69. Вот каково то, что ты унижаешь. Тому и можно подивиться, если то, что происходит на пятиборьях, ты не изгоняешь из Олимпии, а что их превосходить, то желаешь осуждать. И пословица говорит «дальше вырытого предела». восхищаясь теми, кто превзошел меру скачка, а ты самое превосходство над пятиборьями в скачке ставишь в вину. А между тем, что же ты постарался восхвалить больше этого (победы) в начале? Таково дело истины. Часто она побеждает клевету и обвинителя делает поневоле хвалителем обвиняемого.
70. Но возвращаюсь к тому, что подражание распространяется на тот и другой пол, принимают ли плясуны на себя роль людей или богов. Тот, кто представляет Геру, и Афродиту, и Персефону, представить и Зевса, и Ареса, и Плутона. И если кто скажет, что он изображает свадебные обряды, и веселую процессию, и танец, пуст услышит в противовес о битве Лапифов с Кентаврами и укроти-теле разбойников, и Тавра, и Минотавра — Фезее, и о Геракде, распространяющем свои труды до золотых яблоков. Так развращают ли они скорее подражанием своим женщинам или приносят пользу изображением мужчин? Ведь, если, когда делают первое, расслабляют души, то, когда представляют второе, возбуждают души, следовательно, разве портят скорее, чем делают тверже?
71. И я не говорю того еще, что собственный пол способен призвать к соревнованию, а чужой слаб, так что необходимо мужчинам следовать мужским манерам, а не поддаваться женским. Но оставляю это и пусть в равной мере для каждого допущен будет со стороны одного вред, со стороны другого спасение. Итак. если бы они вообще представляли или то, или это, они или целиком наносили бы вред женскими подражаниями, или целиком пользу мужскими. А так как они танцуют вперемежку то и другое, то способное принести пользу, скажем, встречает препятствие в полезном воздействии во вредном, а способное вредить подвергается тому же со стороны лучшего элемента пляски, так что одно становится бесполезным вследствие того, что — вредно, а другое безвредным вследствие полезного. Итак ни ты не вини пляску, как вредную, ни я не стану утверждать, что она ведет к добродетели, но что вся её задача увеселять зрителя, А безвредное удовольствие здравомыслящим людям представляется делом. завидным и из числа тех, какие не заслуживают скорее поношения, чем похвалы.
72. Итак, я защищаю речами своими за пляску и поэтов, а Аристид в речи против пляски уличается в гонении и на поэтов, Гомера, Эсхила, Еврипида, Софокла, Менандра, многих других. Как так? Потому что все они воспроизводят женщин и тогда их больше всего и хвалят, когда они особенно удачно воспроизводят их и бывает сохранено сходство с каждой, и настолько больше, чем плясуны, они воспроизводят их, насколько сочиненное слово больше безгласного движения. И один входит в самую душу и водворяется в ней, а плясунам достаточно не отстать от фигур.
73. Выступив, скажи: «Древних развращала трагедия, развращала и комедия, Гомер губил Грецию и вперед Греции себя, воспроизводя плачущих Бризеиду и Пенелопу и раненую Афродиту». Скажи, что нужно и теперь запереть школы для поэтов, запереть для актеров театр, дабы трагик, вошедши, не стал изображать Пасифаю, впавшую в неестественную страсть, а в свою очередь комический актер — женщин, рождающих у Менандра, и многое другое.
74. Почему же, наконец, предоставляешь ты войти им, которые вдвойне воспроизводят женщин, словом и орхестическими фигурами? [12] Или не знаешь того, что, кто не внесет вместе с речами фигуры, губить благозвучие неподвижностью, когда наступает пора, требующая движения? Поэтому многие превосходные голосом, не располагая уменьем хорошо действовать, доставляют меньше удовольствия, а многих, кому недостает голоса, преимущества игры [13] поставляют вперед лучших. После этого, один, войдя в роль Плангоны и лицом, и костюмом, и решительно во всем, в чем можно, воспроизводя женщину, не повергает театр в зазорный удовольствия, а когда плясун передвинет! руку, присутствующее уходят полные женоподобия и вперед их уходить таким тот?
{12 οχτ'ματάτ δρχησιςτόσαμοιπόαε,όσο hlπόνΤω.κύματανυξολοή, о Фриних у Плутарха, de musica.}
{13 οχημοιτίζεο'&αι, в данном случае близко к этому понятию.}
75. И сражаясь с Платоном за трагедию и комедию, ты по необходимости хвалишь и их танцы. А в послед-них есть даже и кордакс. После этого, разве не возмутительно, что в театре есть место кордаксу и его не винят, что он развращает посетителей, а о танце, где больше всего старания, чтобы нигде не обнажаться, он худого мнения и в тому же мнению склоняет прочих.
76. Но мы не будем держаться больше твоих слов, чем самых фактов. Что же говорят факты? Скорее же ответь мне: Управлять городами и ублаготворять провинцию и многим вместе доставлять благоденствие дело ли души, дурно воспитанной, и развращенной, и полной наслаждений, и отягченной недугами, или, напротив, воспитанной, целомудренной, очищенной, легкой, проницательной, неподатливой наслаждениям, мужественно добивающейся справедливости и дающей ей перевес над несправедливостью.
77. Я не считаю ничего важнее для испытания души, как начальствование, и полагаю таков же смысл и пословицы, которая гласить, что муж обнаруживает себя во власти. Так вот, из этих людей, относившихся к танцу без всякой антипатии, некоторые, назначенные на правительственные посты, как бы управляли городами, если они были развращены? Хочешь, изложу тебе? Пренебрегали бы богами, изгнали бы справедливость, преступали бы законы, продавали бы свой приговор, провели бы время, числясь в ряду самых беззаконных и воюя с самыми лучшими, деньги, одни воруя, другие отнимая, угождая желудку, будучи привержены к пьянству, бесчестя мальчиков и женщин одинаково.
78. Но ничего из этого не видишь ты, но то, чего молил бы кто нибудь для детей и друзей. Немалое число из них стали и были провозглашены спасителями городов, приняв похвалу, лучший венок, чем из Пизы, применив страх, убеждение, наказание, по справедливости и как каждому нужно, одним устраняя неизлечимое, другим направляя то, что способно уступить, третьим сдерживая готовую проявиться разнузданность, не оставляя без призора благонравного элемента в бедности, заграждая пути к неправому богатству, отталкивая вино, избегая роскоши, подавляя силу сна, помогая приговором своим справедливости, сохранив величину городов, малость их изменив, с одинаковыми руками получив власть и ушедши с неё (т.е. без взяток). Не утверждаю того, чтобы они стали добродетельными под влиянием плясунов, но заявляю, что сделаться таковыми плясуны им не помешали.
79. И приливает толпа риторов и декурионов каждого города, из коих никто, можно сказать, не остался без зрелища плясунов, и не примет молчаливо твой упрек, будто он развращен, так как имеет за себя свидетельство самых фактов, что он здрав. Клянусь Зевсом, сам то ты разве имел бы охоту исполнять свои речи для людей развращенных, возбуждать восхищение у людей таких свойств, и пребывать в городах, страдающих подобными недугами? Но оставляю пребывание: много бывает понудительных причин, по каким иной живет где бы не желал.
80. Но разве не постыдно добиваться похвалы со стороны развращенных, людей? Так, утверждая, что увещеваешь одних только лакедемонян, так как знаешь, что прочие рассердятся на слове, где ты сочинял много прекрасных своих речей? В каких из городов читал? Чьими рукоплесканиями возносился? Полагаю не Спарту сделал ты мастерскою искусства, не у Эврота пустил поток словес, но посетил Геллеспонт, Ионию, Пергам, Смирну, Эфес и «первый, породившей беду», как ты сам говоришь, Египет. Ты посетил и Рим, где в чести искусство танца.
81. Итак, в обвинении этих людей ты говоришь, что города развращены, а в своих действиях признаешь, что города добронравны. Выбирай же одно из двух, влито, что оказываешься приверженным к развращенным людям, или то, что твое обвинение недобросовестно. Их — не знаю, за какие с их стороны неприятности тебе,— ты так ненавидишь, что, ради злословия им, винишь в непотребстве вселенную, если, действительно, одни зашли в своей низости так далеко, что даже не потерпели бы упоминания о прекращении порока, лакедемоняне же, уже долгое время допускавшие развращение и довольные им, поступают в такой степени противно законам, что не снесли бы даже лицезрения Ликурга, если бы он внезапно появился.
82. После этого, неужели ты не понимаешь, что вонзаешь меч в прочих сквозь себя? Ведь неопытному в зрелище плясунов невозможно было бы, конечно, рассказать об этом предмете подробно, а кто, хоть сколько нибудь принимал участие в зрелище, по твоему утверждению, тотчас заражался порчею. Поэтому наш достойный Ари-стид не избегает того, чтобы не оказаться одним из совращенных. «Но он видел, однако не развратился». Прекрасно сказано и я согласен. Так пусть он допустит, что и прочие остались во время зрелища добродетельными, и пусть считает, что и у других есть попечение и внимание к элементу чести.
83. «Они, говорить он, — погибель и зараза городам». Прежде чем явиться этой пляске, скажи, все жили жизнью жрецов и пророков? И от них стали жертвами разврата Клисфев, Филоксен, Аминий, Аристодем, Бафилл, Диогнет, Дим, Клиний, Агафон, Хризипп, Полипед, Гармодий, Ктесипп, Филипп, Тимарх, множество других? Что же? Ими обучены были гоняться за мужчиной Евмнест, Фрасилл, Лай, Аристогитон, Паммен, Демократ, Хабрий, Мисгол, Каллий, Критий, Павсаний, Архидам, цари лакедемонян, цари восхваляемого города?
84. Да к чему перечислять всех.—дело целого пятилетия,—но не сказать того, что если, с этими, плясунами, привзошла беззаконная Афродита [14], обвинения софиста были бы своевременны? Если же были люди, оскорблявшие естество, еще раньше, чем получила общественное значение пляска, какое основание кому-либо связывать явление, настолько более раннее, чем пляска, с нею, явившеюся значительно позже? Как если бы он утверждал, что и горячка, и прочие недуги — изобретения плясунов.
{14 ή παράνομος Αφροδίτη, срв. § 54. Iulian. orat. II, p. 130,"}
85. А про Менелая утверждаешь ты, что он сам бросил меч, не имея возможности обвинить в низости плясуна, если только не был таким Мерион? Α беотийцам какой плясун учредил скверный закон, что самое честное угодить поклоннику? А кто убедил Элиду применить эти самые и открыть погоню за юношами людям, увлеченным красотою? И то, что танца этого в древности не было, не заставляло города быть добронравными, и после того как он явился на сцену, он не повел к разнузданности, но воле законов следует, как прочее, и этот предмет, встречая препятствие в их строгости и поощрение в их мягкости.