86. Итак, где этот порок одобряется, там он распространен, где умеренно наказуется, умеренно и дерзают на него. Α где справедливость надлежащим образом получила вес, там ему воздвигается преграда. С той же поры, как явились плясуны, говорю о нынешних, совершающим такой проступок наказанием служить смертная казнь. Поэтому, если у беотийцев отсутствие страха всех толкало одних гореть страстью, других удовлетворять ей, нынешняя угроза высшим возмездием одних, юношей, блюдет в их целомудрии, а других достаточно удерживает от проступка, так как постыдный позыв преодолевается любовью к жизни. Следовательно, если до плясунов была свобода для надругательства, а в их время смерть — кара насильникам, как же так плясуны, с той поры как они существуют, зараза городам!?
87. Он порицает песни и хор, последний, как составленный из пустых мужчин и легкомысленных женщин, а песни, как песни изнеженного характера и вредные для храбрости, как будто и он, и мы не увидали бы с удовольствием лучший хор и не послушали бы лучших песен, Следовало бы, чтобы некоторый отзвук музы Анакреонта составлял для них песни. Ведь это в одно и то же время и украсило бы пляску им, и увеличило бы угощение, преподносимое зрителям. Но если они не располагают Сапфо, разве поэтому они обижают? Как если бы кто нибудь порицал доблесть передовых борцов за плохие качества обоза. Было бы лучше, полагаю, дозволяя пляску, исправить постановку хора, чем по винам хоревтов упразднять пляску.
88. Итак, я бы не сказал, чтобы песни соответствовали строгим правилам музыки, но не могу найти, чем они вредят слушателям. А ты, рассматривая характер музыки, говоришь правду, но о постороннем данному предмету. Ведь мы являемся не с целью послушать благородных песен и посвятить внимание им, и нет убытка не удержать в памяти, кто что услышал, но мы требуем только одного, чтобы голос служил фигурам танца Ведь танец выполняется не в песнях, но ради танца изобретена песня. И мы выносим суждение о дне по красоте или безобразию танца, а не по словам и ритмам песен, но о последних мало речи, а рассмотрение посвящено моряку, охотнику и пастуху.
89. Если же ты утверждаешь, что музыка проникает в души, ты говоришь о той, которую усваивали, посещая школу музыканта на кифаре, юноши, ходившие к Бонну, учившиеся у Лампра, больше рвения отдавая этому предмету, чем палестрам или письму, или, если угодно, равное, временем, трудом и учением приобретая благо музыки. Поэтому научившийся смеялся над не научившимся и подвергался насмешкам тот, кто не умел приложить руки к струнному инструменту. Если же прослушать мельком было бы одинаково с изучением и первое одинаково влияло бы на души, тогда театры, при совместном слушании, делали бы всех одинаковыми.
90. Таким образом и теперь, если ты не укажешь, что сочинители этих песен окружены учениками, и знакомят с песнями, и люди с ними одинаково стараются сблизиться, как с софистами, нет никакого вреда от хора душам, напряженно следящим за танцем. а песни не придающим такого же значения. Поэтому они не разнеживаются и не уходят совсем унылыми, — к этому сводится у тебя понятие расчувствоваться.
91. Если же песни не позволяют в каждом кипеть гневу, величайшее благодеяние вселенной остается сокрытым. Ведь когда народ наслаждается мирным временем, если гневливость не будет смягчаема, не имея возможности быть израсходованною в войнах, она вызывает у толпы повод к мятежам. Но если песни их зачаровывают, как некоторых змей и настраивают к довольству миром, города, спасаемые песнями, пренебрегли поэтами, оказывавшими самое крупное благодеяние.
92. Таким образом, если даже скажем, что ты говоришь совершенную правду, речь эта благоприятна для песен, а что не вполне искореняют и не сразу распускают они природу гнева и что не всякий слушатель сидит расслабленным, это очевидно вот из чего: Когда, разделившись в своею рвении, один на сторону этого, другие, того, третьи—иного, они поднимусь резкий крик и, вступив в столкновение. станут спорить, каждый поставляя вперед прочих того, кого избрал, рукам, по сдержанности своей, воли не давая, но на словах сражаясь, по своей энергии, тогда они внушают тем, кто на них посмотрит, что не стали от песен слишком изнеженными.
93. Опять, следовательно, Аристид оказывается одним из расслабленных. Ведь он говорит, что тот, кто склоняет к ним слух, развращен. К склонившим слух принадлежит у нас и сам Аристид. Некоторые из мальчиков, прислуживающих господам, бегающие на рынок и оттуда домой, поспешая по переулкам, поют те песни, которые запомнили, так что и не желающим приходится слышать их и вследствие непрерывности и у нежелающих слышать иногда они закрепляются в памяти. Значит, и ты развращен. Или, по образцу Замолксиса, ты жил под землею и избегал морской воды [15]? Или ходил, заткнув уши воском, и проплывал мимо Сирень? Ведь ты винил песни и не стал бы отрицать, что поступаешь несправедливо, если не исследовал, как подобало, все вредное в них. А этого нельзя было сделать, не слыхав песен. Итак ты был слушателем песен и бросил щит.
{15 αλμην — чтение. восстановляемое по речи. Forster'ом. Reiske предлагал λΰμην или λαίβην, Prins άτην.}
94. Да что долго говорить? Чем я доказывал, что зрителей танец не развращал, где я упомянул и о правителя х, это служить доказательством в защиту и песен. Ведь те, кто вместе с пляской воспринимали и песни, если они оказались нравственными, свидетельствуют, что ни то, ни другое не ведет к развращению. Действительно, если бы танец не был злом, но песни—таковы, во всяком случае, они боли бы развращаемы, если не тем, то этими. На самом деле, они не были развращены. Итак и то, и другое непричастно порче. Ты же больше, чем нужно, строг и срезаешь прелести мирной поры, как с луга.
95. Следовательно, та речь, какою он особенно при-влек к себе толпу и какая у большинства на устах, — а те, кто привыкли восхищаться, не отдают себе отчета, почему восхищаются, — скорее похожа на слово тирана, чем на доказательную речь. Так, помянув о стуке ногою [16] людей, помогающих исполнению, он говорит, что у них надо бы отнять всю ту часть ноги, сколько выставляется из сандалии. Почему, ради богов? Или только потому, что ты так решил? Значит, занимая положение оратора, ты присвояешь и роль судьи, от доказательства того, что они вредят, уклонившись, но говоря, чему бы следовало их подвергнуть, если бы они были уличены? Нет, но уличи. Ведь ты — обвинитель, а назначать наказание дело другого лица. Но, полагаю, он назначил наказание, не будучи в состоянии по отсутствию улик утверждать, что те, кто вызывают шумные одобрения, ведут к изнеженности.
{16 τά άπδ τον ποδός срв. стр. 321, примеч. 2.}
96. «Ногою, говорит он, ломая сцену». Значит, ты скорбишь за подмостки и в том твоя претензия? Но разве ты вообще тяготишься стуком? Значит, те, кто мечами ударяют в щиты в сирою и вперед потрясают души страхом, заслуживают, чтобы им были отрублены руки в длину мечей? Α те, кто угождают богам кимвалами, — и тут нередко предоставляется работа и ногам, – и те, кто умилостивляют божество тимпанами, чему заслуживают подвергнуться? Сколько надо отрубить им?
97. Но, чудной человек, плясунам нужно больше стука, который направляет, как надобно, песни хора и будет содействовать ритмичности движений плясунов. А такой стук простой ногой достаточен не был бы. Нужно, чтобы известная железная палочка, исходящая от подошвы, производила достаточный звук. Вот почему, следовательно. ты отнимаешь ногу у помощников и подражаешь той древней жестокости, советуя отрубать ноги, как некоторые — руки, скорее же, по тем же соображениям, и руки, и головы, руки, сколько их носит бубен, так как они стремятся производить помощью их больше шума, головы, потому что они надели на них шлемы, а над ними подняли султаны.
98. Трагиков же делай короче, подрезая колени, так как, поднявшись на котурны, они ухитрились превысить прочих, а трубача тебе остается зарыть живым, так как ни одна часть его тела, скорее даже и все тело не равны мерою трубе. Опускаю многое, лук, стрелу, дротик, копье, кирку, плуг, что, раз восторжествует твое решение, будет причиною увечья людям, ими владеющим. Ведь если надлежит отрубать у людей от тела столько, каковы орудия, в коих они нуждаются, то, смотря по величине этого орудия, одни подвергнутся смерти Гипполоха [17], другим, если они не замедлят подвергнуться возмездию, надлежит сравняться с детьми Алоея [18], так что и за те осадные орудия, какие подвигают к стенам, предстоит поплатиться. Видишь, куда доходить дело, вследствие гнева твоего на сандалию.
{17 II. XI 145 sq.}
{18 Odyss. XI 311 sq.}
99. Далее, может быть, иной возразить: «Почему же, если считаешь, что этот предмета свободен от вреда, сам воздерживаешься от него и не пускаешь юношей?» Это потому, что таков, любезнейший, мой труд, что едва можно оправиться с потребностями школы. Ведь Гермес, являясь, отвлекает и от трапезы, и от ванны, и приходится, отказавшись от всех посторонних удовольствий, быть приковану к речам. Поэтому и толпе я представляюсь тяжелым [19], так как они не принимают во внимание необходимости, которая замыкает меня безвыходно. Я же стал даже изменником своему здоровью вследствие ненасытности в трудах, и, нимало не уступая внушениям близких и друзей, представляюсь безрассудным. Как же, следовательно, стал бы я являться на спектакль и повиноваться зазыву плясунов, будучи связан столь любимым предметом дома?
{19 Срв. orat. II, т. П, стр. 68 слл.}
100. Юноше же будет можно смотреть на плясуна, теперь же нельзя, и ревность в чем впоследствии не будет для него непозволительной, к тому теперь приверженность его не будет благоразумной. Почему? Из Дельф приходит к тебе совет, который хвалить надлежащую пору. Настоящее же время пора чего? Трудов и ученья. Α последующее пора чего? Вместе серьезных занятий и развлечений. Итак, тот, кто торопится, преступает своей поспешностью закон и терпит убыток от преждевременности.
101. Но соблюдете поры не означает негодности пляски. Ведь и конные состязания, которые ты нигде не порицаешь, я считаю вредными для юношей, если от речей они отвратятся к ним. Так и служба декуриона и браки — похвальные и справедливый вещи, и в них величайшая прочность и спасение городам, но если женятся и отправляют службу декуриона те, кому еще это не подобает, и не будет соответствия того, что делается, с временем, по природе прекрасное, лишенное подобающей поры, выходит не таким. Пусть сейчас юноша будет принадлежать красноречию. как плаватель морю, а когда оба вступят в гавань, тогда купцам обеих будет предоставлено угождать душе сценическими развлечениями. А тот, кто недозволение юношам смотреть принимает, как довод против пляски, поступает подобно тому, кто хулит ее зато, что переплывающим море нельзя иметь зрелищ во время плавания.