ями, но воспрепятствовать не в силах вследствие неизвестности будущего. Они не могли бы поручиться перед трепещущим человеком, что никакой беды не последует. Итак не свободен от страха ни тот, ни другой, ни остающейся, ни уезжающий. Ведь и для первого его пребывание сопряжено со страхом. Так разве мало возмездия — столько времени проводить жизнь в постоянном и столь сильном страхе? Ожидание смерти, хотя бы ей и не предстояло наступить, мучительнее нежданного удара
60. У многих погибло состояние, государь, у многих служанки от невыносимой усталости, у многих матерей дети упали с колен [34], многих мужей унесли волны жертвами разбойников, многие вместе с жизнью лишились и погребения. Город у нас стал не прежним, или, вернее, даже перестал быть городом; запер театр, запер ипподром. Не ведет девицу дружка, не зажигают брачных факелов, не звучит гименей. Пропали все флейты пропали свирели, пропали песни. Ни шутки, ни остроты ни пирушки, ничего вообще из того, что доставляет утеху не увидишь в городе.
{34 Срв. orat. XXIII § 5. }
61. Прекратились занятия словом, прекратилось обучение письму, никто не учит, никто не учится. Цвет лиц — людей в болезни, голос — недужных, мысль — поврежденных рассудком, иной, задавшись одной темой, сбивается на другую.
62. Полагаю и бог, в помощь моей речи, направляет в римскую землю персидское посольство. Ведь было бы не подобающим, если бы они узрели величайший из городов Востока в опале у тебя и в наказаниях, наносящих позор направлению города. Итак, признав, что и это произошло не без участия божества, будь милостив и не лишай наш город того, в чем ты дал участие некоторым пафлагонцам, в малом числе населяющим малый город, которому не хватает и до одной филы из тех, каких у нас восемнадцать [35].
{35 Срв. т. I, стр. 147, 1. }
63. Подобает, государь, подобает и тебе, и сыновьям твоим величаться этим качеством и предметом соревнования и обучения их служить уменью должным образом относиться к подобным обстоятельствам. Ведь время не перестанет приносить с собой неприятности, а для них важно не искать советчика, обладая внушением дома, со стороны родителя.
64. Положи конец, государь, великой невзгоде, и бегства, и плачи уравновесь весельем возвращения. Пусть тот получает назад покой для девиц, тот комнату, пусть лобызает первые двери, вторые, те, что за ними, пусть пользуется ночью для сна, лежа у себя в покое.
65. Многие хвалебные слова выслушивал ты, те, созданный мощью риторов, эти вдохновением поэтов, где говорилось и о доблестях предков и твоих, об оружии, начальствовании твоем воинами, битвах и победах и этом нынешнем твоем сане, в силу коего ты стоишь во главе прочих, при чем варвары добровольно отдаются тебе в подданство. Дай же последующим речам стать еще лучшими, доставив им тему, еще достойнейшую, в этих настоящих обстоятельствах. Если те подвиги велики, есть нечто большее в этой милости, о которой теперь идет речь.
66. Итак кивни, божественная глава, и, соделав старость мою счастливою успехом в том, ради чего я явился, отправь меня с доброю вестью к моим согражданам.
К императору Феодосию по поводу примирения. (orat. XX F)
1. То, что я не раз предсказывал, что никакой дальнейшей беды города не постигнет, так как прекратится его опальное состояние, стало ясно для всех, так как оказалось возможным обратиться к нему, как к городу, чего нельзя было раньше. А так как справедливо воздать благодарность благодетелям, город Антиохия делает это через мое посредство, воздать делом не успев, но прибегнув к воздаянию речью, каковое одно возможно. Мне кажется, и для богов всякий хорошо составленный гимн почетнее всякого приношения, как заявляет фиванец Пиндар, что от пифийского Аполлона он получил больше, чем те, кто туда принесли наибольшее количество золота.
2. Далее, мне совестно тех слов, которые предстоит мне высказать против своего города, но так как нельзя, избежав этого, сохранить за благодарственною речью подобающий ей характер, я скажу то, чего требует истина, и желая, чтобы можно было сказать о нем что-нибудь лучшее, скажу, как влечет необходимость.
3. Наш город проявил низость в отношении к государю, после чтения письма, отринув авторитет власти, в своей уверенности, что бог его прибежище. Эти слова нельзя было, конечно, отнять у обижаемых. Получив это начало в суде, негодная компания, прихватив еще новых участников за его дверями, потом еще новых и опять других, вызвала расстройство в обычном порядке в общественной бане, и самыми своими поступками подвигнутые в еще большим беззакониям, с такой силой напирают на решетку [1] правителя и двери за нею, что служителя побоялись, как бы, вломившись в них, они его не убили, каковые преступления во многих местах вызывали подобные обстоятельства. Но не быв в состоянии того сделать, они осыпали своих глав [2] оскорблениями, так приличнее выразиться о той брани, какой бы даже иной из вульгарных посетителей харчевни, не разразился бы на другого из равных себе.
{1 χιγκλίς cf. βρ. 119 ίδραμον επί τάς ημετέρας κιγκλίδσς.}
{2 «главами здесь называют самих царей» сход. V.}
4. К столь буйным выходкам они присоединили и оскорбление действием, когда, прибежав к тебе и жене твоей и детям, руками, и канатами повергли их на землю [3]. Этого мало, но они влачили одни целиком, другие разнятыми на части. И они наносили подобную обиду, а те, кто отправились известить об этом императора, шли в трепет пред тем, что предстояло им сообщить. Город же теми, кто видел такие деяния, был оплакиваем.
{3 Zosim. IV 41. Sozom. h. eccl. VII 23. Theodor. hist. eccl. Τ 20.}
5. Ожидали, что прибудет отряд или для избиения каждого встречного, или избивать он не станет, а произведет общий грабеж, но иной приговор предавал на погибель от десниц палачей курию, предавал на погибель и немалую часть простого народа.
6. Итак, как же поступает этот? Он дает урок путем такого наказания, которое содержало врачевание, способное людям, изведенным печалью, вновь вернуть свободу от удрученного состояния, и вот оно: пусть не будет конных ристаний, пусть не ходит в театр ни тот, кто тешит, ни тот, кто тешится, пусть великий город именуется названием «малый», пусть для него закрыто будет наслаждение баней. Каждое из этих распоряжений действует удручающе. Для следствия же над некоторыми людьми он посылает тех, в справедливости коих был уверен, и предоставив им право уличить, все же сохранил дальнейшие распоряжения за собою, чтобы всем было ясно, сколько народу он отпустить.
7. И вот, не имея возможности отрицать свою вину, они лежали в тюремном помещении, и явились родственники их, с плачем оказывая им угождение перед смертью их своими прощальными поцелуями. Затем, подобно тому, как действует солнце, побеждая лучами своими облака, явился свет письма, прогоняющий мрак, и вся скорбь пропала, а все, ведущее с собою веселье, вошло, и снова у нас было прежнее наименование и разные виды зрелищ, и бани, и городу возвращена его земля, бедняку — его пропитание.
8. Вот, говорят, Асклепий кому-то одному вернул жизнь и Геракл одной какой то женщине, а ты то же сделал для целого города. Кто скажет, что он вернулся к жизни, выразился бы метко. Такое бегство вызвал страх не потому, чтобы ты принуждал к изгнанию, но понуждал к тому страх подобающего наказания. По ложи в ему конец, государь, ты вновь наполнил людьми город.
9. Всякий может понять, сколько он дал, если примет в расчет, сколько было для него оснований наложить заслуженное наказание, за применение какового если бы кто стал винить, оказался бы клеветником. А надлежащим наказанием было обилие крови, обилие трупов, конфискация имущества, изгнание с родины и лишение отцовских могил даже по смерти.
10. А если бы кто стал порицать за это, уста ему заградило бы такое обилие злословия, такое количество статуй. Этому бестолковому человеку государю можно было бы ответить: «Разве не слыхал ты, человек, этих слов, не видел кого влачили? Если бы издевательство касалось только младшего сына, нужно было бы снести это. Но если сюда присоединен старший, а к нему мать, к матери же я, и что мне и того невыносимее, всадника — отца моего низвергнув вместе с конем, будто ранив в конном сражении, над обоими насмеялись, будто не существуете того, кто прогневится за подобные обиды и не осталось того, кому покарать их, то скольким же надлежит поплатиться смертью за каждого из опозоренных?»
11. Итак отплатить смертью за такое преступление упрека не заслуживаете, так как это законная мера, а не потребовать такого наказания — милостиво и принять вообще какую-нибудь меру наказания дело вразумляющего, а даже такой не принять — дело человека кроткого и пробующего, на сколько возможно, уподобиться богам. Действительно, в чем их свойство?
12. С высоты они взирают на все и слышать, а в том, что говорится и делается на земле, много и других беззаконий, и между прочим то, когда люди страдают из за себя, но утверждают, что обижают их боги и, взирая на небо, не воздерживаются от любой брани. Видал я, как иные пускают даже камни в небо. Те же, у которых столько силы к наказанию, лишь бы они захотели, не хотят карать. Но если бы за всеми подобными проступками следовало наказание, ежедневно все было бы полно погибающих, и живых не хватало бы для погребения. На самом деле, этим самым они доказывают свое превосходство, что нередко не дают ходу и правому своему гневу.
13. Итак, царь полагал, что при том условии действительно явится равным богом и по истине «питомцем Зевса», если не будет тешится наказаниями по заслугам, Он считает это более царственным и этим скорее рассчитывает охранить свою державу. Действительно, не так любят предержащую власть за трофеи, за города, или захватываемые оружием, или присоединяемые в силу договора, за численность войска, за законодательство, за мудрость, за строгость суда, как за то, что она дарует прощение в преступлениях.
14. Зная это прекрасно, тех, кого мог обвинить раньше поры беспорядков в величайших преступлениях, когда их можно было казнить, он пощадил, мне кажется, по такой же самой добродетели. Что касается тех [4], которые нанесли удар скифу, ранили и потопили в море труп, из каковых действий каждое было обидою императору, когда вина естественно легла на всю городскую общину, полдня гнев сказался в том, что не было раздачи хлеба, затем восстановился прежний порядок, раздача и получка, и каждый шел домой с хлебом, наравне с теми, кто не принимали участия в преступлении [5], как убившие, так и присоединившее к тому прочие обиды.