39. У них наготове довод, который они считают самым сильным: «И сам ты, говорит противник, был в числе посетителей». Совершенно верно, но против воли и тогда, и теперь, но без желания, но восклицая: «О Геракл!» но считая это обстоятельство наказанием, но с недовольством взирая на посланная звать меня, но то оказывая ослушание под той или иной отговоркой, то покупая донесения о том, будто бы меня не застали, свидетелями чему являются те, кто получил. Кто же, однако, столь безрассуден, чтобы покупать нечто, идущее в разрез с его желанием, и желать быть на приеме, а платить деньги, чтобы избавиться от посещения? 40. Ведь никто, далее, не мог бы показать, чтобы я в первый раз незваный являлся вечером к правителю. Но он получал должность, являлся. Один приглашал меня, другой не пожелал того. Что же я? Не привыкши докучать, совестился стучаться в дверь правителя. Итак никто не мог бы уличить меня в том, чтобы я по собственной инициативе совершал такой путь, хотя бы к Кинегию [12], который, лишь только в первый раз у видал меня, сошед с колесницы, чему не было примера. Я мог бы не мало перечислить лиц, не принуждавших меня и не понуждавшихся мною.
{12 Срр. orat. XLIX (ad Theodosium pro curiis) § 3, vol. IUpg. Ш, δ. Sierers,&.2№. В этой речи он является в звании ίου έπί δεήσεων Τίταγμένον— precum arbiter. Syrm. Ερ· I 17, квестор, Seven, 1.1.}
41. «Можно было, говорить противник, будучи приглашённым, сидеть, а ты вставал и шел вслед». Как же мне было не делать так, когда правитель звал и придавал тому большое значение? Не идти было возможно, но не претерпеть никакой неприятности возможности не представлялось. Не царей только гнев силен, но не легко нести на себе гнев и властей ниже царской и многие погибли от такого гнева. Нет ничего легче, как при посредстве доносчика навязать ложную вину, взять в свои руки приговор и предать заключению, а тому, кто распоряжается в тюрьме, отдать некий приказ. 42. Страху перед этим научил меня тот ужас, которого я едва избежал [13], а другой некий родственник мой, жрец философии [14], не мог ускользнуть от него. Наученный тем, что претерпел, я естественно остерегался неприязни всякой власти. Ведь если бы сам я и был для них неприкосновенным, им было в кого метить, одних в стенах города, других, тех, что живут врозь по деревням, и на меня самого покушаться бы не стали, а причинили бы мне скорбь в лице их. А не быть в состоянии помочь своим, но видеть, как их терзают и, кроме горя, ничем не посодействовать, это мука. 43. Итак я соображал сам с собою это обстоятельство и слыхал мольбы тех, кому грозили, не ввергнуть их в пропасть, откуда нет спасения. Очевидно, это для них второе дело [15] и что им нанесут удар как моим приверженцам. Итак, спасая их и о них заботясь, и считая свое мнение справедливым, но вместе с богами уступая необходимости, я шел туда, путь куда причинял мне уныние. 44. Сверх того, я видел, что и отцы передают мне своих детей со словами, что в таких посещениях нуждаются, хотя и соблюдают всячески закон, а помощь прочих тяжка, так как требует вознаграждения. Если бы кто оказал им отпор, заявляя о своем отношении к делу, и притом, когда некоторые учителя не говорили того же тем, кто о том станут просить, от этого моему не пришлось бы идти хорошо. Вот почему я исполнял то, чего не хотел делать. Но я бы этого не пожелал вследствие недовольства, с тем сопряженного и, вследствие того, что душа моя сторонилась от подобной наживы. Итак ничья вражда не подняла бы против меня такого обвинения, но среди множества лжи. против меня направленной, на эту враги мои не отважились. Человеку, вполне неподкупному, какая надобность была бы в этом средстве?
{13 Срв. orat. I § 158, vol. I pg. 157 F. Seeck, S. 210 (Eunap. 480 1mm. XXIX 1, 42. Socrat. Ill 1, 16. Zosim. IT 15, 1).}
{14 Фас rami, π· предположен Forster1а. Срв. ер. 286, где Фасганий, по словам Либания, вырвал город из под кары тогдашнего владыки, страшно разгневанного».}
{15 нет текста сноски}
45. Важным свидетельством сказанного служит то, что делается сейчас. Если бы нравились приемы, я бы не стал заграждать законом двери, впускающие посетителей. Ведь подобно тому, как сильным доказательством любви этих людей к посещениям служит то, что этот закон их огорчает. так признаком моего неодобрения раскрывающим двери служит то, что я добиваюсь от владыки подобного мероприятия.
46. В защиту мою говорит и покойный Кинегий. которого венчают твои похвалы. Возмутившись расторжением и повреждением порядка, определяемого справедливостью, имев возможность, откуда не знаю, познакомиться с этими злоупотреблениями, он приказом запер двери наместников [16] и его мера была правильною, но, по примеру Диомеда, он не довел дела до конца. А таковой заключался в том, чтобы вслед за тем указом явился другой, твой, и чтобы он стал законом. Дело в том, что последний не подвергся бы тому, чему тот, [нарушен не был бы]. А как дело обстоит теперь, лишь только он умер, и приказ его потерял всякую силу.
{16 Кинегий, префект Востока (praefectus praetorio Oiientis), в 388 году 19 марта умерший на этом посту (Mommsen, Chronica minora I 225 Co смерти его Zoeim. IV cap. 45, pg. 202, 12 Mendelssohn). Его преемником был Татиан (Seech. S. 287).}
47. Итак, государь, признав, что слово это принадлежите и тому, и другому, и государственному делу приходя на помощь и друга почитая, установи закон, ничем не менее почтенный, чем те, которые тобою уже установлены. И из тяжущихся давай победу только тем, чья победа определяется правотой их дела. Пусть закон будет содержать и запрещение относительно трапез и попоек и пускай наместник ни к себе не приглашает и не угощает, ни сам спешит на чужой зов. То и другое делается в ушерб справедливости. Тот, кто принимает заздравный кубок. подставляя руку вместе с тем просит льготы, а власть, которая чтит чашу, знает, что поступает несправедливо, а все же соглашается. То же в отношении в другому, к третьему, к каждому то же, и кубок обходить всех, принося с собой барыш. И во время попойки может всякий замолвить такое словечко, возможно это и со стороны сотрапезника. И удовольствие от клеветы не меньше удовольствия от снедей и Дионис распахивает ворота для всяких речей и часы угощения многим наносят беды, когда слова подожгут занимающего трон. Пускай же он ни приглашает, ни угощает, пускай не споспешествует этим продажным людям в том, чтобы им говорить и делать, что пожелают. 48. А о другом и помышляя, мне становится совестно. Наместник едет на колеснице, провожаемый военными чинами и в таком числе, среди подвластного ему населения, не для того, чтобы исправить что либо, в чем замечается непорядок, но чтобы позавтракать и пресытиться вином и мясом. И все зрители шествия знают это и, если есть у них уважение к власти, оно перестает быть таким, как прежде, а когда те возвращаются, уже совсем пропадает, но они становятся посмешищем, от мехов с вином отличаясь только тем, что последние лишены дара речи и не бесчинствуют, у них же язык даже не может оставаться в покое и его болтание вызывает смех. И борьба со сном, пока еще его везут, а по прибытии поражение им и ночь раньше её наступления. Каково полагаешь ты, государь, настроение подчиненных, когда они наблюдают такие сцены? Как могут они соблюдать благоразумие, будучи управляемы пьяницами? Каковы, понятно, речи, таких людей во время угощения их, какая тайна останется у них не выданною? 49. А между тем в прежние времена не так бывало, но один только завтрак вне дома, это у императора, что касается прочего, приходилось видеть только крышу помещения правителя. Никто никаким количеством золота не был бы в состоянии привлечь кого нибудь из правителей к трапезе. Теперь же это доступно и обывателям. Частным лицом является и тот, кто более не занимаете поста, хотя бы он перебывал на многих должностях. А тот, кто заполучил правителя на это угощение, во первых, помрачает достоинство его власти, затем делает себе поел ушным, и ему можно просить обо всем. Итак пускай будет у него беседа с собственным по варом и на счет его похлебки, вкусна ли она или нет. Если же есть у него жена и дети, есть у него сотрапезники, нет еще детей, жена разделяет его трапезу. Если же должность наместника досталась ему раньше брака [17], есть у него, кто станет с ним говорить и слушать его, его ассессор.
50. Полагаю, те, кто так правили, не считали власть своим несчастьем, из за того, что, благодаря ей. не имели сношений со многими людьми. Пусть же и эти не считают, пусть и те, которые утверждают, что для них дорог твой интерес и нимало не поступают согласно твоим интересам, не противодействуют этой речи своим влиянием, но, став счастливыми благодаря тебе, пусть дадут тебе хоть столько, чтобы предоставить тебе установить закон, полезный для всех законов. Итак укрепи твердыню власти и прекрати приказы людей посторонних власти и отними у того, кто не повинуется, его угрозы злословием. Считай тогда, что великая богиня Справедливость, снова цветущая воз дает тебе сторицей.
Надгробная речь Юлиану (orat. XVIII)
1. Следовало бы, слушатели, завершиться тому, что было предметом надежд моих и всех людей, чтобы в настоящее время персидская держава была сокрушена, а земля персов находилась под попечением римских правителей, вместо сатрапов, согласно нашим законам, чтобы храмы наши были украшены добычей, полученной оттуда, а тот, кто одержал эту победу, восседая на императорском троне, принимал приветствия с победою. Вот, что, полагаю, было и справедливым и подобающим, и достойным того обилия жертв. какие он принес. 2. Но как завистливое божество оказалось сильнее надежд, не лишенных основания, и мертвым принесен от Вавилона тот, кому немного оставалось для завершения своих подвигов, слезы пролились из глаз всех обильно и недаром, но воспрепятствовать кончине невозможно, приступим к тому, что одно остается, а ему наилучшее угождение, и скажем несколько слов о его подвигах в собрании других слушателей, раз самому ему не суждено внимать хвале его деяниям. 3. Ведь мы, во первых, поступили бы несправедливо, если бы, в то время как он на все дерзал, чтобы заслужить похвалу, лишали его награды, во вторых, было бы самым позорным поступком не воздать умершему той чести, какую при жизни мы ему оказали бы. Помимо того, что было бы проявлением крайней льстивости, пока жив человек, ухаживать за ним, а об умершем забывать, живым, если и не словом, можно угодить многими другими способами, а по отношению к отшедшим нам остается одно только, славословия и речи, на вечные времена передающие потомству их доблестный деяния.