24. Да что говорить о древних событиях? Сейчас молитвы за римлян у персов, молитвы в земле римлян за их державу. А между тем, кто не знает о их частых вторжениях в нашу страну, при каждом из коих подвергались грабежу города, и о походе в отместку за них, который так ослабил их государство, что, если бы не воспротивился некий завистливый демон [9], оно стало бы частью римской державы [10]?
{9 Дело идет, очевидно, о персидском походе императора Юилана и его роковой для него развязке, см. речи, посвященные Юлиану.}
{10 См. начало Эпитафия, т. I, стр. 308.}
25. Так я Менедема, возжелавшего дружбы, было бы несправедливо оттолкнуть, даже если бы он раньше чем-нибудь провинился. Ведь он мог бы перечислить многих, достигших примирения. Я не знаю, действительно, кто бы отпустил их вины большему числу людей. Пусть же мне никто не говорит о времени, предшествовавшем дружбе, но о том. не произошло ли в период её чего-либо свойственного неприязни. А не будучи в состоянии этого доказать, не завидуй приобретшему друга и не требуй, чтобы тот, кто наслаждается моими беседами, находя в них пользу для себя, был в убытке сравнительно с теми, кому они за наказание, и тот, кто гоняется за мной, сравнительно с теми, кто меня избегают, и тот, кто чтит меня, сравнительно с теми, кто меня оскорбляют, и не думай, чтобы принадлежность твоя к моим ученикам более говорила против меня, который ничем не обижает, чем против тебя, который допустил такие поступки.
26. Далее, стал ли умереннее этот Фразидей тотчас, как переговорил со мною? Нет, он стал гораздо сердитее, если тогда он оскорблял, а тут стал злоумышлять, а вернее раньше то и другое, позднее — второе сильнее. Именно, располагая содействием немалого числа людей сильных у военачальника в том, о чем хотел переговорить, он, оставив всех их, хотел, чтобы я ему это устроил, не потому, чтобы помощь с той стороны ожидалась меньшая, но рвение его направлено было на то, чтобы гнев людей, которые будут этим недовольны, и вызванный им речи пали на меня и на мою голову.
27. И что это правда, в этом любой может убедиться из следующего. Попросив об этой услуге, он раньше, чем что-нибудь было сделано, людям, которые посещали его в виду его горя, говорил о своей уверенности в том, что будет освобожден от путешествия и что я это ему устрою. А между тем полезно было бы молчать об этом. Но в случае замалчивания я не подвергся бы тому, чему подвергся, когда об этом было сказано. Чему же я подвергся? Те, кому это не нравилось, заявляли, что я враг императору и друг тирану [11] и что, завидуя выгодам от такого посольства императору, я препятствую вреду, какой от него произойдет для тирана. А когда слышавшие это побежали к нему и не дозволяли ему никакого разговора об этом со мною, при чем они говорили что есть более основания достигнуть освобождения при посредстве того, кто оплакивает жену и боится за дочь, он сказал, что все это — болтовня, за исключением одного этого, разговоров моих с военачальником о деле.
{11 Максиму, срв. фр. 765, vol. II pg. 390, 14 (orat. XIX § 14).}
28. Не будучи в состоянии убедиться, что Менедем не мною отпущен, он полагал, для меня будет достаточным наказанием война со стороны тех, кто прогневаются за содействие ему. Речь об этом, он полагал, даже не остановится здесь, но распространится до резиденции императора и тот тотчас приступит в наказанию. Ведь он, Никокл, далеко не знает нрава государя, и при том после такого множества его доказательств. Итак он с злым умыслом держался за меня, не потому, чтобы ему нельзя было найти другое лицо для переговоров, но с намерением, чтобы представилось, будто я преступен пред владыкой целого государства, и вместе с тем, чтобы иметь себе сотоварищей в том позоре, какой он понес от своих речей против меня.
29. Я изложил это, Никокл, в доказательство того, что я не был недоброжелателен к Фразидею и что ты справедливо счел обвинения не заключающими нимало правды.
В ответ на попреки педагога (orat XXXIV F=orat. XXXII R)
1. Не столько следует признать низкими тех, кто меня оскорбил, как вас, дети, которые с легкостью снесли эту обиду. Ведь на тех ложится упрек в причинении обиды, на вас же тот, что вы не ощутили скорби по поводу этого поступка. А не подвергая их возмездию, вы становитесь в ряды одобряющих их. Действительно, скажете ли вы, что не знали этого, непростительно то самое, что вы не знаете подобного поступка, не представляется ли он вам возмутительным с вашего ведома, как избежать вам того, чтобы не прослыть легкомысленными?
2. Итак, если бы этот дерзкий педагог сказал подобное оскорбление в виду моей нерадивости, пристыженный тем, что услышал правду, и признав, что я сам подал повод к его выходке, я молчал бы, не имея возможности обвинять человека, уличавшего меня по справедливости. На самом деле, я не знаю другого какого либо человека, которого оклеветали бы так бессовестно. И я готов доказать это не потому, чтобы я не был хорошо известен тем, кто знают мое увлечение трудом, но потому, что боюсь, как бы не поддался обману кто-нибудь из людей, не знающих достаточно, каковы мои отношения к тем, кто проходят курс моего учения. С чего произошел этот инцидент с оскорблением мне, подобает, может быть, рассказать мне.
3. Некто ив юношей устроил декламацию, главную речь вслед за предварительною [1] быв в возрасте пятнадцати лет, больше всех из юношей потрудившийся в своем сиротстве, как никто другой, властвовавши над дурными инстинктами, имевший возможность, если бы пожелал, перечислить доблести предков своих, оказанные и на посту воина, и в сане военачальника. Величайшее же украшение юноши целомудрие, которого не коснулись языки даже негодных людей. К этому иной прибавил бы готовность к воздаянию за добро и справедливость, и то, что все, что бы не сделал он, он считал малым.
{1 Или «вступительного»), τιροαγών, προλαλιά см. Walden, The universities of ancient Greece, pg. 22, note 1, pg. 231, note 2.}
4. И прочее побуждало почтить его, не прибавив ничего к произнесенным им речам, и был старинный обычай, требовавший, чтобы так было, обычай, который не смел осуждать никто, ни из юношей, ни из педагогов. Итак он удалился с честью. Нужно было исполнить свою роль. Она заключалась ни в чем другом, как только не внести ничего другого к сказанному юношей [2]. Итак я сидел, беседуя с друзьями, и мы как то свернули понемногу речь на гнев Филагрия, который я когда то сдержал, когда он истязал хлебопеков на глазах всех [3].
{2 О роспуске школы на остальную часть дня, срв., далее, § 28, Walden, pg. 212 note.}
{3 Срв. orat. I § 206, orat. XXIX § 6, т. I, стр. 68, 125. Филагрий упоминается еще orat. XLI § 18, vol. pg. 303, 18.}
5. Когда же мои знакомые пошли в баню, мальчик прибежал с известием, что у двери лежит некто, плохой педагог, педагог такого юноши, и кричит, что юноша поплатился тремя месяцами. А говорил он это, желая потревожить обычай и лишить декламировавшего давно установившегося права, завидуя, мне кажется, в его славе тому, кто сказал речь. А между тем было бы гораздо лучше, подражая ему, добиться того же, чем, не быв в силах в тому, стараться причинить вред приобретшему.
6. Но что он клеветал, это надо мне разъяснить. «Три месяца, говорить он, потрачены». Как? Глаза твои бесстыжие, как у пса! Дней тех бедствий [4] было тридцать шесть, а когда всякая гроза миновала, благодаря письму императора, настала безопасность и посещать школу было можно. Да и ты сам был в числе тех, кто пользовались благоприятною порою, вернее, если и не пользовался, то, боясь страха, который рассеялся, холил себя на покое в деревне, — твоя то, не моя обида. Ведь так принадлежит вина и тем, кто не плывет при возможности плыть, но не вина то принимающего корабль моря, если кто сам себя лишает плавания. Если же ты явился бы вслед за моим письмом и стал учиться, где же погибла для тебя выгода от трех месяцев?
{4 Отметить это место к хронологии речи. Дело касается обстоятельств бунта в Антиохии при Феодосии, срв. переведенный нами речи, сюда относящаяся.}
7. Ведь и самое время бегства ты потерял не из за меня и моего нерадения, но то убыль от вашей негодности. Или выступи и докажи, что я держал речи, способный встревожить, грозившие фалангами, расхищением денег убийством, оружием и внушавшие, что дело людей благоразумных спасаться бегством. Если же с моей стороны не было ни одной подобной речи, но вы сами себе давали такие советы, как не винить вам по справедливости самих себя. Или если бы при нападении на вас разбойников, на пути ли? или уже по прибытии вашем в деревню, как неоднократно бывало, благодаря тому, что без толку бежавшие своими бедствиями поправили дела разбойников, итак, если бы вы лежали побитые теми, кто умертвили многих, мне приходилось бы платиться за души обоих и отцу юноши явиться для такого взыскания?
8. Итак, как он, если бы он так посту пил , людям благоразумным показался бы сумасшедшим, так вы, когда говорите в упрек мне о месяцах. И того никто не мог бы сказать, чтобы я уходить уговаривал, а ушедших одобрял. Но каким гневом не воспламенялся я, какими криками не разражался, каких слов не произнес, уверяя, что выселение дело людей, ищущих смерти и безумных, нестрашного боящихся, а на страшное идущих безбоязненно? Те речи, конечно, приходилось слышать и этим, как многим другим. но все же эти считали свое решение более благоразумным.
9. И свидетелями того, что я никогда бы не мог сказать о необходимости бежать, являются они сами, в том, как они поступили: Собираясь отправиться в деревню и приняв такое решение, они удалились спешно, с большою хитростью скрывшись незаметно, выполнив свое намерение раньше, чем заявить о нем, из боязни, как бы не услыхать останавливающих их речей, при том обладающих силою, достаточною для убеждения.
10. Итак, ставши сами для себя виновными в отсутствии обучения, они дерзают винить в своем решении того, кто был удручен тем, что они лишили себя моего руководства, как если бы кто нибудь, добровольно явившись в безводное место, пришедши затем к источнику, от которого держался вдали несколько дней, стал винить истоки, указывая, сколько дней не пил. А они сказали бы ему: «Но вода текла через нас и желавшего пить мы не отгоняли».