34. И то, что одна воля находится в подчинении другой или господствует над нею, наблюдается и в среде рабов, и в среде господ. И ими мы правим, а законы нами, и полный произвол у рабов отнимаем мы, а у нас 8акон. И афиняне рабствовали законам Солона, лакедемоняне —Ликурга, персы — персидским, скифы — скифским, и фракийцы своим, и иллирийцы их собственным. И из нас, кто не безумен, признает свое рабство закону, а кто стряхивает иго рабства, тотчас подвергается возмездию.
35. Мы называем также себя господами рабов, а наших господ правителями, благозвучным словом смягчая принудительность (отношений). А они бьют, если понадобится, и связывают, если допустим более крупный проступок, и то лишают состояния, то отечества, и казнят, нам же нельзя казнить никого из рабов. Если же они не поступают так ни с кем, кто не творит беззакония, то и мы не наказываем дельных рабов, но когда рабы становятся дерзкими, или воруют, или ленивы. Полагаю, во все время до сегодняшнего дня гораздо большее число свободных, чем рабов, поплатились за свои душевные свойства. Если же они рабы и нам, и вместе с нами законам, ты говоришь о лишнем рабстве их, а не о свободе господ.
36. Разделив и профессии [4] каждую по отдельности, мы расследуем в них, признаем ли лжецом Еврипида, подметив в них какой либо след свободы.
Как прочие ремесла, так и медники, сами бдительны и виновники бодрствования тех, кто к ним близки, сна жаждут, но избегают того, что составляет предмет их горячих пожеланий. Почему же именно они не спят? Какой хозяин их будит? Разве они не свободны и происходят не от свободных? В каких же соображениях они живут тягостнее, чем у нас рабы?
{4 έθνος в этом смысле (срв. и § 46) срв. стр.398 1; т. I, стр. 108, 1.}
37. «Потому, сказали бы они, что, никто из людей нас, правда, не купил, но нам владыка страх голода, он повелевает день и ночь изводить себя, грозя ленивым самою жалкою смертью». Под властью этого господина ты найдешь ремесленников, всех мелочных торговцев, которые, получив их работу, сидят за продажей.
38. Но не свободен ли земледелец? Но как? Разве над всеми его занятиями не властны климат, ветры, дожди и не приходится, принося жертвы, умолять тех от которых исходит и произрастание из земли, и подрастание и выбрасывание колоса и его налив? И не этим только измеряется помощь, но, если не посетят гумно
«В пору, как люди зерно провевают, когда желто-кудрой
Дело Деметре зерно отделять от легкой мякины»,
весь прежний труд земледельца-труженика пропал.
39· Если же земледелец раб ветров, то и подавно плаватель, который носится, куда ни направят они, устанавливаются ли они в корму, это направление, спасительное для моряков, или препятствуют бегу, когда обрушиваются на грузовые суда против носа. И моряк поклоняется в трепете и волне, вздымающейся и роющей море, и начинающейся буре, и выставившемуся утесу, обогнув который нужно достигнуть гавани.
40. Α тех, которые плывут по торговому делу, мы сочтем рабами страхов и или бедности, или богатства; бедности, если они совершают плавание из за насущного про-питания, богатства, если, обладая немалым достоянием, они плывут ради большего. Есть и некий другой страх, их владыка и, клянусь Зевсом, всех людей, разбойники, не щадящие ни земли, ни моря. Когда они предстанут с оружием, приходится отказываться от денег, имеющихся в распоряжении, и вымаливать с рыданиями жизнь.
41. Эти люди, причиняя рабство, тем самым и сами рабы. Несправедливость, напоминая о наказании, преисполняет душу тревогой и страхом и он видит беды, которых не видно, и его тянут, хотя никто не тянет, и он сажает судей себе, выставляет обвинителя и сам он — и наказующий, и наказываемый. Так и тот, кого грабят, и тот, кто причиняет насилие, — в рабстве.
42. Жрецы богов могли бы показаться иным свободными. Но если господа—законы и дело поставлено правильно, в среде жрецов рабство большее. Законы для них более многочисленны, одни, какие и для прочих, другие, им одним повелевающие, относительно пищи, питья, стрижки, обуви, одеяния, ложа и еще меньших вещей, как и о самых важных, и приходится жить в предписаниях этой строгости или не будет оправдания. И в общих несчастьях городов, какие происходят от землетрясений, зараз, войн, засух и избытка дождей, возводят обвинение на жрецов и пострадавшей народ враждебен, как за пренебрежете обрядом. И когда окружат жреца люди, полагающие, что потревожены религиозные обычаи, нападения толпы тяжелее прибоя волн.
43. Декурион может сказать, что он словесно оскорблен, если, являясь представителем города и надевая пышные одежды, при всем том будет помещен в ряды рабов. Но я желал бы, чтобы он был свободным, но сам он внушает мне иное, когда осведомляется, соберет ли ночь в суд властей, и ванн и обедов частью лишается совсем, частью пользуется ими недостаточно, сну не предается от страха даже столько, сколько возможно, и носит на ресницах признаки потребности сна. Оставляю угрозы, больнейшие, чем удары, а некоторые, доходящие и до последних, и устройство дорог, и поправку мостов , выслеживанье разбойников, взимание продуктов и многообразное рабство, скажу то название, какое у них прилагается к их делам.
44. Народом же, руководителями коего они именуются, они руководят, когда он хочет быть порядочным, и могут строго взглянуть, на него в спокойное время, но если народ взволнуется и гнев проникнет в сборище, тогда вождям является потребность в ногах, вернее же в крыльях, если они хотят избежать огня [5]. Итак, они по очереди и господствуют, и рабствуют, одних и тех же то поражая, то не выдерживая. И, в самом деле, когда вестник велит войти им, рассеянным перед судами, им приходится бежать словно рабам, а шагом идти было бы невозможно, так что больные ногами, запаздывая, бледнеют. Значит, так жить свобода небольшая.
{5 Т. е. поджога домов. см. т. I, стр. 36, 124, т. II. стр. 296 сл.}
45. Но и жить в упражнении тела, откуда достаются венки, не, может быть свободою от рабства. Ведь, кроме рабства с детства, в каком он находился у педотрибов, такой человек подвержен вспышкам гнева агонофетов, подвержен приговорам судей, подвержен крику феоров и жезлоносцы окружают его с десницами на готове.
46. Конечно, иной из вас, пожалуй, досадует, что еще не оказались рабами софисты, и воображает, что я, величаясь, исключаю эту профессию из рабства. Никоим образом. Не было у меня намерения миновать рабство, столь резко выраженное, рабство, сравнительно с коим ничем были бы все те, о которых я помянул. Софист по специальности это прямо Сизиф, что у Гомера мучается с камнем, когда он дает речи и воспринимает, воспринимает из книг, дает изустно.
47. Он рабствует не только всем тем, кем править, но многим педагогам, многим родителям, и матери то, и бабушке, и деду, и если не обратить юношей в сынов богов, будь они хоть сущий камень, победив натуру искусством, много разнообразных обвинений стекается отовсюду, а он вынужден бывает потупить взоры долу, хотя в оправданиях у него недостатка нет, молчанием смягчая охотников критиковать.
48. Рабствует он и стражам ворот, и племени гостинщиков, первым, дабы они не чернили его перед приезжими, вторым, дабы они его расхваливали перед останавливающеюся у них публикою. Может, конечно, и этот, и тот, и человек еще более скромного, чем они, положения уязвить мастерскую софиста. Он льстить и подделывается и к тому, кто является с чужбины, и к тому, кто отъезжает из дому, первому, чтобы, присутствуя вблизи, он не вел против него войны и не подкапывался под состав его школы, второму, чтобы по той земле, где пройдет, он не посевал неблагоприятной молвы о нем.
49. Самой тяжкой для него владычицей тяготеет над ним курия, коротким письмом могущая его и возвысить, и низвергнуть, и повернуть его долю, куда захочет, и если будет угодно ей, извергнуть и выставить толпу соперников, много и других у неё средств, представляющихся мелкими, но приносящих сильное огорчение. Если захочет он избежать их, ему нужно быть не новичком в рабстве. И он будет задерживаться у дверей правителей, льстя привратникам, и, оттолкнутый, снесет это, а найдя доступ, проявить поразительную признательность. Если он поступит подобным образом по отношению к хозяину двери, каков будет он с теми, кто всем заправляет?
50. Еще сокрыто, друзья, главное проявление рабства, но я выведу его на свет. Именно, являясь непрерывным, так как охвачено бесчисленными мотивами принудительности, оно возрастает и напрягается тогда, когда софист приступает к публичному представлению. Он нуждается в похвале и является с целью стяжать ее речью своею. День для него, лучший ли, худший ли, решает крик, если сильнее, означающий первое (т. е. удачу), если слабее, второе (т. е. неудачу). В этот момент никто не является ненужным, ни невежа, ни ремесленник, ни воин, ни атлет, ни педагог, ни те, кто носят для юношей книги на плечах, но всякий, сколько-нибудь способствующий шуму, и он — помощь речи.
51. Он становится тогда рабом во власти всех, кто обладает руками и языком. И всячески польстив и задобрив и сам, десницей, головой, взором, плащом, уходит, гордясь успехом, словно свободный, но не знает, что каждый из слушателей ушел господином исполнившего речь тем, что угодил рукоплесканиями и что еще предстоит ему дать приговор над сказанным. Итак, юноши рабствуют учителю, а учители и перечислить трудно скольким.
52. Быть может, иной из вас думает, что то рабство, под которое я подвел всякого человека, не оправдается в сфере правителей и я или оставлю эту область, или, стараясь насильственно и на нее распространять рабство, поставлю себя в смешное положение? Но утес трудно одолим, однако надо попытаться и робеть не следует.
53. Во первых, правителей у нас надо разделить на две половины. Ведь не все ни недоступны взяткам, ни падки на них, но одни таковы, другие нет. Итак, тех, которые осквернили руки дарами, как каких-нибудь незаконных детей, надо отделить от этого рода деятельности и названия. Ведь и покинувших строй мы бы неправильно стали называть воинами.