От вас зависит, хотите ли вы стать концом и последними побегами поколения, недостойного уважения потомков и даже презираемого сверх всякой меры потомками, в истории которого, – если только в том варварстве, которое начнется потом, возможна будет какая-нибудь история, – потомки возрадуются, если им придет конец, и восхвалят справедливость судьбы; или вы хотите быть началом, и точкой развития нового, прекрасного сверх всяких ваших представлений времени, и теми, с кого потомки начнут летосчисление своего блаженства. Подумайте о том, что вы – последние, в чьей власти совершить эту великую перемену. Ведь вы еще слышали, как немцев называли единым народом, вы видели и зримый знак их единства – империю и имперский союз, или слышали о них, среди вас еще раздавались временами голоса, воодушевленные этой высшей любовью к отечеству. Те, кто придут после вас, привыкнут к другим представлениям, воспримут чужие формы, усвоят иной образ жизни и ведения дел; и много ли пройдет времени, пока не останется в живых ни одного человека, который бы видел немцев или слышал о них?
То, чего здесь от вас требуют – совсем немного. Вам нужно только взять на себя труд ненадолго собраться с мыслями и подумать о том, что непосредственно и очевидно находится у вас перед глазами. Вам нужно только составить себе об этом твердое мнение, остаться верным этому мнению в жизни, и выражать и высказывать это мнение также в своем ближайшем окружении. Мы предполагаем, мы убеждены и уверены, что результаты этого мышления окажутся одинаковы у всех вас, и что, если только вы действительно подумаете, а не пройдете мимо с прежней невнимательностью, вы будете мыслить согласно друг с другом; что, если только вы вообще усвоите себе дух, а не закоснеете в сугубо растительной жизни, то единодушие и согласие духа придут к вам сами собою. Но если это случится, то само собою последует и все прочее, что нам необходимо.
Но этого мышления мы и в самом деле требуем от каждого из вас, кто еще может мыслить лично сам о чем-то находящемся прямо у него перед глазами. У вас есть на это достаточно времени; события минуты не оглушат вас, не застанут вас врасплох; протоколы переговоров, которые с вами ведут, – перед вами; не выпускайте их из рук, пока сами не придете к единству между собою. Не позволяйте, о не позволяйте только склонить себя к беспечной вялости, полагаясь на других, или на что бы то ни было вне вас самих существующее; или прислушавшись к несмыслящей мудрости нашего времени, твердящей, что эпохи сделаются сами, без всякого содействия людей, какой-нибудь неведомой силой. Эти речи не уставали напоминать вам, что решительно ничто не может помочь вам, кроме вас самих, и они находят нужным повторять это до последней минуты. Пусть дожди и росы, неурожай и урожай вызывает неведомая нам и неподвластная нам сила; но совершенно своеобразное время людей, человеческие отношения, создают себе только сами же люди, и этого не может создать вовсе никакая сила, вне их находящаяся. Только если все они вместе одинаково слепы и невежественны, они достаются в жертву этой сокровенной силе; однако от них зависит не быть слепыми и невеждами. Хотя то, в большей или в меньшей степени постигнут нас бедствия, зависит, вероятно, отчасти от этой неведомой силы, но в особенности от разума и доброй воли тех, чьей власти мы ныне подчинены. Но то, пойдут ли когда-нибудь снова на лад дела в нашем отечестве, – всецело зависит исключительно от нас, и никакое благоденствие наверняка никогда так и не вернется к нам, если мы не создадим его себе сами; и особенно, если каждый из нас не станет на свой манер действовать и поступать так, как если бы он был один, и как если бы только от него одного зависело благо и спасение будущих поколений.
Вот что вы должны сделать; сделать это без промедления, заклинают вас эти речи53.
Они заклинают вас, юноши. Я, который уже давно перестал быть одним из вас, убежден, и я высказывал это свое убеждение и в этих речах, что вы все еще более способны ко всякой мысли, выходящей за рамки обыденного, и все еще более чутки ко всему дельному и доброму, потому что возраст ваш еще недалек от лет детской невинности и естественности. Но совершенно иначе смотрит на эту основную вашу черту большинство старших. Они упрекают вас в дерзости, в торопливости, самонадеянности суждений о том, что превосходит меру ваших сил, в несговорчивости, в страсти к нововведениям. И однако, они только добродушно усмехаются всем этим вашим ошибкам. Все это, полагают они, происходит только от недостаточного знания света, т. е. знания общечеловеческой испорченности, – ведь у них нет глаз, чтобы видеть в мире что-нибудь другое. Теперь только, надеясь найти себе единомысленных помощников, и не знаете, какое яростное, упорное сопротивление противопоставит свет вашим проектам улучшения, – теперь только, думают они, вы смелы и решительны. Но как только угаснет молодое пламя вашего воображения, как только вы сами почувствуете в полной мере, как сладко идти по жизни привычной колеей: тогда-де пропадет у вас охота быть лучше и умнее всех прочих людей. Эти благие надежды на вас они взяли не с потолка; они нашли подтверждение им в самих себе. Им приходится сознаться, что в дни своей несмышленой юности они и сами так же, как и вы теперь, мечтали исправить весь мир; однако, с годами зрелости они стали такими смирными и спокойными, какими вы теперь их видите. Я им верю; я сам на своем не очень продолжительном опыте испытал, как юноши, подававшие поначалу иные надежды, впоследствии однако в полной мере оправдывали эти благомыслящие ожидания зрелого возраста. Не делайте этого больше, юноши, ибо иначе как же сможет начаться новое, лучшее поколение? Пусть очарование юности спадет с вас, и пламя воображения не сможет уже питаться самим собою; но возьмите это пламя и сгустите его ясным мышлением, усвойте себе искусство этого мышления, и вы получите еще в придачу лучшее украшение человека – характер. Это ясное мышление будет для вас источником вечного цветения юности; пусть состарится ваше тело и ослабеют колени, но дух ваш будет каждый раз возрождаться все в новой свежести, и характер ваш будет тверд и неколебим. Воспользуйтесь же немедленно представляющимся вам здесь случаем; подумайте ясно о том предмете, который мы выносим здесь на ваш совет; ясность, которая начнется в вас в одной точке, распространится постепенно и на все остальные.
Эти речи заклинают вас, старцы. О вас думают именно так, как вы только что слышали, и говорят это вам в лицо; и сам оратор откровенно прибавляет от себя, что, – не считая исключений, случающихся впрочем нередко и тем более заслуживающих почтения, – думающие так о большинстве из вас бывают совершенно правы. Обратитесь к истории последних двух или трех десятилетий: все, кроме вас самих, согласны в том, – да и вы, каждый в той области, которая не касается непосредственно его самого, согласны тоже, – что, если опять-таки не принимать в расчет исключения и говорить только о большинстве, во всех отраслях, в науке, как и в делах практической жизни, гораздо больше непригодности к делу и эгоизма обнаруживали люди пожилые. Все современники могли видеть, что каждый, кто хотел чего-нибудь лучшего и совершеннейшего, должен был, кроме борьбы с неясностью в самом себе и со всем прочим, что его окружает, вести еще и тяжелейшую борьбу с вами; что вы были твердо намерены не дать пробиться ничему такому, чего бы вы точно так же не делали и не знали сами; что вы почитали всякое свободное движение мысли оскорблением для вашего разума и не оставили втуне никакую силу, чтобы только победить в этой борьбе против лучшего, как вы, обыкновенно, и в самом деле одерживали победу. И так вы были сдерживающей силой на пути всякого улучшения, какое ни предлагала нам благостная природа из своих вечно юных недр, до тех пор, пока не обратились вы в тот прах, которым были уже и прежде, и пока следующее поколение, в войне с вами, не уподобилось вам самим и не переняло у вас вашего прежнего образа действий. Поступайте же и теперь так же, как поступали вы прежде в ответ на все предложения улучшений, предпочтите опять вашу суетную честь – чтобы не было ничего между небом и землею, чего бы вы еще не исследовали, – общему благу всех; и тогда эта последняя борьба избавит вас от необходимости бороться за что-нибудь впоследствии; тогда не будет никаких улучшений, а будет только ухудшение за ухудшением, так что вам еще будет чему порадоваться в жизни.
Не думайте только, будто я презираю и принижаю старость, как таковую. Если только деянием свободы человек воспринял в свою жизнь источник изначальной жизни и ее вечного движения, то ясность, а с нею и сила, будет расти и расти в нем, пока продолжается жизнь. Такая жизнь живет все лучше, персть земного происхождения отпадает все более и более, и жизнь облагораживается, восходя к вечной жизни, и расцветает в ожидании вечности. Опыт подобной старости не примиряет нас со злом, но только яснее раскрывает перед нами средства и делает нас искуснее в умении победоносно бороться с этим злом. Ухудшение духа с приближением старости – это только вина нашего времени, и оно должно непременно наступить повсюду, где общество бывает весьма испорчено. Нас портит не природа – природа рождает нас невинными, – нас портит общество. Кто раз предаст себя на произвол его влияния, тот естественно должен будет становиться все хуже и хуже, чем дольше он будет подвержен этому влиянию. Стоит труда, вероятно, исследовать в этом отношении историю других весьма испорченных эпох и посмотреть, не становилось ли, например, и под властью римских императоров, все хуже и хуже с приближением старости то, что уже было дурно вначале.
А потому вас, старцы и опытные люди, которые составляют исключение из общего правила, – вас прежде всего заклинают эти речи: утверждайте, укрепляйте, помогайте советом в этом деле миру молодости, который благоговейно обращает к вам свои взгляды. Но вас, прочие, живущие по прежнему правилу, эти речи заклинают: не нужно вашей помощи, не мешайте только в этот единственный раз, не станьте вновь, как это всегда было прежде, на пути изменений с вашей премудростью и с тысячей своих сомнений. В этом деле, как во всяком разумном деле на свете, нет этой тысячи, оно просто, – и это еще одна из тысячи вещей, которых вы не знаете. Если бы ваша премудрость могла нас спасти,