когда они добрались до безлюдной вершины Тепейяка, в Мехико уже сгущались вечерние сумерки. В темноте лишь стрекотали неугомонные цикады. Марьяха остановилась перед статуэткой Мадонны, окружённой страждущими христианами.
– Дева Мария была здесь пятьсот лет назад, – убеждённо сказала она, обернувшись и глядя Пако прямо в глаза. – Если у тебя есть заветное желание, попроси её, и оно исполнится, вот увидишь. Дева Мария Гваделупская всегда приходит на помощь тем, кто её просит об этом. Можешь мне поверить на слово.
Пако застыл перед статуэткой, склонив голову и беззвучно шевеля губами, шепча свои, одному ему известные молитвы. Он просил деву Марию Гваделупскую отвести от него пули врагов и благодарил её за сегодняшний день.
Восемнадцатая глава.ПРОЗРЕНИЕ
Перелёт был недолгим, всего два часа, Джек не успел заскучать. Практически сразу после взлёта, ещё набирая высоту, его самолёт уже оказался в воздушном пространстве Соединённых Штатов. Формально он уже вернулся на родину, попал домой, и эти несколько дней наполненных бесплодными розысками, тоскливыми историями Боша и тревожными мыслями о молодой жене теперь начинали казаться дурным сном, приснившимся в чересчур душную ночь.
По пути из аэропорта в такси Джек задремал. В коротком бессвязном сне ему успел привидеться Бош, потом полуобнажённая Янина в интимном белье. Через десять минут его разбудили звуки резвой латиноамериканской мелодии, которой лишённый слуха таксист, судя по всему из нелегалов, начал вдруг подпевать, охваченный труднообъяснимой в его положении радостью жизни. И, несмотря на то, что за окном уже тянулись мили бутиков остромодных марок одежды и кичливо дорогих аксессуаров, а по тротуарам Родео-драйв под высокими австралийскими пальмами беспечно бродила привычная разношёрстная толпа, Джек никак не мог отделаться от ощущения, что всё ещё находится на мексиканской земле, лишь временно оставленной кровожадными жрецами её древних богов.
Жены дома не было, хотя её «шевроле» стоял на своём привычном месте в гараже. Джек прошёл в спальную и, раздевшись, рухнул в кровать. Эта бессмысленная командировка невероятно утомила его, принесла ему чувство какой-то неведомой до сих пор разбитости. «Наверное, сказывается возраст», думал он, впрочем, без всякого сожаления. Меньше всего его заботило сейчас какой доклад он будет представлять завтра начальству.
Спустя полчаса многообещающе хлопнула входная дверь. Янина стремительно вошла в квартиру и, не заметив, что из заграницы вернулся муж, начала быстро и деловито ходить по нижнему этажу, хлопая дверьми, выдвигая и задвигая ящики тумбочек, успевая на ходу включить микроволновку, заскочить в туалет, спустить воду, открыть краны. Странным образом оцепенев в кровати, Джек лишь внимательно прислушивался к шумам снизу. Исподволь завладевший им пессимизм теперь почему-то нашёптывал его сознанию самые страшные и абсурдные догадки. «Она, должно быть, пришла домой собрать вещи, а у ворот её ждёт другой мужчина. Она решила уйти от меня!». Это были не столько муки ревности непонятно к кому, сколько панический ужас от того, что волшебная сказка его жизни по имени Янина может вот так вдруг оборваться, в самый неожиданный момент. Юная румынка была не только его трофеем, который он с гордостью выгуливал по проспектам Беверли-Хиллс, выставлял перед завсегдатаями самых дорогих ресторанов и компаниями сослуживцев, пожиравших похотливыми глазами её смелые декольте или разрезы вечерних платьев. Она была ещё и его тихой гаванью среди неспокойных морей постоянно портящейся жизни, его весенним подснежником, неизменно благотворным бальзамом для самооценки, вечерним украшением его пресных дней. Дурные мысли, внушённые Джеку его необъяснимой подспудной уверенностью в хрупкости собственного счастья цепко парализовали его тело, каменно сковали его члены. Он лежал в постели, мелко подрагивая и чутко вслушиваясь в беспечную музыку её шагов. Неожиданно из его глаз брызнули слёзы. Жизнь в очередной раз оказывалась несправедливой к нему. Смявшие его грудь рыдания прорывались наружу из протекающего поддона восприятия под астматический аккомпанемент приглушённых всхлипов. Шаги Янины запнулись и на мгновение смолкли, потом решительно затопали вверх по лестнице, всё ближе и ближе к спальной. Наконец, дверь распахнулась, и она предстала перед ним во всей неотразимой красе демисезонного туалета типичной калифорнийской девчонки. На ней была кричащая дорогой тканью белоснежная футболка, аппетитно обтягивающая соблазнительную грудь, бархатистый серый спортивный костюм, удобные кроссовки «нью-бэланс», вместо ободка на рыжих волосах дымчатые солнцезащитные очки «булгари», инкрустированные бриллиантами. В глазах её прохладно сквозило немое удивление.