Из отрывка заметно, что в 1976 г. психолингвистический жаргон уже проник в письменную речь писателей из ЦК КПСС. Если отбросить красоты слога отрывка[323], то остаются неясными и задача, которую ставит ЦК, и задачи, которые призван решить учебник.
После распада СССР, гибели КПСС и перемены вероучения в бывшем ЦК с «коммунизма» на «антисоветизм» это пособие остается обязательным для будущих вестников (греч. ἄγγελος) РФ, однако оно поменяло редактора. Теперь им стал Е.М. Акимкин, который поместил свое предисловие в руководство «Язык и социальная психология» (2009 г.).
О книге и ее содержании лучше всех сказала сама автор в Предисловии, я же хочу сказать об актуальности работы и о личности создателя интересного и важного направления в науке. В конце апреля 2009 года в Институте социологии РАН прошел Методологический семинар памяти Г.С. Батыгина, посвященный проблемам междисциплинарного взаимодействия и обсуждению перспектив исследования социальных процессов и феноменов в семиотическом ракурсе. Подобный ход, по мнению организаторов, «предполагает расширение познавательных возможностей социологии за счет использования ресурсов других наук, социогуманитарных и естественных, имеющих опыт семиотического анализа».
Глубину сказанного далее следует осмыслить с учетом всего, что уже говорилось об особенностях психолингвистической речи.
Произошло формирование принципиально нового подхода в социальном управлении. Была создана оригинальная социальная технология, преодолевающая разрыв между научным знанием и практикой управления. Одним из ее оснований стала семиосоцио-психологическая парадигма социальной коммуникации. Для целей прогнозного проектирования применяется также ситуационная концепция социокультурной динамики, разработанная ранее в соавторстве с Э.А. Орловой. Кратко суть подхода выражается в том, что в центр социального управления ставится человек, живущий в определенной среде, решающий проблемные ситуации, возникающие в его жизни, вступающий в общение, порождая тексты и обмениваясь ими с другими людьми. Масштабные социокультурные изменения в обществе есть проявления сдвигов в этом фундаментальном слое общественной жизни в процессе социальной коммуникации (примеч. dxlii).
Умозрение о «центре общественного управления» уже было давно известно и ошибочно приписано королю Франции Людовику XIV: «Государство – это я!» (примеч. dxliii).
XIV. Мышление и речь
Мышлению способствует чтение. Уже в Риме умели читать молча, про себя (примеч. dxliv). Для В.И. Даля словесность – это «словесные науки; все, что относится к изучению здравого суждения (мышления), правильного и изящного выражения» (примеч. dxlv). Коротко и точно сказал П.А. Бузук: «Мышление есть разговор с самим собой»[324].
Этот выдающийся русский славист (знаток словенских языков) вынужден был объяснять понятное любому русскому крестьянину определение образованием[325], набравшим начальственные силы в городах, используя понятные им, как ему казалось, словечки:
Слово – это сочетание внешнего знака, звукового или письменного, или заменяющего их психологического представления с определенным значением или мыслью. Вместе с обозначаемыми им понятиями и представлениями оно является совокупностью чисто психических процессов[326] ассоциации[327] и апперцепции[328]. Но с другой стороны, и мышление невозможно без слов; психические процессы, составляющие содержание наших мыслей, необходимо выражаются в слове и связываются нераздельно с ним, как душа с телом.
До слова ж нет никакой мысли. О чем бы мы ни подумали, мы неизбежно свою мысль должны облечь в слова. Это является понятным даже людям, стоящим на низшей ступени развития. Так, например, полинезийцы мышление называют «разговором в желудке».
Но широкая интеллигентная публика[329] любит обычно приводить против этого возражение, указывая что мы, дескать, часто думаем без слов, или на то, что мы что-нибудь хорошо можем понимать, не умея выразить, однако, нашу мысль словами. Но возражающие так совершают психологическую ошибку[330], принимая за мышление деятельность воображения, которая действительно может протекать без слов: в нашем сознании могут без слов являться и ассоциироваться друг с другом различные чувственные образы; но эти конкретные, нерасчлененные восприятия и представления не будут еще знанием, мышлением.
Мышление, в строгом смысле этого слова, есть активная деятельность[331] познающего субъекта[332], оперирующая[333] при помощи понятий; она состоит, во-первых, в образовании понятий (деятельность концепции), в соединении или разложении понятий (суждение) и в выведении нового суждения из двух или нескольких данных (умозаключение). В противоположность воображению, мышление уже неизбежно связывается со словом, составляя вместе с ним неразделенный комплекс[334] ассоциативных и апперцепционных процессов (примеч. dxlvi).
Тщетно. В 1931 г. за научные увлечения П.А. Бузук получает выговор, а в 1933 г. его отстраняют от руководства Институтом языкознания. В апреле 1934 г. слависта высылают на три года в Вологду. В июле 1937 г. его арестовывают как участника контрреволюционной группы. В деле посмертно реабилитированного[335] П.А. Бузука ничего значимого не обнаружено. Перед казнью «враг народа» успел сообщить из Вологды в Брест жене, что написал большой труд по славянскому языкознанию, но в деле нет никакой описи изъятых при аресте книг и рукописей (примеч. dxlvii).
Принятое среди нынешних русскоязычных ученых определение словесности просто коряво:
Языковая деятельность состоит из высказываний. Отдельное высказывание в филологии называется произведением словесности, а вся совокупность произведений словесности – словесностью (примеч. dxlviii).
Языковая деятельность совсем не обязательно состоит из высказываний. Часто лучше молчать или жевать, чем говорить (молча мыслить лучше, чем жуя). Об этом знал еще Цицерон: Cum tacent clamant (когда они молчат – они кричат), об этом русская мудрость: молчание – золото. «Молчальники вышли в начальники», – заметил А.А. Галич (Гинзбург) в 1963 г. (примеч. dxlix).
С молчанием не стоит путать пустой треп, пусть даже ученый.
Содержание будущего высказывания строится раньше образа его выражения в речи. Язык внутренней речи свободен от избыточности, свойственной всем натуральным (природным) языкам. Во внутренней речи связи предметны, т. е. содержательны, а не образны (формальны). «Задолго до установки языка и фонации (звуко-порождения) глотка “уже становится в определенное положение, упреждая произнесение”» (примеч. dl).
Ответ молчанием восходит к ранней поре – к финалу чисто суггестивной стадии эволюции второй сигнальной системы. Б.Ф. Поршев предлагает различать молчание «доречевого уровня» (животное молчание) и молчание как отказ от гипотетического (предполагаемого) механизма эхолалического повторения (болтовни, дискурса) в пользу паузации (остановки), которая привела к образованию словесных (в древнейшем понимании) сигналов, сменивших «неопределенно длительное звучание» (примеч. dli).
Молчание есть самый двусмысленный ответ и вопрос, они едины в нем; в silentium (лат. молчание) вызывается я собеседников. Молчание – это звательный падеж для я. Мертвые также молчат и не разговаривают, но в речи живых ученых знатоки говорения и болтовни именуются словами из мертвых языков – «ритор» или «оратор»[336].
В живом русском языке те же говоруны называются краснобаями, а их ремесло – красноречием. Красно говорить не означает говорить ясно (понятно), о чем предупреждал М.М. Сперанский. Понятие и слово «красный» нуждается в прояснении, так как имеет военное происхождение.
Имя Марка Красса, с которым тысячи римлян ушли на Восток, наполнилось новыми смыслами в созданных их потомками кшатриями славянских языках. В санскрите ĸṛš – резать, красить, хватать, мучить, повреждать; ĸṛšṇa – черный[337]. Ср. с архангельско-новгородским: крас, скоросый – сердитый (примеч. dlii). Отсюда в русском языке слова «скорость» и» корысть».
М.Р. Фасмер: «красный, укр. красний, красивый, ст. – слав. красьнъ, болг. красен, красивый, сербохорв. красан, красна, красивый, словен. krasn, чеш. krasny, прекрасный, слвц. krasny – то же, польск. krasny, прекрасный, пригожий, в. – луж. krasny, красивый, н. – луж. ksasny – то же. Значение красный вторично по отношению к красивый, прекрасный». Кришна, kṛṣṇa, (примеч. dliii) – коричневый. Красный = грозный (примеч. dliv). А.С. Пушкин о Петре I в» Полтаве»:
…Лик его ужасен.
Движенья быстры. Он прекрасен.
Он весь как божия гроза.
Легкомысленные французы (примеч. dlv) переняли имя войны у франков: A la guerre comme a la guerre (На войне как на войне). Франки были германцами (примеч. dlvi), guerre из герм. wеrra (англ. war) у русских по сию пору – свара. Немецкая война, что русский крик (Krieg).
Однако же война – дело тонкое и связано с глаголом «бить»; война = бойня (вой и бой). Как время и бремя (брать/врать). Брань – имя драки и сопровождающей ее речи у русских. Язык драки от слова «брань» (лат.