же были мною в общих чертах указаны выше, и выяснятся еще подробнее впоследствии. Пусть самопожертвование этого рода удостоится деятельного одобрения, действительного признания заключающейся в нем заслуги, – хотя и не публично, в виде похвалы, ибо это может испортить душу питомца, сделать его тщеславным и далеко увести его от самостоятельности, – но тайно, и наедине с питомцем. Это признание должно быть не более, чем только спокойствием его собственной совести, которое бы мы представили питомцу также внешне, и подтверждением его довольства самим собою, его самоуважения, и побуждением к тому, чтобы и впредь доверять себе. Выгоды, которые мы имеем в виду получить от этого, может замечательно умножить следующее учреждение: Где воспитателей и воспитательниц несколько, – а мы предполагаем ведь, что это, как правило, так и будет, – там пусть каждый ребенок свободно, и по побуждению своего доверия и своего собственного чувства, изберет себе одного из них своим особенным другом и как бы советчиком своей совести. Пусть он просит у него совета во всех тех случаях, когда ему трудно бывает поступить правильно; пусть этот воспитатель помогает ему дружеским советом; пусть ребенок поверяет ему те добровольные труды, какие берет на себя; и пусть, наконец, именно этот его друг будет тем человеком, который станет награждать своим одобрением все прекрасное в нем. Тогда воспитание, в лице этих самых советчиков совести, поможет детям, каждому по-своему, последовательно выработать в себе все большую силу самообладания и самопреодоления. И таким образом постепенно возникнет та твердость и самостоятельность, с созданием которой воспитание естественно завершится, и сделается в будущем излишним. Объем нравственного мира раскрывается перед нами яснее всего в собственных наших поступках и поведении, и кому этот мир открылся таким именно образом, тому он открылся в самом деле. Такой человек знает отныне сам, что заключает в себе этот нравственный мир, и не нуждается более ни в каком свидетельстве других людей о себе, но способен сам вершить правый суд над самим собою, и отныне он – совершеннолетний.
Сказанным только что мы заполнили пробел, который оставался до сих пор в нашем изложении, и только теперь наше предложение стало подлинно осуществимым. Новое воспитание должно поставить на место употреблявшейся до сих пор чувственной надежды или страха благорасположение к добру и справедливости ради них самих, и это благорасположение должно приводить в движение всю будущую жизнь питомца, как единственный имеющийся в нем мотив. Это – главное в нашем предложении. Первый напрашивающийся при этом вопрос таков: но как же создать нам самое это благорасположение? Создать, в подлинном смысле слова, его и в самом деле невозможно; ибо сделать нечто из ничего человеку не по силам. Если только наше предложение вообще исполнимо, то это благорасположение должно изначально присутствовать в человеке, и безусловно во всех людях без исключения, и быть для них врожденным. Так оно и обстоит в действительности. Всякий ребенок без исключения желает быть справедливым и добрым, и он отнюдь не желает только благоденствовать, как молодое животное. Любовь – коренной элемент человека; она есть в нем сразу же, как только рождается человек, вполне и совершенно, и к ней нечего прибавить; ибо любовь находится по ту сторону растущего явления чувственной жизни, и от него не зависит. Только с познанием соединяется эта чувственная жизнь, и только познание возникает и прирастает вместе с этой жизнью. Познание развивается лишь медленно и постепенно, с течением времени. Как же теперь, пока не сложится в познании упорядоченное целое понятий о справедливости и добре, может эта врожденная любовь скоротать эту пору невежества, развиваться и упражняться на опыте? Разумная природа, без всякого нашего содействия, помогла нам одолеть эту трудность. Сознание, которого ребенок не находит в самом себе, представляется ему воплощенным внешне в суждении мира взрослых. Пока в нем самом не разовьется благоразумный судья, некое естественное влечение побуждает его обращаться к этому миру взрослых, и таким образом ему дана совесть вне его, пока не возникнет такая совесть в нем самом. Эту, доныне еще малоизвестную, истину новое воспитание должно будет признать и направить эту присутствующую в питомце без всякого нашего содействия любовь на действительную справедливость. До сих пор этой непосредственностью и детской доверчивостью несовершеннолетних к превосходящему их совершенству взрослых последние пользовались, как правило, во вред самим же несовершеннолетним: именно их невинность, и их естественная вера к нам, взрослым, позволяла нам еще прежде, чем они научались различать добро и зло, внушать им вместо того добра, которого они в душе желали, нашу собственную нравственную порчу, которую они презирали бы, если бы способны были постичь ее.
Именно в этом заключается величайший из проступков, бремя которых лежит на нашей эпохе. Это объясняет нам также и то повседневно встречающееся явление, что человек, как правило, бывает тем дурнее, эгоистичнее, тем более глух ко всем добрым побуждениям, и тем менее годен к любому доброму делу, чем больше лет он прожил на свете, и чем более он удалился поэтому от первых дней невинности, отголосок которых негромко раздается еще поначалу в немногих смутных предчувствиях добра, на какие он способен. Это же доказывает нам, далее, что нынешнее поколение, если только оно не решится как бы цезурой отделить свою дальнейшую жизнь от прежней, непременно оставит по себе еще более испорченное потомство, а это потомство – и еще более испорченное. О таких людях один почтенный учитель рода человеческого верно говорит, что лучше было бы, если бы им на шею повесили мельничный жернов и утопили их в море, там, где оно всего глубже44. Говорить, что человек рождается грешником, – значит пошло клеветать на человеческую природу; если бы это было так, как же могло бы прийти в голову человеку даже только понятие о грехе, которое ведь возможно только в противоположность тому, что не есть грех? Он живет, и становится грешником; и жизнь прежнего человечества была, как правило, непрерывным приростом и преуспеянием в развитии этой греховности.
Сказанное мною показывает нам в новом свете необходимость безотлагательных мер для учреждения действительного воспитания. Если бы только подрастающее юношество могло вырастать без всякого соприкосновения со взрослыми и совершенно без всякого воспитания, то ведь сделать такую попытку всегда возможно, и посмотрим. Что из этого вышло бы. Но, если мы хотя бы только оставляем их в нашем обществе, то воспитание их, помимо всякой нашей воли и желания, совершается само собою; они сами воспитываются, глядя на нас; наш образ жизни навязывается им сам как образец для них, они усердно подражают нам, даже если мы этого не требуем, и они ничего более не желают, кроме того, чтобы стать такими же, каковы мы. Ну а мы, как правило и в огромном нашем большинстве, совершенно превратны в себе, пусть отчасти мы и сами того не знаем и с такой же непосредственностью, как и наши дети, считаем свою превратность подлинной правдой; или, если бы мы даже знали об этом, как могли бы мы, однако, находясь в обществе наших детей, вдруг оставить то, что за долгую жизнь стало нашей второй натурой, и сменить весь наш прежний дух и образ мысли на новый? Соприкасаясь с нами, они должны нравственно испортиться, – это неизбежно; если в нас есть хоть искра любви к ним, мы должны удалить их из нашей заразной своими испарениями атмосферы, и устроить для них более чистое жилище. Мы должны поместить их в общество людей, которые, каковы бы ни были впрочем, усвоили бы себе однако постоянным упражнением и привычкой умение отдавать себе отчет в том, что дети смотрят на них, и способность, держать себя в руках по крайней мере до тех пор, пока дети на них смотрят, и знание того, какими мы должны являться перед нашими детьми; мы не должны отпускать их из этого общества в наше собственное общество прежде, чем они научатся презирать всю свойственную нам внутреннюю порчу, как она того заслуживает, и пока это самое презрение не станет для них надежной защитой от всякой заразы этой нашей порчей.
Вот все, что мы сочли нужным сообщить здесь о нравственном воспитании вообще.
То что дети должны жить вместе, в полном обособлении от взрослых, только со своими учителями и начальниками, – об этом мы уже неоднократно напоминали. Само собою разумеется без особого нашего замечания, что это воспитание должны получать одинаковым образом дети обоих полов. Отделение полов друг от друга в особые заведения для мальчиков и девочек было бы несообразно с нашей целью, и уничтожило бы многие основные разделы воспитания совершенного человека. Предметы преподавания для обоих полов одни и те же; различие же в выполняемых работах нетрудно соблюсти и при совместности всего остального воспитания. Малое общество, в котором совершается их образование как людей, так же точно, как и большое общество, в которое они вступят некогда готовыми людьми, должно состоять из соединения двух полов; оба пола должны сперва научиться признавать и любить друг в друге общую им человечность, у них должны быть друзья и подруги, прежде чем они обратят свое внимание на различие полов, и станут мужьями и женами. И взаимное отношение полов в целом обществе – сильная духом защита, с одной стороны, любящее содействие, с другой – нужно представить в устройстве нашего воспитательного учреждения и образовать его в питомцах.
Если наше предложение должно когда-нибудь осуществиться на деле, то первое, что необходимо для этого – это начертать закон внутреннего устройства этих воспитательных учреждений. Если только проникнуть как следует мыслью в представленное нами выше основное понятие, то сделать это будет весьма легко, и останавливаться на этом предмете мы не станем.
Главное требование этого нового национального воспитания заключается в том. Чтобы в нем учеба соединялась с трудом, чтобы питомцам, по крайней мере, казалось, что они сами содержат свое заведение, и чтобы в каждом непрестанно поддерживалось сознание необходимости всеми своими силами содействовать достижению этой цели. Этого требует, – еще совершенно безотносительно к цели внешней осуществимости и необходимой при этом экономии, чего, без сомнения, всякий потребует от высказанного нами предложения, – уже и непосредственная задача самого воспитания: отчасти потому, что все, кто прошел только общее национальное воспитание, предназначены к вступлению в трудящиеся сословия, а в воспитание членов этих сословий, несомненно, предполагает и образование из них дельных работников; но особенно потому, что основательная уверенность в том, что мы всегда сможем пробиться на свете своими силами и не нуждаемся в благотворительности других, чтобы найти себе достойное пропитание, составляет непременную основу личной самостоятельности человека и условие его нравственной самостоятельности в гораздо большей мере, чем, кажется, полагали до сих пор. Это образование представит собою другую, и доныне еще? как правило, отдаваемую на произвол слепой случайности, часть воспитания, которую можно было бы назвать экономическим воспитанием, и которую следует рассматривать вовс