Предположим, например, что Германия будет завоевана иностранным государством, например Франциею; тринадцать четырнадцатых населения этой страны, следовательно, большинство обитателей, считаются чистыми немцами, и только одна четырнадцатая, горсть завоевателей и властителей, – класс привилегированного дворянства и буржуазии – оказывается состоящей из французов. Я прошу немцев, задававших нам вопрос, ответить, в свою очередь, откровенно, положа руку на сердце: будет ли эта страна, по их мнению, французская или немецкая? Я отвечу за них: конечно, она считается немецкой в их глазах. Во-первых, потому что огромное большинство состоит из массы подавленной, эксплуатируемой, производительной – словом, из рабочего народа, а будущность, так же как и симпатия их – я не сомневаюсь в этом ни минуты, – на стороне рабочего люда. Таково положение балтийских провинций. Откройте Кольба, великого статистика, которым так гордится Германия, и вы увидите, что во всех прибалтийских провинциях, включая туда даже Петербургскую губернию, всего только двести тысяч немцев на население в два миллиона восемьсот тысяч человек – как раз одна четырнадцатая часть.
Посмотрим теперь, из каких элементов состоит это незначительное немецкое большинство. Его составляют, во-первых, благородные потомки ливонских рыцарей, которые с панским благословением и под предлогом религии, а в особенности чтобы присвоить чужое достояние, крестили огнем и мечом эту несчастную страну. Чем стали они теперь? Высокомерными владыками народа, которого они продолжают эксплуатировать, и рабски преданными слугами петербургского императора. Если наши немецкие друзья хотят взять их, если они думают, что королевские дворцы в Берлине недостаточно наполнены юнкерами Померании, пусть они берут их. Затем их управляющие протестантского исповедания – самые закоснелые, непреклонные и правоверные из всех протестантов; они покорные слуги помещиков, для пользы которых всеми силами стараются задушить умственные способности несчастных латышских и финских крестьян. Желают ли наши друзья, принимая их в виде подарка, увеличить число своих собственных эксплуататоров народного невежества?
Наконец, остается буржуазия, которая нисколько не лучше и не хуже мелкой, средней и крупной буржуазии немецких городов, зарабатывающей своим трудом средства к жизни или эксплуатирующей, когда можно, чужой труд; она верный слуга российского императора, но будет тем же самым и для всякого другого господина, который захотел бы подчинить ее своей власти. Она иногда может резонерствовать, но никогда не возмутится против своих господ, ибо ее призвание – резонерствовать и всегда повиноваться. Все остальное население – два миллиона шестьсот тысяч – состоит из латышей и финнов, то есть из элементов, совершенно чуждых немецкой народности, даже более чем чуждых, враждебных – ибо нет имени более ненавистного для этого народа, чем имя немцев. Это весьма естественно: разве раб может любить своего господина и мучителя? Я слышал однажды сам, как латышский крестьянин говорил: «Мы ждем минуты, когда можно будет вымостить черепами немцев большую дорогу, ведущую в Ригу». Вот, господа, страна, которую германские газеты представляют нам немецкой. Русская ли она поэтому? Нет, нисколько. Сделанная сначала немецкой, а потом русской, по праву завоевания, то есть в силу жестокой несправедливости и нарушения всех прав естественных и человеческих, она по природе своей, по инстинктам и желаниям своих обитателей ни русская, ни немецкая; она финская и латышская страна. Что произойдет с ней в будущем, с какой национальной группой захочет она соединиться – трудно предвидеть. Верно одно, и это не осмелится отрицать ни один искренний и серьезный демократ, будет ли он русский или немец – все равно: верно неоспоримое право этого народа располагать своей судьбою независимо от 200 000 немцев, которые притесняли его и теперь притесняют и которых он ненавидит, независимо от всякого Германского союза и от Российской империи.
Теперь перейдем к Польше. Вопрос, мне кажется, одинаково прост, если хотят разрешить его только с точки зрения справедливости и свободы: все народности, все страны, которые захотят принадлежать к новой польской федерации, будут польские, все, которые не захотят этого, не будут польскими. Русское население Белоруссии, Литвы и Галиции соединится с кем захочет, и никто не в состоянии теперь определить его будущую судьбу. Мне кажется, всего вероятнее и желательнее, чтобы они образовали с Малороссией отдельную национальную федерацию, независимую от Великороссии и Польши.
«Государство – это насилие, притеснение, эксплуатация, несправедливость, возведенные в систему и сделавшиеся краеугольным камнем существования всякого общества»
Наконец, останется ли сама Великороссия со своим 35-миллионным населением тоже политически централизованной, как и теперь? Это нежелательно и невероятно. Централизованное 35-миллионное население никогда не может быть свободным внутри и мирным и справедливым вне своих пределов. Великороссия, как все другие славянские земли, следуя великому стремлению века, который требует непременного разрушения всех великих или малых политических централизаций, всех учреждений, организаций, чисто политических, и образования новых социальных групп, основанных на коллективном труде и стремящихся к всемирной ассоциации, – Великороссия, которая, как все другие страны, которых коснулась демократическая и социальная революция, разрушится сначала как политическое государство и свободно реорганизуется вновь снизу вверх, от периферии к центру, смотря по своим потребностям, инстинктам, стремлениям и интересам, как личным, так коллективным и местным, на единственном основании, следовательно, на котором возможно утвердиться, – истинной справедливости и действительной свободе.
Наконец, чтобы резюмировать все сказанное, я еще раз повторю: да, мы хотим совершенного разрушения Российской империи, полного уничтожения ее могущества и ее существования. Мы хотим этого столько же во имя человеческой справедливости, как и во имя патриотизма.
«Всякое государство основывает свое могущество на слабости, а если может без вреда для себя, и на уничтожении других держав»
Теперь, когда я достаточно ясно высказался, настолько ясно, что никакая двусмысленность или сомнение более невозможны, я позволю задать один вопрос нашим немецким друзьям, предложившим нам вышеприведенные вопросы. Согласны ли они во имя любви к справедливости и свободе отказаться от польских провинций, каково бы ни было их географическое положение, их стратегическая и торговая польза для Германии, – желают ли они отказаться от всех польских стран, население которых не хочет быть немецким? Согласны ли они отказаться от своего так называемого исторического права на часть Богемии, которую до сих пор не удалось германизировать, несмотря на прекрасные, всем известные, исторические, иезуитские и жестоко деспотические средства, – на Моравию, Силезию и Чехию, где ненависть населения, увы, совершенно справедливая, к немецкому владычеству, не может подлежать сомнению? Согласны ли они отречься во имя справедливости и свободы от честолюбивой политики Пруссии, которая во имя коммерческих и морских интересов Германии хочет силою присоединить датское население Шлезвига к Северному Германскому союзу? Согласны ли они отказаться от своих притязаний во имя тех же коммерческих и морских интересов на город Триест, гораздо более итальянский, нежели немецкий? Одним словом, согласны ли они отречься от своей страны, как они этого требуют от других, от всякой политики и признать для себя, как для других, все условия и все обязанности, налагаемые свободой и справедливостью? Согласны ли они принять во всей широте и во всех применениях следующие принципы – единственные, на которых может создаться международный мир и справедливость:
1) Уничтожение того, что называется историческим правом и политическою необходимостью государства, во имя каждого населения, большого или малого, слабого или сильного, так же как каждой отдельной личности, располагать собою с полной свободой, независимо от потребности и притязаний государства, и ограничивая эту свободу только РАВНЫМ правом других.
2) Уничтожение всяких постоянных договоров между личностями и коллективными единицами – ассоциациями, областями, нациями, – иными словами, признание за каждым права, если он также свободно связал себя с другим лицом, уничтожить договор, исполнив все временные и ограниченные условия, которые он содержит. Право это основывается на принципе, составляющем необходимое условие действительной свободы, – что прошедшее не должно связывать настоящего, а настоящее не должно связывать будущего и что неограниченное право принадлежит живущим поколениям.
3) Признание для личностей, так же как и для ассоциаций, общин, провинций и наций, права свободного удаления из союзов с единственным непременным условием – чтобы выходящая часть не поставила в опасность свободу и независимость целого, от которого отходит, своим союзом с иностранной и враждебной державой. Вот истинные, единственные условия свободы и справедливости. Согласны ли они, наши немецкие друзья, признать их так же искренне, как признаем их мы? Одним словом, хотят ли они вместе с нами уничтожения государства – всех государств?
Господа, в этом заключается весь вопрос. Государство – это насилие, притеснение, эксплуатация, несправедливость, возведенные в систему и сделавшиеся краеугольным камнем существования всякого общества. Государство никогда не имело и не может иметь нравственности. Его нравственность и его единственная справедливость есть высший интерес его самосохранения и всемогущества – интерес, перед которым должно преклоняться все человечество. Государство есть полное отрицание человечества, отрицание двойное – и как противоположность человеческой свободе и справедливости, и как насильственное нарушение всеобщей солидарности человеческого рода. Мировое государство, которое столько раз пробовали создать, всегда оказывалось невозможным: следовательно, пока государство будет существовать, их будет несколько; а так как каждое из них ставит себе единственной целью, высшим законом поддержать свое существование в ущерб всем другим, то понятно, что самое существование государства подразумевает уже вечную войну – насильственное отрицание человечества. Всякое государство должно завоевывать или быть завоеванным. Всякое государство основывает свое могущество на слабости, а если может без вреда для себя, и на уничтожении других держав.