24. Но я полагаю, никакого подобного обещания не бывало и человек этот не был обмануть. А если б и в самом деле так было, я бы извинил этот обман по отношению к недобросовестным правителям. Ведь иным путем никак нельзя было добиться своего права, как внушив им преувеличенные надежды. Обстоятельства требовали плутовства и заманивания тщетными надеждами, в противном случае собственные дела приняли бы дурной оборот. Ведь невозможно оклеветать самый процесс и сказать, что результатом обещаний была несправедливость по отношению к противной стороне.
25. Но, говорят, сверх того, что он не соблюл обещаний им, он грешил, давая как можно больше некоторым людям недостойным». И они называют то и другое определенное лицо. Но если бы он им дал и втрое столько, он поступил бы справедливо. Ведь он отдавал то, чем был в долгу. В самом деле, кто не знает, что оба эти человека были гаванью Олимпию, убежищем, утешением, усладою, поводом к веселью, лекарством от печали? 26. Так презрев собственные интересы и посвятив жизнь служению его желаниям и всецело отдав ему свое внимание, они превзошли всякую заботливость: родителей, детей, братьев и, сверх того, слуг, так как они трудятся больше этих и добровольно выполняли для него обязанности тех, больше утехи находя в удовольствиях его, чем в собственных, в мольбах своих поставляя его интересы впереди своих. 27. Итак, видя это, и считая это, и радуясь этому ежедневно, как должен он был поступить? обидеть в завещании и людей, которые не таковы были в отношении к нему, оставить в бесчестии? По справедливости его отнесли бы тогда к числу неблагодарных, так как сам он получал облегчение в их трудах, а в пору, когда мог отблагодарить их, с охотою игнорировал, кто кого больше имеет права на большую получку. В таких случаях надо ведь принимать во внимание не родовитость, а любовь, усердие, бдение и труды, и не ту известность, какая приобретена человеком какой либо должностью, но то, кто кого благосклоннее, кто кого пригоднее, кто более испытан в соучастии в делах, способных служить пробой и показанием личности. 28. Спроси, что заставляло и Ахилла плакать и не давало ему спать. Не знатность умершего припоминалась ему, но суда и войны, что перенесли они вместе в плаваниях и при опустошении городов. А эти люди не были сотоварищами ни в плавании, ни в войне, — не было в тому необходимости —, но один управлял у него домом, дело трудное, другой, нимало не уклонялся от исполнения его распоряжений и, быстро повинуясь его мановениям, чуть не сроднившись с ним [4], не тяготился даже когда его звали ночью, и он отгонял скуку, сидел рядом и врачевал вместо того, чтобы спать, растянувшись на ложе. 29. Поэтому, если бы он сделал их хозяевами и всего состояния, по справедливости это должно бы было вызывать восхищение. Ведь нрав сильнее всяких кровных связей располагает в привязанности. Любя, никто не способен причинить вред любимому, рука же отца, случалось уже, убивала сына, и рука сына — отца. Нечего говорить об отказах от сыновей и о тех сыновьях, какие заставляли голодать родителей. Вследствие того, что подобает в таких случаях выводить суждение, принимая во внимание самые факты, законодатель дает место в наследстве и добродетели рабов. Таким образом, ему может быть вменено в вину скорее не то, что он дал тому лицу больше, чем подобало, а то, что он убавил его долю, сравнительно с тем, что следовало.
{4 μονονον σνμπεφνχώς, здесь с иным оттенком смысла, чем ерр. 367. 410, см. т. I, стр. XXVII, XXXVI.}
30. Ведь так было и со стороны матери. Нашедши, что опорою дома является Олимпий, а Миккал не таков, — достаточно так выразиться [5], одному она дала больше, другому меньше, не прибавив к дару каких либо условий и не унизив этим получившего, но предоставив ему использовать дарованное по его полной воле. Но она воссылала мольбы, чтобы меньшой проявил такое отношение к старшему, чтобы почестями ему возвысить его положение.
{5 Cf. ер 574, ер. 96.}
31. Действительно, Олимпий, считая брата за собственного сына, старался его исправить своими вразумлениями и почтил его двумя должностями, имев в тому возможность при содействии префекта. А тот, избавившись вполне от декурионата, благодаря должностям, поступил низко с благодетелем и, заглушив в душе благодарность и ни разу не напомнив себе, благодаря кому, из кого — кем он стал, сделался врагом ему, поражал его и ранил, причинял ему всевозможный неприятности, взводя хулу на женщин, не-изведавших любви, ухаживавших за Олимпием лучше всякой толпы слуг, будто они погрязли в постыдных утехах и сильны снадобьями и чародейством, проклиная и девиц, воспитывавшихся на попечении Олимпия в утешение в его бездетности, тем и другим угрожая тюрьмою пытками и казнью, суля, что один и тот же день узрит и смерть Олимпия и эту судьбу их.
32. Оскорбление это усиливалось тем обстоятельством, что угрозы произносились не исподтишка, но среди бела дня и во всеуслышание. Олимпия это естественно задевало за живое и он боялся будущего, и ему мешало быть Олимпием в отношении к Миккалу, когда он слышал со всех сторон, что у этого Миккала одна забота — наговаривать на Олимпия и что многие из присутствующих, не вынося этих речей, одни отскакивают, другие остаются и защищают.
33. Разве же такое отношение представляется достойным венков? И Миккал нимало не становился умереннее в своем поведении, когда находились люди, увещевавшие его превратить обвинение, как несправедливое и, мало того, способное повредить. А за ним всегда оставалось последнее слово и еще пуще он пел одну и ту же песню с зари до вечера. Даже прием ванны ненадолго лишал его удовольствия твердить такие речи.
34. Значить, не Олимпий вредил Миккалу, а скорее Миккал Миккалу, который мешал Олимпию быть к нему милостивым, ударяя, нахлестывая, избивая его своими словами, вызывая его гнев, издеваясь так, что заслуживать наказания. Ведь и те, которых поражают молнии, нужно считать, сами себя поражают, так как своими преступлениями навлекают на себя огонь Зевса; если же бы поступали справедливо и угождали богам, он их не сжигал бы. И Миккал, возжелав зла, очутился в том положении, какого хотел.
35. Но думает ли кто, что Олимпий, виновник благоденствия для многих, не принадлежавших к его роду, мог бы с легким сердцем возненавидеть брата? Это невозможно. Но он и тут хотел быть полезным, а тот его распалил. Итак, когда Миккал умер, поступая с братом так несправедливо, всякий подумал бы, что Олимпий перенесет вражду на его сына. Но он превзошел ожидания, проявив себя к нему добрее самого родителя.
36. Находятся, далее, такие господа, которые, подходя во мне и приняв на себя личину людей, за нас удрученных, говорят, помавая головою, такие речи, какие естественны были бы в устах тех, кому всякое выступление против меня несносно. И вот они говорят: «Разве и в отношении к тебе он не нарушил справедливости, навязав тебе наименование, чреватое завистью и хлопотами [6], а дав то, над чем иной мог бы и посмеяться, тогда как следовало бы другим выполнить труднейшее дело, а тебе предоставить, если не что-нибудь другое, то мир, отдвигая тебя на второй план?".
{6 См. orat. I, § 275 слЬд,, т. I, стр. 85 сл. Введ., стр. LXXX след. — См. ер. 171.}
37. А я признаю и то, что досталось мне от Олимпия при жизни его, самым значительным из всего того, что мне было кем-либо предоставлено, и то, что дано по смерти, это, по вашей оценке, малое — важнее тысячи поместий, и даже если бы я ничего не получил, это не причинило бы мне печали, так как дружба его подвергалась пробе в кое-чем гораздо более важном,как было бы, если б он включил этот пункт и в завещание, выставляя причиною того, если ничего мне не оставил, уверенность свою, как моего искреннего друга, что я сам ничего не домогаюсь.
38. Но все же, и при таких условиях, некоторые возымели надежду внушить мне ненависть к умершему, и это побуждало их говорить о нем. Но у меня остается дружба и к умершим, и смерти, лишающей и общения, я не даю лишать меня и привязанности, угождая этим чувством, которое важнее приношений цветами на могилы, каковые иной выполняет и с чувством неприязни, из боязни пред обычаем. А о моем чувстве вы знаете и то знаете, как каждый из друзей, что под землею, живет в моей душе. Знают это еще больше ночи. Да, в то время как день проходить в разговорах с живыми, ночи посвящены беседам с теми, и не слышу я ничего, но говорю.
39. Α те, кто, не смотря на такой длинный ряд лет, не сумели узнать, каков я нравом, явились с намерением настроить враждебно человека, связанного дружбой крепкого завала, воображая, что моя душа вполне под стать их душонкам, недужным, рабыням денег. Но, если бы кто либо из богов обещал, что он снова вернет Олимпия в ряды живых за крупную плату, о деньгах я не помянул бы ему, — их у меня нет, — но показав на свое тело, сказал бы, пусть берет, если хочет, так как мне приятнее будет жить с ним тем, что останется, чем всем своим существом, но быв лишенным общения с ним.
40. Перестаньте же приступать во мне с подобными речами и пробовать воздействовать на того, кто такому средству не поддастся. Не найдется столь ловкого ритора или чародея. Итак я спрашиваю вас и всех людей, где Олимпий оказался недобросовестным, или когда, или к кому? О его справедливости громко говорят многие процессы, многие судьи, бесчисленные судебные палаты, заявляете и вы, злословящее его, продолжительностью вашей дружбы. Вы бы, в свою очередь, избегали недобросовестного, а не гнались бы за ним, а вы, действительно, гонялись, а не уклонялись. Таким образом или он честен вместе с вами, или вы бесчестны вместе с ним.
41. Так думаете ли вы, так поступая, безнаказно бесчинствовать, как будто не взирают на, вас умершие и нельзя им услыхать то, что вы говорите? Но есть кому сообщить им о том, что здесь делается и что говорится, это те, кто умирают вслед за ними. А они, понятно, хотят помочь самим себе. Силы же у них от того самого, что они мертвецы, больше ив гневе они быстро отплачивают.
42. Итак я вполне уверен, что у кого есть дети, они погибнут, а у кого их нет, у них и не будет, а жены их, вместо законных мужей, вступят в связь с другими и дочери отдадутся до брака поварам, сыновья же ничем не будут разниться от дочерей, и, доведенные до нищенства, не найдут того, кто бы им подал, а от долгих и тяжких болезней, соединенных со страданиями, можно будет умереть при таких обстоятельствах. Вот что будет, вот что иной увидит, вот что научить прочих не издеваться над умершими, будто они уже ничто.