{2 λόγους αδελφούς срв. т. I стр. 83, 1. т. II, стр. 124, 201.}
17. Даже если бы я часто говорил, антиохийцы, что государь напрасно вас обвиняет, я не мог бы убедить кого-нибудь, кроме вас. Ведь и благочестие к богам, и кротость к подданным, но натура, подобающая философии, и учения, содействовавшие природным свойствам, все это становится, и свидетельствуете, и чуть не вопиет против вас, что скорее город погрешил против него, чем он в чем-нибудь погрешил против вас.
18. В самом деле, человек этот услаждается одною этою утехою, свободою от сознания за собою какого либо недобросовестного поступка, и от богов его отличает употребление пищи, а в упражнении в добродетели и в попечении о душе он близок к ним, больше властвуя над дурными позывами, чем над городами, какими управляет, а из тех, которые уже обладали тем же царством, одних показав ничего не стоящими, достоинство других понизив сравнительно с прежним, третьим, в одном быв подражателем, в другом их превзошедши.
19. Таким образом пред лицом обвинителя, прямодушного и более справедливого, чем сыны Зевса от Европы, воображаем ли мы, отрицая то, в чем нас обвиняют, привлечь на свою сторону того или другого из слушателей? Это невозможно. Скажи, в самом деле, какой приведем верный предлог? То ли, что он поступает, как придется, не разбирая в чем дело? Но кто из вращающихся на площади столь же опытен в ежедневных делах? То ли, что он питает гнев сильнее рассудка? Он, который предоставил жизнь людям, заострившим на него мечи? То ли, что измышляет пустые обвинения, дабы конфисковать имущество? Он, отпустивший народу старый взнос золота? Но человек он зверский? Он, который ходит в храмы и вмешивается в толпу подданных, кто творит милостивый суд, расспрашивает о наших детях и радуется, если кто из них отдается какому-либо похвальному занятию?
20. Много явится свидетелей, антиохийцы, на помощь ему, множество городов, большие племена, земля и море, все обитатели территории до нашей страны от потоков Рейна, общая любовь коих провожала его сюда. Итак, когда мы одни будем неугодны ему и одних нас он будет винить, других одобряя, вероятнее не то, что он переменил характеру но что мы дали своему городу проявить свое неповиновение.
21. Расследуя, таким образом, граждане, то, что произошло, я нахожу, что вы скорее подлежите обвинениям, чем являетесь жертвою клеветы. А если нужно определеннее коснуться предмета обвинения вас и задеть, но тем принести вам пользу, о том, что вы скрыли полевые продукты и, будучи в состоянии открыть обильный рынок, добились того, что он пришел к оскудению и подняли войну против воли царя, не буду говорить. Я бы заведомо солгал, сказав, что многие из вас крупных владельцев, видя своих собственных рабов голодающими, не могли помочь им.
22. Но вот в чем я охотно попрекнул бы вас, что мы не проявили превосходства воли над силою. Что же это, о чем я говорю? Возможно, антиохийцы, бессилию встретиться с готовностью к делу и одному и тому же человеку не быть в состоянии угодить тому, кто отдает приказ, делом, но волею и сильным сочувствием его желанию, своим удовольствием при появлении надежды на осуществление, своим унынием, когда препятствие заключается в природе вещей.
23. Ни одного из этих чувств мы не проявляли, но явно тяготились законом, даже делая, что было можно, и отправляя свою службу неохотно, и вынося труды при самом исполнении дела, но не одобряя мероприятия. А я желал бы, чтобы вы вместе с императором увлеклись этим у становлением, восхитились его рвением, если и не было средств осуществления, как проявляющим милосердную и приходящую на помощь бедноте душу, считающую возмутительным, если одни будут всячески роскошествовать, а другие все время иметь недостаток в предметах первой необходимости, и среди бойкой торговли [3] на рынке беднякам можно будет только смотреть на пользование ею богатых.
{3 τίς αγοράς άνϋονοη; срв. об άνθεΐν т. 1, стр. 16, 1; 41, 3, 2.}
24. Так надо было думать и проявить недовольство не тем, кто понизил цены, но торговцами, которые не хотели знать меры. Ведь если бы дело от того нисколько не более уступало желаниям, вы все-таки считались бы в числе тех, кто ни в чем не пожелали противиться царской воле. Так и воины избегают вины, когда, ведомые полководцем в предприятие, представляющееся неисполнимым, подражая решимости самого того, кто их увещевает, считают нужным идти на пролом, но, будучи отражены, скорбят о том, что не достигли конца дела.
25. Мы же допустили возникнуть такой молве, будто в дни, несущие изобилие, приходим в уныние, а скудости продуктов радуемся, словно первым унижаемые, а во втором наша взяла. Α следовало бы, чтобы возникла такая молва, что мы превосходим императора в скорби о том, что, и при настоящей высоте цен, рынок не сохраняет своего внешнего вида.
26. «Ты знаешь за мной эту вину?» скажет, пожалуй, вскочив с места, Евбул, и следующий за ним, и третий, и четвертый, и каждый из прочих. — Я — никоим образом. Я бы, право, был давно врагом вам, если бы знал что-либо подобное. Но я также не поддался бы убеждению, что не отсюда возник повод, повлекший к ненависти. От кого пошла молва, не знаю, но слышал, что подобная ходила.
27. «Дело — сикофанта». Опять высокие качества императора замыкают для нас путь к такой отговорке. Другой поддался бы и впал в обман, но мы видим как в процессах этот человек не сдается на лживые показания, но попирает и сокрушает всякий обман и, словно фаланга, разрывает лживые речи, пока, подвигаясь вперед, не добьется самой истины.
28. Но, если угодно, оставим рынок и сетования на на всякие атмосфорические явления. Но эти люди, плохо обнажающееся, еще хуже бегущие [4], и дозволившие себе безнаказную свободу злословить, кого только захотят, при чем злословия эти таковы, что, произнося их и друг на друга, они по заслугам не ускользнули бы от осуждения, излив такие оскорбления на самого нравственного, справедливого и благоразумного, сделали ли город наш безупречным или достойным тех утеснений, какие он сейчас испытывает?
{4 Фигурально, срв. т. I, стр. 81, 2, т. II, стр. 102.}
29. И не думайте, что, боясь за свою славу, он гневается на упомянутых людей, как бы эти отбросы общества не возымели столько влияния, но то обстоятельство, что некоторые из подданных преисполнились такой разнузданности и не боятся, но с легкостью дерзают при царской власти на то, на что не дерзнули бы и при демократии, при том злоупотребляющей своей властью, вот что вызвало у него уныние.
30. Итак, когда такие памфлеты ходят по городу, кто возопил как по поводу нечестивого поступка? Кто подошел и ударил? Кто почувствовал ударь в сердце? Кто сказал соседу: «Воспрепятствуем, схватим, свяжем?». Подобало, полагаю, ему оставаться в покое, а нам требовать возмездия, и обидчикам погибнуть прежде, чем ему узнать в чем состояло злословие.
31. «Было, говорит противник, каких-нибудь несколько человек». И поэтому разве не следовало наказать, что то, на что не дерзнула бы, вероятно, и группа более многочисленная, чем все остальные, над этим не призадумались безумцы, бывшие в числе даже менее двадцати.
32. «Но это были какие-то негодяи, нищие, преступники, срезыватели кошелей». Ты назвал вторую причину, почему следует их растерзать, если их преступления велики, страшны, у всех на виду, а оправдания никакого.
33. «Они, говорит противник, были пришлецами, беглыми». — Следовательно, они совершали проступок тем, что они говорили, а мы тем, что позволили им это. А, при возможности воспрепятствовать, не пожелать сделать этого равносильно действию и тем, что не обнаруживает гнева на обидчиков, человек становится сторонником беззакония.
34. «Ты, человек, финикиец и есть у тебя город? Лучше всего и там будь порядочен, если же не можешь, болей себе дома, сколько хочешь, и называй праздником бесчинство. А мы ни твердить, ни слушать подобных вещей не умеем. Хочется тебе у нас плясать кордакс? Умри и не навязывай городу собственных пороков».
35. Что скажем или что могли бы мы сказать, так как ничего такого мы не сделали? Иной заявить: «Мы побоялись, как бы, препятствуя тому, что представляется актом священного обряда, не подвергнуться обвинению в отмене праздника». Понадобилось нам, видно, проникнуться убеждением, что это праздник — столь дерзкому скопищу совершать свое шествие против самой божественной главы.
36. Признаю, что к иным праздникам примешиваются некие насмешки, но, во-первых, легкие, терпимые и срывающиеся не с столь вольного языка, так как они бывают направлены на людей не равных по положению, и таким образом сглаживают свою жестокость. А если бы возможно было моим рабам, собрав в кучу все-возможные поношения, под предлогом праздника, вволю поиздеваться надо мною, я бы не признал богов, которым в радость подобное служение им.
37. Итак, делом людей, заботящихся о городе, было давно искоренить этот обычай и не пренебречь обидами даже ленивому [5] Констанцию, так как, если душа царя вообще и причастна беспечности, его общественное положение достойно почета. Если вполне естественным было, что вместе с прочим и это упущено было из виду, то, когда, однако, власть получил тот, кто превзошел всех во всех частях земли, не следовало пренебрегать ничем, требующим чести, но лучше всего, когда еще время к тому не наступило, заранее уничтожить поношения, а если время было упущено, то толчком в такому решению должно было бы послужить самое это бесчинство.
{5 ύπτιος срв. vol. III 166, 22 (or t. ХХХIII $ 4).}
38. Вообще следовало бы произойти полному [6] превращению нравов, и городу получить более удовлетворительный строй, как какой-нибудь кифаре, попавшей в руки кифареда-мастера, и этому строю распространиться во все области общественной и частной жизни, на души, образ жизни и мужчин, и детей, и женщин.
{6 λαμπρός, часто употребляемое у Либания слово, в значениях равного оттенка, vol. II pg. 66, 11 νίκη—«решительный», 136, 18 «значительный», «заметный», pg. 150, 18 ευχή— «громкий» то же φωνή ΠΙ 254, 8, 226, δ πόλΐξ—«крупный», 353,17 afyfe IT 279, 1 καταιγί