161. Дошедши до этой части своего изложения, я преисполнен удивления пред тем, что они пожелали дать место законному состраданию, ни обижаемых не презрели, раз навсегда запретив им обращаться с просьбами, ни тем, кто дерзали обманывать, пе посодействовали, всему без разбору поверив. Но после того как убедились, что первые в убытке вследствие своего бессилия, а вторые прибегают к ходатайствам с целью обмана, чтобы помощью своею сравнять тех, а обмана вторых остеречься, соединили силу закона с милосердием, обретши это препятствие обманам. И в результате цари всюду снисходят на мольбы, но нигде строгость законов не страдает от милосердия. 162. По тем же соображениям решение процессов они сложили с себя на префектов. Дело в том, что, по своему наблюдению, они находили, что сила законов оказывается слабее царского произвола, а душа царя смягчается при виде слез. Итак они побоялись, чтобы, склонившись на мольбы и рыдания, не судить с большей гуманностью, чем с законностью. А между тем, что может быть важнее, как не быть самим распорядителями над законами, и однако делать законы властными над самими собою? 163. Поэтому из начальников, посылаемых в города, прежние цари считали самыми способными на то тех, кто были больше всего охотниками до смертной казни, так что погубить больше врагов, чем подданных, не служило к большей славе. В настоящее же время меч восполняешь инсигнии сана, а в душах префектов сияет отражение царской кротости. Нимало не надобны ни казни, ни понуждения на то, чтобы выполнялся долг, но достаточно начальнику сказать и немедленно следует исполнение. 164. Постоянно увольняя прежних префектов, они в очередь привлекают к управлению новых. И это вполне естественно. Ведь если дело управления дело трудное, они не хотят, чтобы одних и тех же лиц изводило это постоянное бремя, если же есть в нем и доля благополучия, они многих призывают к соучастию в этом благополучии. 165. Кроме того, заметив и то, что почестям свойственно делать людей хорошими, а наказаниям карать порочных, они признали, что те, которые занимались карательными мерами, не препятствуют возникновению порочности, а искореняют постоянно возникающую, и дело это похоже на сечение гидры. Сами же они, путем благодеяний предварительно овладев душами всех людей, более содействовали тому, чтобы располагать в лице их наилучшими, чем наказывать их за преступный деяния. [126]
{126 Срв. к этому рассуждению orat. LVI (с. Lucian.) § 24, у нас, стр. 267.}
166. Итак, когда столько добродетели становиться общим достоянием, что приходится считать самым важным из всего? Знатность ли рода или воспитание? Справедливость ли или воздержность? Мужество ли против врагов или согласие друг с другом? Милосердие ли к каждому или всюду проявляемую рассудительность? 167. Ведь и на самые важные предприятия они не подумали поощрить надежду путем искусства гадателей, мне кажется, не в виду того готового заключения, что оно часто оказывается слабым, но в виду того, что, если оно и превосходно отыскивает будущее, то становится помехой двум вещам, честолюбию и мужеству. Ведь тем, которым суждено претерпеть неудачу, если они заранее будут знать о ней, оно не позволяет проявить рвете сильнейшее, чем судьба их, но оно тотчас делает их робкими, заранее показав им их плохую участь, а у тех, кому предназначено благо, оно отнимает славу мужества. Ведь представляется, что они доверились не столько своей доблести, сколько очевидности исхода дела. Α все те, которые бывают одинаково доблестными, и при неведении конца, и при успехе достойны удивления, и при неудаче не заслуживают укоризны.
168. Если же кто намерен получить надлежащую точку зрения относительно всего, пусть не рассматривает лишь самый перечень предметов восхваления, но для каждого добавляет возраст, в каком совершены эти деяния, и, может быть, он обретет больший повод к удивлению в молодости их виновников, чем в значительности выполненного. 169. Мне кажется, именно в настоящее время больше всего соблюдена мысль строителя вселенной [127]. После того как он утвердил землю, пролил море, вывел реки. создал положение островов, обтекаемых морем, в создание свое он вместил семена и стада, и вообще все то, в чем должна была ощутить потребность натура человека. Однако не всем частям земли он уделил все, но распределил дары по местностям, ведя людей к общению потребностью одних в том, что получается от других и вызывает торговый обмен, чтобы пользование продуктами, принадлежащими некоторым, сделать общим для всех. 170. Вот этот человеколюбивый и спасительный замысел раньше был разрушен и испорчен и сношения были под запретом наравне с убийствами, и пойманный на этом деле свергался в пропасть. Фигура земли уподоблялась фигуре, рознятой на части. Но теперь разрозненные до сих пор части сошлись и сплотились, и расторгнутое до сих пор возвращено в свойственное целому состояние. 171. Один материк, одно море, острова — общее, гавани открыты, врата распахнулись. Всюду суда, отовсюду везущие груз, теснятся в гаванях, общий праздник распространился почти по всей земле, что под солнцем, при чем одни переплывают моря за собиранием сведений, другие по другим поводам, третьи совершают путешествия по суше. Ни жители Запада не лишены обозрения чудес Нила, ни обитатели берегов Нила не остаются неизведавшими приманок Запада, Финикийцы — в гаванях Сицилии, сицилийцы, в свою очередь,— в гаванях Финикии. Город Афины предоставлен торговцам словом, вифинская провинция тем, кто желают получить все, что угодно. 172. Да к чему пускаться в отдельные мелкие подробности, но не выразиться обо всем в одной фразе, что теперь благонравные племена вселенной, будто в хоре, настроенные в одном ладу, поют согласно, при чем два корифея задают тон?
{127 Monnier, pg. 130—131.}
173. Таким образом те, кто в прежнее время заканчивали речь, как подобало, выражали мольбу получить больше благ и, мне кажется, это было с их стороны естественным порывом, так как они нуждались в большем, чем выпало на их долю. В настоящее же время не приходится просить ничего такого, чего не пришлось уже давно изведать. Потому и это может считаться исключительной заслугой царей, что они не оставили для нас ничего, чего бы нам предстояло домогаться.
ТОМ II.
О приглашениях во время праздников. (orat. LIII F)
1. Как многое другое послужило в ущерб городу вследствие того, что старые порядки вытеснены некоторыми нововведении, так, полагаю, в особенности и обычай, установившийся на трапезах, которые устраиваются в честь сынов Зевса. Уже давно осуждал я его в кругу друзей, составляющих мое постоянное общество, теперь же не утерпел, чтобы не сделать его предметом речи. Впрочем подивлюсь, если мне удастся убедить своею речью, но для человека, который держит речь о предмете, о коем высказаться требует справедливость, выгодно и то, чтобы о таковом пошли разговоры, если и не окажется людей, готовых внять убеждению. Что слушатели не прилагают к слову дело, не служит доказательством того, что речь не была правильною.
2. Чем мы гордимся, это Олимпии, в коим прилагается столько старания, сколько не прилагается ни к какому другому празднеству ни у других людей, ни у нас, так что даже сами элейцы желают знать о здешнем порядке и осведомляются о нем. Но порадовавшись с нами этому, иной и поскорбит вместе с нами о том, что многое в установленном обычаем порядке потревожено. Я же скорблю обо всем таковом, но усматривая, что нелегко сказать обо всем зараз, и обвинить и людей, довольных этим, и людей, против этого не протестующих, готов удовольствоваться тем, если докажу недостатки нынешнего порядка в отношении состава трапезующих.
3. Кто же они были и кого приглашал распорядитель состязаний? Старики и те, кто приближались к зрелому возрасту, и тот, кто вышел из детских лет, иной и такой, пожалуй, кому предстояло стать отцом или кто уже стал таким и кто выступал уже в судах. А какой-нибудь мальчик, посещающий школу для обучения искусству слова, или с первым показывающимся пушком, или даже и до него не доросший, не допускался к трапезе и знал о ней только по наслышке, даже если был родственником лицу, справлявшему повинность этого празднества.
4. О том, если б было возможно, засвидетельствовал бы и мой прадед, засвидетельствовал бы и дед и многие, раньше их носившие этот венок, многие, бывшие и после них, имена коих можно видеть в записях или даже хранятся в памяти немалого числа людей. И по справедливости мне можно в этом верить, так как я сам был в числе не приглашавшихся. А между тем мне было четырнадцать лет, когда справлял Олимпии Панольбий, — а этот человек был братом моей матери —, и восемнадцать, когда справлял их Аргирий, — это был друг моего отца, поспешивший на охрану мне в моем сиротстве. Но все же, в этом последнем деле, он с готовностью и трудился, и помогал, а другого, потворства, не допускавшегося обычаем, не давал. Дальнейшее четырехлетие довело мой возраст до двадцати двух лет, а Фасганию, то был тоже мой дядя, как и Панольбий, — доставило венок. Он позвал меня на трапезу и я отправился, уже пользуясь некоторою известностью и отличаясь большим самообладанием.
5. Однако отнюдь нельзя сказать, чтобы это произошло со мною вследствие небрежности или вследствие отсутствия у меня отца. Ведь и когда меня приглашали, ни сам я не просил, пи старший брат. Никто не просил никого и ничто не могло доставить этого приглашения, прежде чем оно стало дозволительным, ни род, ни богатство, ни тесная дружба, ни другое что либо.
6. Но теперь, сколько ни есть имеющих детей отцов, которых приглашают, приглашают и детей их и нередко всех, будь иной хоть десятилетним и даже меньшего возраста. Если умер у мальчика отец, дядя получает приглашение для племянника. И педагог, и дядька, и слуга остаются за дверями, а он вращается среди взрослых, приучаясь пить или по уговору, или даже взрослый насильно влагает кубок в руку мальчика. Заходя дальше и доводя каждого до состояния полного опьянения, эти отношения известно к чему клонятся.