21. Как же исправить это? Как свершившееся вернуть назад? Уничтожить это, государь, чтобы того, что было, не было, невозможно, но можно загладить бесчестье, отсюда происшедшее. Врача тому другого нет, ты - один. Раз у тебя явится мысль украсить этого человека каким-либо почетным званием, позор покрыт, худая слава затенена, он становится известным, обладает свободой слова, сбросил с себя позор. 22. Сверх того, что второму естественно одолевать первое, как сказал Пиндар, то обстоятельство, что почтивший стоит выше опозорившего обладает большой силой для предания забвению унижения. И представится, что одно даровано по правильному суждению, авторов — промах, вызванный безумной жестокостью. Когда же все убедятся, что то, что он претерпел, было несправедливостью, они не будут более корить его за то, чему он подвергся, так как это произошло без вины с его стороны. 23. Таким образом тебе возможно уничтожить бесславие дома, соделав третье подобным первому. Когда оно уподобится первому, среднее и неприятное отступит назад и никто не станет твердить о Констанции и тюрьме, но о тебе и почести. 24. Какова же она могла бы быть, сам решишь, а мы будем признательны. Как легко дать ту, какую угодно будет предоставить, так тебе легко найти такую, какой подобает быть данной. Много, государь, способов почести, в коих можно получить высшую или низшую. А мы не станем спорить из-за меры. Во всяком случае, чтобы ты не дал, будет в честь получившему и нет ничего малого или скромного в числе того, что даруется благородной и божественной душею.
25. Если же кто-нибудь назовет нас назойливыми и желающими навязать тебе больше, чем необходимо, помощь положению отдельных людей, как будто недостаточным бременем являются заботы о городах, пусть знает, что не имеет понятия о самом важном из твоих достоинств. Это то, что твоя дума простирается до каждого рода и человека. Ведь людям более ограниченного ума трудно выслушивать чью-нибудь речь или вести беседу и о целом государстве, а человек великого духа, мы видим, радуется обилию подлежащих ему дел. 26. Итак царь наш воссядет для рассмотрения, каково положение того, другого, и потщится изменить скорбные? Но как же сможет? Лучше всего было бы, если бы было возможным обо всем самому и расспрашивать, и обдумать, и изменить то, что неудовлетворительно. Но так как это менее возможно, чем сосчитать песок, нужно по крайней мере не оставить без попечения людей, более способных и несчастливых вопреки своему достоинству. Одним из них является Аристофан. Многое приходить ему на помощь, и он не последний из мисийцев, но такой человек, который способен к ревностной службе тем, кто берется его облагодетельствовать. Что для тебя немаловажны его обстоятельства, легко понять.
27. Во первых, он грек, государь. А это значит быть одним из предметов твоего пристрастия. Ведь нет ни одного такого горячего поклонника своего отечества, как ты любишь почву Еллады, принимая во внимание её храмы, законы, искусство слова, мудрость, таинства, трофеи над варварами.
28. Если это является немалым преимуществом Аристофана, даже когда бы он был мегарянином или милоссцем или лемнийцем, то еще больший повод к почтению к нему представляет город его. Он — коринфянин. И я не направлю речь на мифы, не стану излагать тебе спора Гелиоса и Посидона или эпиграмм, коими почтены по погребении умершие в морских сражениях, ни справедливость города и то, что он всегда был на стороне обиженных, не потому, чтобы это было не важно для славы обладателям его, но потому, что могу сказать кое о чем, что доблестнее этого. 29. Припомни себе, государь, то письмо, которое ты послал коринфянам, против воли вступив в войну, захватив уже большую часть царства, но еще не достигши конца. В нем ты называешь коринфян прямо благодетелями своими. Но мне нужна самая та часть письма. Мы доставим им удовольствие слушателям. 30. «У меня к вам отцовская дружба. Ведь у вас жил мой отец и, оттуда выехав, как от феаков Одиссей, избавился от этого многолетнего странствования». Затем, немного распространившись о злодейке — мачехе, «здесь», говоришь ты, «отец мой отдохнул». Это важно для коринфян, как для афинян предание о странствовании Деметры. 31. Итак считай Аристофана одним из принявших твоего отца. Ведь он, полагаю, был одним из первых и из распорядителей города, так что немало из общественных действий восходило к нему. А самое несообразное, если целому городу испорченность одного человека служит, по Гезиоду, в позор, а доблесть целого города не могла бы принести пользы одному человеку. 32. Допустим. Но Гиерия и его брата, если бы они были живы, разве бы ты не держал при себе, как тех двух, божественных, одного из Эпира, другого из Ионии [10]? Что же? Разве не думаешь ты, что они все бы сказали и сделали в защиту Аристофана? Конечно. И они негодовали бы, что он вынужден облечься в наряд воина и, улучив благоприятную минуту, позаботились бы о некотором улучшении его положения. 33. Поэтому, если ты не слышишь голоса дядей Аристофана, не думай, что менее угодишь обоим им, если дашь то, что им желательно. Правда, они вне условии беседы с нами но пред теми, кто сильнее людей, с кем они теперь в общении, они вспомнят о твоей милости. 34 Как же не возмущаться, если Александр, и при том гневаясь на фиванцев, как ты знаешь, уважил сородичей Пиндара за музу Пиндара, а Аристофану не принесет никакой пользы ни философия дядей, ни тех, кто близки к тебе, с коими ты обращаешься одинаково, как с родителями. То, что я теперь говорю, считай, говорит Максим, увещевает Приск. Если не веришь, спроси их. Ты видишь, как они желают, чтобы этот человек получил какую-нибудь милость?
{10 Приск и Максим, cf. § 34; orat. I § 123, orat. XIII § 12. Amm. Marc. XXV, 3, 23.}
35. Но и Ельпидий, которому в философии приходится уступать первенство упомянутым двум, и кто в ревности к божеству и в любви к тебе больше всего похож на них, и он заботится о деле Аристофана не как о чужом, но и оно одно из тех, что причиняют ему бессонницу и доставить удовольствие, если исполнится.
36. С ними достойный и благородный Феликс, этому человеку старый приятель, богам же недавно друг, причем в познании высших существ ты был ему руководителем [11]. Всякий раз как он видит своего знакомого, он совестится, так как еще не устранил ни одного из его бедствий.
{11 Ср. т. I, стр. 344, 1.}
37. Присоедини к нему честного и всех людей при-вязавшего своею добропорядочностью Дориона [12], которому радость от других причин ослабляет отсутствие перемены в положении этого человека.
{12 Срв. фр. 735.}
38. Да и сам произносящей сейчас речь не лишен у тебя почета, а с этим человеком близок, с того времени, когда, читая нечто из моих произведений в Лицее, он подвергся избиению камнями со стороны тех, которые не находили, что чтение это полезно им, и, поступая так, он угождал не столько мне, как тому, кто радуется моим речам. Ты сам мог бы быть таковым. Значить, и сам ты обязан был бы благодарностью ему вместе со мною. Итак, если я отплачиваю ему своею речью, ты отплати делом.
39. Столько просящих и все друзья, и полагаю, если бы у прочих не было ни малейшего интереса к делу, но был бы один кто либо из перечисленных, кого несчастье этого человека огорчало, и этого одного ты уважил бы. Таким образом, если бы ты дал милость одному, государь, неужто не дать ее стольким и не признать показанием порядочности Аристофана хор таких свидетелей? Они и не могли бы не знать, если бы он был негоден, и не стали бы хвалить перед тобою оказавшегося бесчестным.
40. Ведь если он и друг, но не более близкий, чем ты, и его интересы не ближе им к сердцу, чем твои, да и все и дела всех не таковы для них и да не будут таковыми. Итак, если кому помогают безнравственные люди, не считай их схожими с теми, кто помогает, и не считай опять-таки безнравственным того, за кого держать речи люди известные тебе с лучшей стороны.
41. Если бы одно это было в пользу Аристофана, что у него нет недостатка в защитниках из людей, пользующихся твоим доверием, я бы, может быть, пребывал в некоторой нерешимости. Но в действительности, государь, он одного с нами молил, одно с нами ненавидел, к одному и тому же горел желанием. Он явился к остаткам храмов, принося с собою не ладан, не жертву, не огонь, не возлияние, — этого нельзя было, — но страдающую душу, но голос с рыданием и слезами, будящий слезы, и со взором, потупленным в землю — взирать на небо было опасно, — молил богов прекратить причину гибели вселенной, а блага галлов сделать общими всей земле.
42. И немало людей сделал он сообщниками себе в этой молитве, внушая вражду в тому и склоняя их в ряды наших, и в собраниях распространялся в небезопасных, но для себя приятнейших речах, празднуя, раньше наступления торжества, каково будет состояние войска, каково — городов, каков дворец, каковы качества правителей, каково состояние искусства слова, состояние Азии, состояние Европы, самое важное, — положение религии.
43. Он сказал в одном месте. что первый будет счастлив той порою. Итак подтверди ему и надежду, и пророчество, и не презри его, осмеиваемого теми, кому он твердил о своих ожиданиях. Нужно, чтобы те, кто пожелали быть всему миру твоим, имели некоторые преимущества.
44. Затем, что всем процветают дела курии, и численностью прибавившихся сочленов, и размером расходов, и восстановлением прежнего сана, в этом все согласны. Аристофан же, и это понимая и не считая маловажным стать во главе своего города и охранять отечество, и приумножить средства своего дома, уклоняется от председательствования и от декурионата. Но почему не может он делать того, что считает подобающим, я объясню, и если ты уличишь меня во лжи, не давай мне другого свободного слова.
45. Его состоянию повредил, государь, во-первых, Ев-гений, внушивший страх управителям и пригрозивший, что, кто не бежит, погибнет под ударами и притеснениями, затем он — своими далекими и долгими отлучками, благодаря которым деревья порублены, земля оставалась необработанной, из рабов одни бежали, другие приучились к праздности, третьи —к разбою [13], жена же могла бы только оплакивать подобный потери, но исправить нимало. Последним ударом [14] было то, что, сколько было утвари в доме, она всю под ряд сбыла, так как он присылал за деньгами и отдавал перебивать в монету посуду [15], ублаготворяя этим многих отовсюду напиравших на него волков.