В Европе новейшего времени воспитание исходило, собственно, не от государства, а от той власти, от которой государства большей частью получали свою собственную власть, – от небесно-духовного царства церкви. Церковь рассматривала себя не столько как элемент земного общежития, сколько как совершенно ему чуждое небесное насаждение, посланное для того, чтобы повсюду, где оно сможет укорениться, вербовать граждан для этого иностранного государства; и воспитание ее было направлено только на то, чтобы в ином мире люди не подпали проклятию, но получили блаженство. Реформация только соединила эту церковную власть, которая впрочем продолжала думать о себе так же, как и раньше, со светской властью, с которой первая прежде находилась нередко даже в открытом споре; в этом и состояло все различие, произошедшее от этого события в указанном отношении. А потому и воззрения на дело воспитания остались прежними. В новейшее время, и до сегодняшнего дня, образование состоятельных сословий также рассматривалось как частное дело родителей, которые могут устраивать его так, как им это будет угодно, а детей этих сословий учили, как правило, только для того, чтобы впоследствии они могли оказаться полезными для себя самих; единственное же публичное воспитание, воспитание народа, было только воспитанием к небесному блаженству; главное, как считали, состояло в том, чтобы сообщить народу немного христианства и умение читать, а если получится, то и писать, – и то и другое в видах христианского же воспитания. Все прочее развитие людей предоставлялось на откуп случайному и слепому влиянию общества, в котором они росли, и самой действительной жизни. Даже заведения для воспитания ученых были рассчитаны, по преимуществу, на образование духовных лиц; этому служил основной факультет, а все прочие факультеты были всего лишь приложением к нему, и в большинстве случаев он же уступал этим факультетам и часть своих выпускников.
Пока тем, кто стоял во главе земной власти, была неясна подлинная цель этой власти, и пока лично они сами были охвачены той же самой усердной заботой о своем блаженстве и блаженстве других людей, можно было уверенно положиться на их усердие в этом роде публичного воспитания и на серьезность их трудов и усилий по этой части. Но как только они выяснили для себя эту первую цель, и поняли, что сфера деятельности государства находится в пределах зримого мира, им должно было стать с очевидностью ясно и то, что они не могут отныне обременять себя этими заботами о вечном блаженстве их подданных, и что тот, кто хочет получить блаженство, пусть сам и беспокоится о том, как того добиться. Отныне они полагали, что делают вполне достаточно, если только предоставляют учреждения и заведения, возникшие во времена более благочестивые, их первоначальному предназначению; как бы неуместны и недостаточны ни были эти заведения в новую и совершенно переменившуюся пору, они не считали себя обязанными по собственному почину увеличивать им содержание, экономя на других своих целях, не считали себя вправе деятельно вмешаться и учредить на место негодного старого новое и целесообразное, и на все предложения подобного рода у них всегда был готов один ответ: на это у государства нет денег. Если из этого правила когда-нибудь и делали исключение, то только в пользу высших училищ, блистающих известностью на целый свет и приносящих особую славу своим меценатам; образование же класса, составляющего поистине почву всего рода человеческого, из которой непрестанно получает восполнение высшее образование и на которую оно всегда должно в свою очередь воздействовать, – образование народа, – оставалось в пренебрежении, и со времен Реформации до настоящего времени оно пребывает в состоянии все более глубокого упадка.
Если же в будущем, и даже прямо сейчас, мы хотим надеяться на что-то большее от государства для осуществления нашего плана, то для этого необходимо, чтобы то основное понятие о цели воспитания, которое, похоже, было свойственно до сих пор государству, сменилось у него совершенно иным понятием; чтобы государство сумело понять, что, отказываясь прежде заботиться о вечном блаженстве своих сограждан, оно было совершенно право, потому что для этого блаженства и не нужно какое-то особое образование, а такая школа питомцев для неба, какова церковь, власть которой была в конце концов ему передана, вовсе не существует, стоит поперек дороги всякому дельному образованию и должна быть уволена со службы в отставку; но что образование очень и очень нужно для жизни и для земных дел, и что за основательным воспитанием для этой жизни на земле само собою последует образование для небесной жизни, как легкое дополнение этого первого образования. До сих пор, похоже, чем более просвещенным считало себя государство, тем тверже оно веровало в то, что может достичь своей настоящей цели и без всякой религии и нравственности своих граждан, одними только принудительными мерами, и что в отношении религии и нравственности граждане могут держаться любых мнений, какие им будет угодно принять. Пусть опыт новейшего времени научит государство по крайней мере хоть тому, что таким путем оно своей цели достичь не может, и что именно из-за недостатка религии и нравственности оно пришло в такое положение, в каком ныне находится.
А что касается его сомнений в том, способно ли будет оно покрывать издержки на национальное воспитание, то пусть удастся нам убедить его, что эта одна статья расхода позволит ему экономичнейшим образом производить большую часть остальных его расходов, и что, если оно возьмет на себя эти одни только эти издержки, в скором времени у него останется только эта одна статья основных расходов. До сих пор самая большая часть доходов государства использовалась на содержание постоянного войска. Результаты такого использования мы видели сами, и этого достаточно; вдаваться здесь подробнее в особенные причины подобных результатов такого устройства войска не входит в план наших речей. А если бы государство ввело повсюду предлагаемое нами национальное воспитание, оно, с того самого момента, когда одно поколение подрастающего юношества прошло бы школу этого воспитания, не нуждалось бы вовсе в особенном войске, – но в этих юношах оно располагало бы войском, какого не видала еще ни одна эпоха истории. Каждый человек обладает в нем совершенством навыка в любом возможном употреблении своей физической силы и сразу же понимает, что должен делать, каждый приучен выносить любое напряжение и любые тяготы жизни, его дух, выросший в непосредственном созерцании, всегда бодр и собран, в его душе живет любовь к тому целому, которого он является членом, к государству и отечеству, и уничтожает любое другое эгоистическое душевное побуждение. Государство может, когда пожелает, позвать их и поставить под ружье, и может быть уверено, что их не одолеет никакой враг. Другая часть расходов, в государствах с мудрым правительством, шла до сих пор на улучшения в государственном хозяйстве, в самом широком смысле слова и во всех его отраслях, и в этом, из-за непонятливости и беспомощности низших сословий, немалые издержки и попечения оказывались напрасными, и повсюду это дело двигалось вперед лишь весьма незначительно. Благодаря нашему воспитанию государство получает трудящиеся сословия, с юных лет привыкшие обдумывать то дело, которым они заняты, а кроме того, способные и наклонные уже и сами во всем помогать сами себе; если только государство окажется еще, сверх того, в состоянии уместными мерами оказать им поддержку, то они поймут его с полуслова и с великой благодарностью воспримут его поучения. В недолгом времени все отрасли хозяйства достигнут процветания, какого не видала еще ни одна эпоха истории, и государству, – если только оно пожелает произвести расчеты, и если до тех пор оно еще, кроме того, имело случай узнать истинную основную ценность вещей, – первые издержки принесут тысячекратные проценты. До сих пор государству приходилось делать немало для судебных и полицейских заведений, и однако оно никак не могло научиться тратить на них достаточно; каторги и исправительные учреждения вводили его в большие расходы, и наконец, заведения для бедноты требовали тем больших издержек, чем больше на них расходовали, и при всем прежнем положении вещей оказывались собственно заведениями, бедняков умножающими. В государстве же, в котором новое воспитание станет всеобщим, заведений первого рода станет намного меньше, а последние исчезнут вовсе. Дисциплина, к которой приучают с ранних лет, избавляет от необходимости применять впоследствии весьма сомнительные меры дисциплины и исправления; бедных же в народе, воспитанном подобным образом, не существует совсем.
Пусть государство и все те, кто дает ему советы, решится пристально взглянуть на свое действительное положение в наше время и признаться в этом положении себе самому; пусть оно живо постигнет, что у него не осталось более решительно никакой другой сферы деятельности, в которой бы оно могло двигаться и что-то решать как подобает действительному государству – изначально и самостоятельно, – кроме только этой сферы – воспитания будущих поколений; что если оно не желает совершенно бездействовать, оно может делать только это; но что и эту заслугу мы в полной мере признаем за ним, нисколько ему в том не завидуя! Что мы уже не в силах оказывать деятельное сопротивление, – это мы предполагали уже и прежде, как нечто для всех очевидное и всеми признанное. Как же мы можем оправдать наше лишившееся оттого всякого смысла существование от упреков в трусости и недостойном жизнелюбии?
Никак иначе не сумеем мы оправдаться, как если решимся жить отныне не для себя самих, и докажем делом эту свою решимость; если сделаемся зерном посева для более достойного потомства, и только ради этого потомства пожелаем сохранить себе жизнь до тех пор, пока выведем в свет это потомство. Что же еще можем мы сделать, утратив ту первую цель своей жизни? Другие напишут за нас наши конституции, другие укажут нам, с кем заключать нам союзы и как применять наши вооруженные силы, другие ссудят нам на время и свод законов, нас даже лишат порой и права вершить суд, выносить приговор и приводить его в исполнение; от всех этих забот мы на ближайшее будущее будем совершенно избавлены. Не подумали они только о воспитании; если мы ищем, чем нам заняться, то давайте займемся этим! Следует ожидать, что заниматься этим нам не помешают. Я надеюсь, – быть может, я заблуждаюсь даже и в этой надежде, но, поскольку я еще могу жить лишь ради этой надежды, то и не могу оставить эту надежду, – я надеюсь, что смогу убедить некоторых немцев и помочь им понять, что одно только воспитание может спасти нас от всех тех бедствий, что тяготеют над нами. Я рассчитываю в особенности на то, что общая беда сделала нас более склонными к наблюдательности и к серьезному размышлению. У заграницы иное утешение и иные средства; не приходится ожидать, чтобы она уделила какое-то внимание или хоть несколько поверила этой мысли, если бы когда-нибудь эта мысль могла прийти ей на ум; более того, я надеюсь, что эта мысль станет тогда лишь богатым источником шуток и потехи для читателей заграничных журналов, если они услышат когда-нибудь, что кто-то ожидает от воспитания столь важных последствий.