ившись надменностью этого человека, заявил, что хочет сам дать ему ответ. За словом последовало дело. Когда же он двинулся, все тотчас пришло в движение вместе с ним. Но когда он только что начал поход, и прибыль в этот город [63], бог смотрел, что его имя вписано на многих трофеях, а нужно, чтобы из двух сыновей его назначенный против персов прославился победами над варварами, и, порешив так, он призвал его в себе, в высь, а предприятие то перенес и возложил на его сына.
{58 Хороший пример панегирического освещения обстоятельства.}
{59 άνθεΐν Cf. pg. 493, 3.}
{60 Cf. orat. XVIII § 206. Jul., orat. II p. 63 B.}
{61 Lib. II. 152.}
{62 Константин!}
{63 Никомедию, Eutrop. Χ, Chron, min. 1 p. 235. Cassiod. Chron. p. 647. ed. Mommsen —Euseb., vita Coast. IV 56.}
73. Итак предстоит теперь засвидетельствовать, как это обстоятельство возбудило смелость в персах и как они воображали уже, что города в их руках, но у последних остался страж, по Гомеру, «много лучший» или, вернее сказать, ничем не уступающий прежнему. Но в этот момент совпали две потребности первейшей важности. С одной стороны, внимание занято было погребением отца, с другой, шумом персидского нашествия. [64] Приходилось, или, двинувшись на встречу врагам, пренебречь похоронным обрядом [65], или, занявшись последним, открыть врагам дорогу в свое царство. 74. Что же он сделал? Он не уделил больше заботы прибытку, чем религиозному долгу [66], но скорее то и другое, к счастью, соединилось и путешествие, что было придатком в самому делу, оказалось почетнее любого дела. Дело в том, что он сам налегке поспешил в погребению, а персов удержал в собственной их стране страх [67]. Оробели ли они под внушением к тому свыше или потому, что ничего не знали об удалении, но ожидали, что их встретит десница императора, то и другое одинаково способствует прославлению. Ведь первое признак того, что он любим богами, второе свидетельство его осторожности в государственном деле, если именно отлучка его осталась неизвестною врагам. 75. Выполнив и все прочее, повидавшись с братом, достойным во всех отношениях восхищения, и слыша, что, будто богом пораженные, они оставили берег, он не поддался этой давно вошедшей в поговорку людской слабости, поджидал, чтобы само собой пришло то, чего он желал, он не отдался отдохновению на остальное время, но, признав, что подобные обстоятельства требуют дела, а не ожидания, он снова устремился, довершая свой пробег [68], как будто в самом деле пробегал стадий вперед и назад без перерыва, а не совершал нашествие на большую часть вселенной.
{64 Cf. $ 424.}
{65 όσια, Cf. vol. II pg. 557 (orat. XXV § 42). Ниже}
{66 переводим иначе.}
{67; Euseb., vita Const. IV 70}
{68 εθει τον δίανλον άποπληρών СрВ. у нас стр. 81, 1. К походу срв. Julian., orat. I pg 20 С πορείας μεν τάχει χρησάμινος έκ Παιάνων 6ν Σνροις ώφθης., срв. начало 76–го § Либания.}
76. За быстрым путешествием последовал другой, вооруженный, поход. Он приступил к границам Персии, горя желанием омочить кровью десницу, но того, кто бы принял на себя его гнев, не было, и те, которые были зачинщиками войны, бегством отсрочивали войну, не от битвы впав в панику, но от страха не дожидаясь битвы, и не потому, чтобы сила заставила их обратиться вспять, но достаточно для того было одной молвы. 77. Больше же всего вот чему можно было удивляться. Ни осады, ни отступления он решил не затягивать на бесконечное время [69], но пользуясь, как зимовкою [70], самым большим из тамошних городов [71], с наступлением весны [72] и сам блистал в оружии, проходя такое пространство персидской территории в своем нашествии, сколько дозволяли его соображения. Это потому, что всецело предаваться сидению, подстерегая тамошние обстоятельства, он считал унизительным, а совсем не производить нашествий признаком лени. 78. Вот, почему, поделив свое время, часть отдавал походу, другую совещанию. А главным предметом совещания было не то, как нужно одолеть появляющегося врага, но как убедить явиться [73]. Ведь он настолько изменил их ожидания, что они были пристыжены, претерпевая от наступления на них врага тот самый урон, в надежде причинить каковой они предприняли войну.
{69 Совсем иное освешение тактики Констанция, чем в orat. XVIII § 207, vol. II pg. 326—327.}
{70 χειμάδίον cf. Vol. II p. 125, 14.}
{71 Об Антиохии, см. cod. Theod. II 6. 4. IX 21, 5 cf. Liban. vol. II p. 447, 3.}
{72 ωραία cf. p. 279, 16, vol. I 127. 22 (or. I 90).}
{73 «Il у a dans ces recits un air de forfanterie et de fanfaronnade quifait sourire». Monnier, 119.
79. И в прежнее время производить вторжение было для них столь привычным делом, а нам столь неизбежным покидать свою страну при их нашествии, что соседние с ними города можно было бы признать самыми старыми по времени, а по постройке фундаментов самыми новыми: ведь приходилось по возвращении восстановлять города, которые враги, удаляясь, разрушали. Теперь же дело настолько изменилось в обратную сторону, что большинство сирийцев предпочитает жить в городах, не окруженных стенами, а для персов незаметно скрыться служит чуть не признаком победы.
80. И пусть никто не думает, что я забываю о тех лукавых приемах, к каким они прибегли и ныне, и о том, что им удавалось из засады убить того, другого воина, и о том, что, придумав [74] договор для перемирия, они пользовались отсутствием охраны вследствие клятв для захватов чужого, или что, обладая отличными сведениями о том, я умышленно пропускаю все это. В действительности я настолько далек от того, чтобы стыдиться таких фактов, что, если бы не бывало ничего подобного, тогда бы, полагаю, я не без основания чувствовал себя пристыженным. Ведь тот, кто не может указать со стороны побежденных ничего достойного упоминания, умаляет вместе и славу победителей. Ведь подобно тому, как в гимнастических состязаниях, когда жребий заставляет выступить против лучшего борца того, кто на много ему уступает, победа достается лучшему, но рукоплесканий зрителей за венком не следует, так и в боевом деле плохие качества побежденных вредят славе победителей.
{74 εύράμενοι. К форме срв. § 127, pg. 273, 17.}
81. Я соглашаюсь, что персы искусны в хитростях и обманах, в том, что, не так то скоро отчаиваясь, они с величайшей легкостью многое отбирают при посредстве нарушения клятв, но все же и те, которые изобрели столько путей для войны, не имели духу взглянуть в упор на шлем императора. Вот самое сильное свидетельство того. Если до них достигал слух, что он приближается, они исчезали бесследно, а с известием об его отлучке пытались нападать на противника, первым поступком признаваясь в своем страхе, а во втором проявляя свою ловкость. Так они обладали боевою опытностью, но с появлением императора со страху теряли память. 82. И что они так относились к обстоятельствам не без основания, но с расчетом, это показал опыт. А именно те, которые не смогли поскорее скрыться, не успели показаться перед взорами императора, как, захваченные врасплох, перешли в нашу власть, и не так, чтобы одни сдались сами, другие были взяты в плен в сражении, но просто все, одинаковым образом оробев и протянув руки в знак мольбы.
83. И все поголовно население города, далеко незаурядного в Персии, с первого натиска, будто захваченные сетью [75], было переведено всем домом, проклиная тех, кто бросили семена [76] войны, оплакивая безлюдье отечества, но далеко не отчаявшись в надеждах на лучшее будущее в виду кротости победителя. И они не обманулись. Я говорю именно о решении после взятия их, гораздо лучшем, по моему по крайней мере суждению, самого взятия. Он не перебил их, забрав в плен, как коркиряне коринфских колонистов в Епидамне, и не продал приз войны, подобно тому, как Филипп олинфских пленных, но задумал использовать взятых в качестве колонны и трофея, и доставив их во Фракию, водворяет их здесь, чтобы они и будущим поколениям были показателями своей невзгоды. 64. И им не верить невозможно. Ведь мы повествуем не о таком деянии, которое изгладилось из памяти от времени, при чем древность способствует лживости, но, полагаю, все еще живо представляют себе проводы пленников, имевшие место совсем недавно. 85. Вот был поступок, который я называю более доблестным и более планомерным, чем самую победу. Города многие и часто приводили в сдаче, но немногим удавалось надлежащим образом распорядиться пленниками. рассмотрим, сколько совокупил он в одном этом приеме результатов. Во первых, территорию во Фракии, уже с давнего времени одичавшую, он подверг культуре [77], доставив ей земледельцев. Затем, он навсегда оставил воспоминание о подвигах своих, сменою поколений не допустив забвение восторжествовать над подвигами. В третьих, он дал в одно и то же время доказательство человеколюбия и великодушие, склоненный к состраданию слезами, а гнев откинув в виду превратности судьбы. 86. Сверх того, нас, живущих вдали от неприятельской стороны, и услаждаемых только слухом о событиях, он не оставил без внимания, но, соделав вас очевидцами дела во всей его полноте, преисполнил великой утехи и благой надежды, так как, радуясь его удачам, мы но тому, что сделано, могли гадать о будущем. 87. Если же подобает и мне сказать нечто, мне лично отрадное, в самый короткий срок он отплатил за греков, похищенных с Эвбеи, оторвав от родины этих пленников в отместку за эретрийские семьи.
{75 lul., orat II pg. 57 В то же выражение о другом факте.}
{76 οπέρμα срв. vol. III pg. 167, 7 (orat. XXXIII 5).}
{77 ἥμερῶ. срв. наш перевод, стр. 141, 1.}
88. Итак и это было бы достаточною мерою для того и другого и не было бы никакого убытка для чести, если бы и нельзя было ничего прибавить о старшем. О том, который ничего не поставил выше похоронного обряда, но при столь дальней отлучке от дел не потерял ничего даже малого, но внушает страх врагам Одной вестью о своем приближении и в свою очередь, когда наступала пора для отлучки, пробуждал их смелость, города одни снимая с места, другие заселяя, как не сказать всякому, что он выполнил все, чего только от него можно было требовать? Но не приходится затрудняться тому, кто хочет держать речь, но остается как раз самое важное, во первых, заключительная битва [78], во вторых, кое-что другое, что дало доказательство совершеннейшей мудрости. Можно обозреть это, пожалуй, следующим образом.