263. А самое важное, и та часть реки, что течет в море за городом, не оказывается непроходимою для судов от скал, что в значительной части постигло Нил, и эта часть не остается у нас бесполезною, но достойна прославления, какое Пиндар применяет к камаринскому Гиппарису, что «быстро надвигает высокую рощу для крепких покоев» [41], служа путем провоза дерева отовсюду.
{41Срв. сходий к Пиндару у Forster ad loc рпв. В2. }
264. При мысли об истоках реки в море меня влечет к упоминанию о гавани, которую владыка устроил, заботясь не о тех, кому, по-видимому, она принадлежите Но она высечена в Селевкии, но высечена эта гавань из скалы в интересах нашего города, с такими расходами золотом, сколько и Пактол не доставил Крезу.
265. Поэтому всякое грузовое судно выезжает отовсюду с продуктами всех стран, Ливии, Европы, Азии, островов, материков, и наилучшее из того, что наилучшее в каждом месте, доставляется сюда, так быстрота продажи влечет сюда души купцов и, благодаря ей, мы пользуемся произведениями всей земли. И большинство распущенных над морем парусов спускает эта гавань.
266. Что же удивительного, если насельники такой земли, располагая подобною гаванью, имея союзником озеро, а русло реки сотрудником, устроили город так, что он возможно более схож с праздником?
267. В самом деле, где в другом месте праздник изобилует всем тем, чем всем располагает здесь весь оборот года? Кто, впервые видя город, не сочтет, что пришел священный месяц? Кто так уныл характером, чью душу он не обратит к веселью? Где в другом месте такой приток развлечений? Какого повода к удовольствию здесь не хватает? Мягкости климата? Привлекательности бань? Богатства рынка? Разве зима не дает нам постоянно солнечного тепла? [42] Весна не блистает цветами? Лето не сверкает цветами плодов и благоуханиями не превращает города в луг? Разве идти среди выставленных на продажу продуктов не приятнее, чем пройти по садам? Разве сборища на рынке не приятнее пребывания дома? Разве самая толпа, текущая по городу, не достаточно занимательное зрелище? Разве у нас Гомер не уличается в прославлении Сна выше его достоинства?
{42 Восполнение пробела текста EeisJce.}
268. Ведь здесь «владыка людей ни против воли» не влечет к себе, ни погружает в сон насильно, но его власть, тяготеющую на ресницах, мы одни из всех стряхиваем и светильник солнца сменяют другие светильники, превосходящие освещение египтян [42]. И ночь у нас одним только отличается ото дня, видом света. Для ремесл же — она наравне с днем и одни бодро работают руками, а другие звучно смеются и развлекаются песнью. Ночь является как бы общею Гефеста и Афродиты, так как одни куют, другие пляшут, в прочих же городах больше чтится Ендимион.
{43 Amm. Marc. XIV 1, 9, с примеч. Валуа.}
269. Каким профессиям [44] город не приносить пользы? Здесь ищущий наживы легкий путь к богатству, причастным мудрости — к славе, страстным — к приобретению; разве не пригоден он внушить усердие, разве не приспособлен к наслаждению? Разве нет конных состязаний с их спором. не ведущим к мятежу? Разве нет забав сцены? Разве нет увеселений в противовес заботам? Разве не сюда перешел предмет гордости элейцев и не превзошли мы своих учителей в Олимпиях почитанием Зевса [45]?
{44 ε'θνος в этом смысле срв. т. I, стр. 108,2.}
{45См. orat. LIII, т. II, стр. 1 след. }
270. Это состязание, случалось, устраивал иной и царь и, сняв свой наряд, надевал олимпийскую одежду [46], а другой являлся элланодиком и возлагал на себя лавровый венок, вместе и украшая и украшаемый своими действиями. И если элейцам, в остальном не выдающимся своим положением, праздник приносит некоторую значительность, что думать о нашем, который при прочем состоянии побеждает и блеском [47] Олимпий?
{46 Об олимпийской одежде т. I, стр. 117,3.}
{47 φαιδρόΐης срв. § 266 αγοράς φαιδρότης, в смысле значительность вообще.}
271. Какой же город подобает сравнивать с этим? Ведь он богаче древнейших, другие побеждает величиною, третьи превосходить знатностью рода, четвертые плодородием страны. И тот, которому уступает стенами, превосходит орошением, мягкостью зимы, культурностью населения, упражнением в мудрости, а города еще большого [48] красивее главною красою, эллинской образованностью и красноречием.
{48 Антиохия третий из городов империи, после Константинополя, Рима, срв. т. I, стр. U3,l. 2S1,3.}
272. И вообще ты найдешь, что одни малы, другие, при величине, чужды Афродите. Здесь же богиня, мать Эрота, величину залила прелестью, и если, покинув этот город, явишься в другое место, вспомнишь об этом, если же явишься сюда из другого места, забудешь о прежнем своем место пребывании. Поэтому подобает извинять тем, кто под воздействием снадобий, имеющихся в городе, проникаются пренебрежением в родителям и отечествами. Ведь они увидали город, какого другого нет, и знают, что ничего подобного не встретят на пути своем.
273. Я уплатил свой долг родине, присутствующие, в мере не меньшей, чем на какую способен, но слабейшей, чем бы я желал. Но о грядущем сказал бы с уверенностью, что речь гражданина, может быть, иные превзойдут, но, чтоб сравняться с городом, ничья речь того не достигнет.
О рабстве (orat. XXV F)
1. Эти два слова всюду на земле на устах, раб и свободный, в домах, па рынках, в полях, на равнинах, на горах, даже на кораблях и челноках. И представляется, одно относится к благоденствию — свободный, другое — наоборот, раб. И когда кого оскорбляют, он тем более возмущается, что он свободный человек, а если кто раба оскорбит, в случае чьего-либо протеста виновный возмущается, утверждая, что их можно бить, словно камни.
2. Я же, давно уже всматриваясь в людские обстоятельства, которые всех одинаково приводят в некое рабство, не раз, за долгие годы, оплакивая прочих и себя, желал бы чтобы одно из слов было упразднено, так как соответствующей ему вещи не существует.
3. Гораздо раньше меня это подметил поэт Еврипид, сочиняя „Гекабу". Именно, когда Гекаба молить Агамемнона посодействовать ей в мести Полиместору, Агамемнон побоялся, как бы его не оклеветали перед войском в том, что он озабочивается интересами врагов вперед своих, а старуха, видя, что одно и то же лицо и властвует над ахейцами, и боится ахейцев, сказала:
«Увы!
Средь смертных нет такого, кто —свободен:
Он раб иль денег или собственной судьбы,
Души веленьям следовать помеха
Народ, закон»,
Вызывает рабство и это, вызывает его и немало других условий.
4. Вперед надо рассмотреть, рабствует ли человеческий род, а божеский не имеет над собой владыки. Итак мое мнение, что божество властвует над людьми, а не рабствует никому, если же привлечем к суждению поэтов, они нам внушат нечто иное.
5. Ведь когда Кронос падет с неба, а воцарится Зевс, и в свою очередь станут замышлять сковать его
„Гера, с ней Посидон и богиня Паллада Афина",
и он попросить помощи из моря и будет признателен за спасение от оков Фетиде, что это за свобода Зевса? Какова же свобода прочих богов, когда Зевс их пугает угрозами и отклоняет от тех действий, которые они желают предпринять?
6. Да и ярмо любви они распространяют чуть не на всех. И вы знаете любовные связи Зевса и Посидона, Аполлона, Ареса, Гефеста, Плутона, но знаете, что и богинь поэты не избавили от ига. Α разве любить не значит то же, что рабствовать?
7. И Пифия, утешая лидийца Креза, бывшего пленником персидского царя Кира, говорить: «И богу невозможно избежать предназначенной судьбы». Об этом довольно, а Мойр признаем за неких богинь, определяющих долю людей пряжею, но ни сильнейших, ни слабейших, чем прочие боги.
8. У тех же, которые утверждают, что они свободны, отнимает свободу, во первых, то, если он не властен поступать так, как захочет, но вынужден исполнить
«Все, что выпряла Мойра нитью ему при рожденьи,
В пору, как мать родила».
Вот, например, желаю я плавать и зарабатывать деньги в гаванях, а Мойра влечет меня к суше, быкам, борозде, посеву, серпу, гумну, и отвлеченный от того, чего желал, я живу в занятиях, каких не желаю, как другой, который хочет обрабатывать землю и в безопасности иметь скромный добыток, посаженный на корабль Мойрою, вместо пашни бороздит море, малой долей бортов отделяемый от смерти. Другой, увлекаясь риторикой, посещает учителя гимнастики, добывает известность физическою силою и носит венок из Олимпии, а кто стремится к венку из Пизы, занят красноречием.
9. И вообще во многих случаях можно наблюдать борьбу личных стремлений с Мойрами и всюду победа оказывается за последними. Так, один, избегая брака, женится, а безбрачный прожил, принося жертвы Браку. И бедность, и богатство, и дети, и бездетность, и большие или меньшие средства к жизни отсюда. 10. Почему же ты жалеешь слугу и и называешь рабом за то, что его поступки зависят от мановения твоих бровей и некие бразды наложены на него твоею волею, сообразно коей одно он сделает, от другого воздержится? Ведь и тобой водительствуют решения Мойр вернее, чем кормчий кораблем, и ты не в состоянии был бы, противодействуя им, стать свободным и преодолеть их предначертания.
11. Есть люди, которые не называют Мойр, а винят во всем, зле и добре одинаково, Судьбу, и одобряют того, кто изрек: «Судьба — дела смертных», как будто она делает видными людей скромных, а видных людей принижает и, в свою очередь, вновь тех и других возвращает в прежнее положение и у того отнимает богатство, тому дает.
12. Они полагают, что и война, и мир, и здоровье, и недуг, и вообще все, что выгода или вред людям, все это, прошедшее, настоящее и будущее, — воля Судьбы. Нам же невозможно ни судиться с нею ни требовать возмездия, ни положить конец её владычеству массой войска, как лакедемоняне владычеству Пизистратидов.
13. Чем же больше раб — твой раб, чем ты — Судьбы, если, как с того ты и плащ снимаешь, если гнев овладеет тобою, и посылаешь на мельницу, так тебя она лишает состояния и посылает к дверям людей, могущих подать? Ведь если ты и благоденствуешь до конца, с её соизволения не изменилось твое положение а сам для себя ты не закрепил его нимало, как и раб не может оставаться в благополучии, помимо воли своего хозяина, но что для них мы, то она для нас. Итак, это рабство откуда то свыше и, может быть, с неба. Ведь надо думать и для Судьбы поставлен трон на небе, если она и не значится в числе двенадцати богов.