е не с той ничтожной и ограниченной точки воззрения, над которой, под именем «экономии», злорадствуют ныне иные писатели, но с высшей, нравственной точки зрения. В наше время часто утверждают, как некий принцип, стоящий выше любых возражений, что, если вы хотите жить, вы именно должны льстить, пресмыкаться, во всем другим угождать, и что иначе вовсе не годится. Наше время не задумывается о том, что. если бы даже мы из милосердия не ответили ему на это героической, однако совершенно истинной сентенцией, а именно, что, если это действительно так, то оно должно именно не жить, но умереть, – у нас остается еще право заметить, что ему следовало бы научиться жить честно (mit Ehren). Наведите только пообстоятельнее справки о тех людях, которые выделяются в обществе своим бесчестным поведением, – всегда Вы найдете, что они не учились трудиться или презирают труд, и что они, сверх того, не умеют вести хозяйство. Поэтому питомца нашего воспитания мы обязательно должны приучить к трудолюбию, чтобы он был недоступен искушению совершить несправедливость под влиянием забот о насущном хлебе; мы должны запечатлеть в его душе сознание того, как позорно желать быть обязанным своим пропитанием чему-то, кроме собственного труда.
Песталоцци хотел бы, чтобы питомцев во время учебы заставляли одновременно заниматься всякого рода ручным трудом45. Хотя мы не намерены оспаривать самой возможности такого соединения при указанном им условии, чтобы ребенок уже в совершенстве владел навыками ручного труда, – нам кажется, однако, что это его предложение вытекает из скудости его первой цели. По-моему, учение нужно представлять ребенку столь священным и почтенным занятием, что занятие это требует всей полноты внимания и собранности, и его невозможно усвоить наряду с другим каким-нибудь делом. Если в то время года, когда питомцы и без того уже вынуждены оставаться в комнатах, нужно будет им заниматься в рабочие часы такими работами, как вязание, ткачество и т. п., то будет весьма целесообразно, чтобы дух их оставался по-прежнему деятельным, соединять с этими работами совместные упражнения в духовной деятельности под надзором воспитателя. Однако труд в этом случае – главное, и упражнения эти не следует рассматривать как обучение, а только как веселую игру.
Все работы этого низшего рода нужно вообще представлять детям лишь как нечто второстепенное, а вовсе не как главную их работу. Эта главная работа есть труды земледелия, садоводства, скотоводства и тому подобных ремесел, которые нужны в их маленьком государстве. Само собою разумеется, что участие в этом труде, которое вменяется каждому в обязанность, должно быть сообразно свойственной его возрасту физической силе, и что недостаток его сил следует возместить с помощью машин и орудий, которые для этого еще предстоит изобрести. Основным должно быть при этом то соображение, что дети должны, насколько это вообще возможно, понимать все причины и основы того, что они делают, чтобы они уже получили необходимые для выполняемых ими работ знания о зарождении растений, о свойствах и потребностях животного тела, о законах механики. Таким образом отчасти их воспитание само уже станет последовательным уроком того ремесла, которым им предстоит заниматься в будущем, и будет образовывать в непосредственном созерцании деятельного и рассудительного сельского хозяина, отчасти же их механический труд будет уже теперь облагорожен и одухотворен, будет в той же самой степени свидетельством свободного созерцания ими того, что они постигли в понятии, в какой он будет трудом для повседневного пропитания, и даже находясь в обществе животного или клочка своей земли, они все же останутся в границах духовного мира, и не опустятся до животного сами.
Основной закон этого малого экономического государства пусть будет таков, чтобы в нем не допускалось употребление никакого товара в пищу, одежду и т. п., и даже, насколько возможно, никакого орудия, которое не было бы создано и изготовлено в самом этом малом государстве. Если это домохозяйство нуждается в поддержке извне, то ему будут предоставлять предметы в натуральном виде, но только предметы такого же рода, какие есть и в нем самом, причем так, чтобы питомцы не могли узнать, что их собственная выработка увеличилась, или, где это будет целесообразно, чтобы они получили эти предметы как некий заем, и в определенное время возвратили их. Пусть каждый из них трудится изо всех своих сил для поддержания этой самостоятельности и самодостаточности целого, не вступая однако в расчеты с целым и не притязая для себя лично на какую-нибудь собственность. Пусть каждый знает, что он всем обязан целому, и наслаждается или, если придется, терпит нужду, только вместе с целым. Тем самым мы представим его живому созерцанию честную самостоятельность государства и семьи, в которые однажды он должен будет вступить, и верное отношение, в каком находятся отдельные члены их к семье и государству, и отныне это созерцание неистребимо укоренится в душе нашего питомца.
Здесь, в этом руководстве нашего питомца к механическому труду, воспитание ученых, заложенное в общем национальном воспитании и опирающееся на него, впервые отделяется от этого воспитания, и здесь нам следует поговорить об этом воспитании ученых. Заложенное в общем национальном воспитании воспитание ученых, – сказал я. Будет ли и впредь у всякого, кто только считает свое состояние достаточным, чтобы учиться в университете, или кто по какой бы то ни было причине относит сам себя к одному из прежде бывших высших сословий, возможность беспрепятственно избрать для себя обыкновенный в прежнее время путь воспитания ученых, – это здесь для меня совершенно неважно. Как сможет устоять большинство этих ученых, если только дойдет когда-нибудь дело до действительного национального воспитания, не скажу, против образованного в его новой школе ученого, но даже против вышедшего из школы нового воспитания обычного человека, – покажет опыт. Я же хочу говорить теперь не об этом, а о воспитании ученых при новом способе воспитания.
В принципе этого нового воспитания будущий ученый должен будет так же точно пройти школу общего национального воспитания, и получить вполне и со всею ясностью первую часть этого воспитания, – развитие познавательной способности в ощущении, созерцании и во всем том, что присоединяется к этому последнему. Только мальчику, обнаруживающему особенные дарования к учебе и выдающуюся из посредственного склонность к миру понятий, новое национальное воспитание может дозволить избрать для себя ученое сословие; но всякому мальчику, обнаруживающему в себе эти качества, оно должно будет дозволить это без всякого исключения и совершенно безотносительно к мнимому различию происхождения. Ибо ученым становятся отнюдь не для собственного удобства; каждый талант к ученым занятиям есть ценное достояние всей нации, и никто не вправе лишать нацию этого достояния.
Назначение неученого человека – в том, чтобы поддерживать своими усилиями род человеческий на той точке образованности, которой он достиг; назначение ученого – согласно ясному понятию и с обдуманным искусством вести род человеческий дальше. Ученый должен всегда опережать свое время в своем понятии, должен постигать будущее и быть в состоянии насадить это будущее в настоящем для дальнейшего его развития. Для этого он должен уметь вполне ясно обозревать умом прежнее состояние мира, иметь свободный навык чистого мышления, независимого от явления, и, чтобы сообщить свое познание другим, должен владеть языком вплоть до самого живого и творческого корня языка. Для всего этого требуется самодеятельность духа без всякого постороннего руководства, требуются одинокие размышления, в которых и должен поэтому упражняться будущий ученый с той самой минуты, когда он избрал свою профессию; и он отнюдь не должен, подобно неученому, мыслить только под присмотром постоянно пребывающего при нем учителя; для этого требуется множество вспомогательных сведений, которые решительно бесполезны неученому при исполнении его особенного предназначения. Труд ученого и повседневность его жизни будут составлять именно эти одинокие размышления; к этому труду его и следует теперь сразу же направить, освободив его при этом от других механических работ. А поэтому, в то время как воспитание будущего ученого как человека вообще продолжалось бы как прежде в порядке общего национального воспитания, и он присутствовал бы вместе со всеми прочими на уроках, которые имеют решающее значение для этого общего воспитания, только те учебные часы, которые бывают для всех других питомцев часами труда, были бы превращены для него в такие же часы занятий тем, что специально требуется для его будущей профессии; и в этом заключалось бы, следовательно, все различие между ними. Общие сведения о земледелии, других механических искусствах, и необходимые приемы в занятии ими, которые мы предполагаем и в человеке вообще, он. без сомнения, усвоил, еще пребывая в первом классе, а если это даже не так, эти сведения он без труда восполнит впоследствии. Что его, намного менее чем кого-либо другого, позволительно освобождать от введенных в школе физических упражнений, – это понятно само собою. А указание тех особенных учебных предметов. Которые составили бы круг обучения ученого, а также метода преподавания, которому при этом нужно следовать, не входит в план этих речей.
Одиннадцатая речьКому достанется осуществление этого плана воспитания
План нового немецкого национального воспитания изложен теперь так, что этого изложения для нашей цели достаточно. И первый напрашивающийся теперь вопрос таков: кто должен встать во главе осуществления этого плана, на кого следует при этом рассчитывать, и на кого рассчитывали мы, составляя свой план?
Мы представили Вам выше это воспитание как высшую и, в настоящее время, единственно насущную задачу немецкой любви к отечеству, и мы хотим, через это связующее звено, впервые произвести в мире опыт исправления и пересоздания всего человеческого рода. А эта любовь к отечеству должна воодушевить, прежде всего, немецкое государство, повсюду, где государства правят немцами, – и председательствовать в его собраниях, и быть побуждающей силой всех его решений. Итак, на государство нам и следовало бы сначала обратить полные ожидания взоры. Исполнит ли оно то, чего мы от него с надеждой ожидаем? И какие ожидания можем мы возлагать на это государство, судя по всем прежним событиям – имея в виду, разумеется, не какое-то особенное государство, но только всю Германию в целом?