Пусть государство и те, кто дает ему советы, не замедлят приняться за решение этой задачи, полагая, что мы еще очень далеки от желанного успеха. Если мы захотим отделить, среди многочисленных и весьма запутанных причин нашей теперешней участи, то, что единственно и поистине составляет долг правительств, то мы найдем, что эти правительства, которые более всех других обязаны вглядываться в будущее и господствовать над ним, под натиском великих событий нашего времени всякий раз пытались только выбраться, как умели, из непосредственного насущного затруднения; а в отношении будущего рассчитывали не на свое настоящее, а на какой-нибудь счастливый случай, который как бы разрубит непрерывную цепь причин и следствий. Но подобные надежды всегда обманчивы. Побудительная сила, которую мы однажды внедрили в свою эпоху, продолжает действовать, и свершает свой путь, и если однажды мы допустим оплошность, то ее запоздалое осознание уже не поможет отменить ее последствий. От первой возможности – думать только о настоящем – судьба нас, на первое время по крайней мере, избавила; настоящее принадлежит нам. Пусть же не останется в нас отныне и второго, пусть не станем мы ожидать себе лучшего будущего от чего-то, кроме нас самих. Хотя никого из нас, кому для жизни нужно еще что-то кроме пропитания, наше настоящее не может утешить и утвердить нас в обязанности жить; лишь надежда на лучшее будущее есть тот воздух, которым мы еще можем дышать. Но только пустой мечтатель может основать эту надежду на чем-то ином, кроме того, что сам он может вложить в настоящее, чтобы из него и развилось будущее. Пусть те, кто правит нами, позволят нам думать о них так же хорошо, как думаем мы в своем кругу друг о друге, и какими чувствуют себя лучшие люди; пусть они встанут во главе этого, вполне ясного и нам, дела будущего, чтобы мы еще своими глазами увидели, как возникнет то, что сотрет некогда из нашей памяти тот позор, что был причинен на наших глазах самому имени немца!
Если государство возьмется за решение предлагаемой ему задачи, то оно сделает это воспитание всеобщим, на всей его территории, для всякого рождающегося в нем гражданина без всякого исключения; и только для этой всеобщности воспитания нам и нужно государство, ибо для того, чтобы предпринять то тут, то там, отдельные опыты и начальные шаги к такому воспитанию, достаточно будет, по-видимому, и силы благонамеренных частных лиц. Не следует, впрочем, ожидать, что родители всегда будут готовы расстаться со своими детьми и вверить их этому новому воспитанию, о котором им непросто будет внушить какое-нибудь определенное понятие; но, как показывает прежний опыт, нужно быть готовым, скорее, к тому, что каждый, кто считает свое состояние достаточным для того, чтобы прокормить своих детей у себя дома, будет противиться публичному воспитанию, и особенно столь резко отделяющему детей от родителей и столь продолжительному воспитанию. В подобных случаях, когда приходится ожидать неповиновения, мы до сих пор видим обыкновенно, что государственные мужи отклоняют такое предложение, и отвечают, что применить силу для этой цели государство не имеет права. И вот потому, что они желают подождать, пока все люди вообще обнаружат к тому добрую волю, а без воспитания всеобщая добрая воля никак возникнуть не может, это самое ожидание послужит им защитой от любых улучшений, и они могут надеяться, что все останется как было до конца времен. Если говорят это такие люди, которые или вообще считают воспитание некой ненужной роскошью, в отношении которой следует вести дела с возможно большей бережливостью, или же усматривают в нашем предложении только новый рискованный опыт исправления человечества, который может удаться, а может и не удаться, – их добросовестность заслуживает всяческих похвал. От таких же людей, которых охватывает восхищение при виде прежнего состояния публичного образования, и восторг от сознания, до каких высот совершенства поднялось это образование под их руководством, и подавно никак нельзя требовать, чтобы они обратили свой взгляд на что-то такое, чего они и прежде не знали бы; со всеми таким людьми ничего невозможно сделать для нашей цели, и было бы очень жаль, если бы именно им досталось принимать решение об этом деле. Но пусть найдутся, и пусть будут призваны на совет об этом вопросе, государственные мужи, которые, прежде всего, воспитали себя сами глубоким и основательным изучением философии и науки вообще, которые с полной серьезностью относятся к своему занятию, которые составили себе твердые понятия о человеке и его назначении, которые способны понимать настоящее и постигать, что, собственно, настоятельно необходимо ныне человечеству; если бы эти люди и сами постигли на основе упомянутых мною предварительных понятий, что одно только воспитание может спасти нас от неудержимо надвигающегося на нас варварства и одичания, если бы предносился им образ нового поколения людей, какое возникло бы в школе этого воспитания, если бы сами они были искренне убеждены в непогрешимости и верности предложенных здесь мною средств: то от них мы могли бы ожидать и понимания того, что государство, как верховный распорядитель человеческих дел, и как опекун несовершеннолетних, дающий ответ за них только перед Богом и перед своей совестью, имеет полное право даже и принуждать этих несовершеннолетних для собственной их пользы. Где в наше время такое государство, которое сомневалось бы в том, имеет ли оно право принудить своих подданных нести военную службу, а для этой цели забрать детей у их родителей, желают ли того родители, или дети, или и те и другие вместе, или же нет? И однако это принуждение, заставляющее детей избрать против собственной воли и надолго некий образ жизни, гораздо сомнительнее первого, и имеет часто самые вредные последствия для нравственного состояния, для здоровья и жизни принуждаемых; а то принуждение, о котором мы ведем речь, возвращает человеку по завершении воспитания всю полноту личной свободы, и может иметь только самые благотворные последствия. Правда, прежде и несение военной службы предоставляли свободной воле человека; но когда оказалось, что для поставленной цели этой свободной воли недостаточно, не колеблясь решено было помочь делу принуждением; потому что самое это дело было достаточно важно для нас, и крайность положения требовала прибегнуть к принуждению. Пусть же и в этом отношении у нас откроются глаза, чтобы увидели мы нашу крайнюю нужду, и пусть этот предмет станет столь же важен для нас. тогда и эти колебания исчезнут сами собою; потому что ведь это воспитание, – тем более что и принуждение понадобится нам только в этом первом поколении, а в следующих поколениях, которые сами прошли уже школу этого воспитания, оно станет излишним, – отменяет и надобность в принуждении к военной службе, ибо все его воспитанники будут равно готовы защищать отечество с оружием в руках. Если же пожелают, для того чтобы поначалу не слишком много было крика, ограничить это принуждение к публичному национальному воспитанию таким же точно образом, как ограничивали до сих пор принуждение к военной службе, и сделать исключение для сословий, освобожденных от военной службы, также и в этом отношении, то сколько-нибудь значительного вреда от этого не последует. Благоразумные родители в сословиях, освобожденных от этого воспитания, добровольно передадут своих детей в ведение этого воспитания; пусть даже, немногочисленные сравнительно с целым, дети неблагоразумных детей из этих сословий подрастают по-прежнему и доживут до лучшей эпохи, которую оно должно создать, – они сгодятся в ней только на то, чтобы служить диковинным воспоминанием о прежнем времени и дать новому времени живое сознание того, насколько оно его счастливее.
И если это воспитание должно быть национальным воспитанием немцев вообще, если огромное большинство всех говорящих на немецком языке, а не отнюдь не только граждане того или иного особенного немецкого государства, должно явиться перед нами, как новое племя людей, то к решению этой задачи должны приступить все немецкие государства, каждое само по себе и независимо от всех прочих. Язык, на котором впервые была высказана самая мысль об этой задаче, на котором составлены и будут составляться в дальнейшем подспорья для ее решения, на котором практикуются учителя для нее, и проходящий через все это единый символический метод, – все это у всех немцев общее. Я с трудом могу даже представить, как, с помощью каких перемен, все эти средства образования вместе взятые, особенно же в той обширности, какую мы придали нашему плану образования, можно было бы перевести на какой бы то ни было заграничный язык, так, чтобы и тогда они показались загранице не какой-то чужой и переводной вещью, но своим родным сочинением, возникающим из собственной жизни ее же языка. Но для немцев – для всех в равной мере – этой трудности не существует; для них это дело готовое, и им стоит только приняться за его исполнение.
И благо нам при этом, что еще есть различные и отделенные друг от друга немецкие государства! То, что так часто бывало для нас неблагоприятно, в этом важном деле нации послужит, быть может, даже к нашей выгоде. Быть может, ревность многих к подражанию и стремление опередить других сделают то, чего не могло бы создать спокойное самодовольство одного; ибо ясно, что то из немецких государств, которое положит начало в этом деле, приобретет преимущественную благодарность, любовь, уважение целого, что оно явится тогда высшим благодетелем и подлинным основателем немецкой нации. Оно придаст смелости всем остальным, даст им поучительный пример, и станет образцом для них; оно устранит колебания и сомнения, которые удерживают других; из его недр появятся учебники, и первые учителя этого воспитания, и оно предоставит их взаймы всем другим; и кто вторым пойдет по его стопам, тот будет вторым в славе. В утешительное для всех нас свидетельство того, что чуткость к высшим началам среди немцев никогда еще не умирала вполне, многие немецкие племена и государства доныне оспаривали друг у друга славу обладания большей образованностью; одни указывали у себя на более обширную свободу печати, свободу стать выше установившихся мнений, другие – на лучшее устройство у них школ и университетов, третьи – на прежнюю свою славу и заслуги, четвертые – на что-нибудь еще, и решить этот спор не было никакой возможности. Благодаря тому, о чем мы говорим теперь, это спор решится окончательно. Только то образование, которое стремится и осмеливается сделаться всеобщим и охватить всех людей без различия, только оно есть действительный элемент жизни и уверено в самом себе. Всякое же другое есть лишь чуждая прибавка, которую одевают лишь для большей пышности костюма, и которую не могут даже носить со вполне спокойною совестью. При этом случае непременно выяснится, где образованность, которой так хвалятся, присуща лишь немногим людям среднего сословия, излагающих эту свою образованность в сочинениях – а такие люди найдутся во всех немецких государствах; а где эта образованность достигла и высших сословий, служащих государству своими советами. Тогда мы увидим также, как нам следует расценивать проявляемое государствами там и тут усердие к учреждению и процветанию высших училищ, и побуждала ли их к этому усердию чистая любовь к образованию людей, которая ведь принялась бы в таком случае с равным усердием за всякую отрасль этого образованию и особенно за самую первооснову его, или же только жажда блеска, а может быть, и убогие финансовые спекуляции.