Обработанные земли могли быть: 1) проданы квесторами в полную собственность (ager quaestorius); 2) по жребию отданы римским гражданам в полную собственность по два югера на человека (agri dati assignati); они переходили по наследству; 3) арендованы на длительный срок; арендаторы (mancipes) могли передавать аренду другим лицам, но земля при этом оставалась собственностью государства.
Необработанная и пришедшая в запустение земля предоставлялась в бессрочное пользование частным лицам, оставаясь собственностью государства. Этот вид землепользования назывался оккупацией (ager occupatiorius); держатели земли (possessores) должны были платить государству десятину урожая хлебов и одну пятую часть урожая винограда и плодов. Государственная земля отдавалась и под пастбища как отдельным лицам, так и компаниям откупщиков, а также и городским общинам. Держатели этих земель не получали полных прав собственности (dominium); их владение было прекарным, т. е. временным, до отказа со стороны казны; давность владения не имела значения. По Ториеву закону 111 г. оккупированные земли стали частной собственностью.
Такое землепользование порождало злоупотребления: держатели земель (в древнейшее время это были только патриции) часто не платили сборов, считая государственную землю своей собственностью. В связи с войнами в пределах Италии, особенно после второй пунической войны, стала происходить концентрация земель в руках малого числа лиц; при этом разорившиеся мелкие крестьяне и держатели, оставив свою землю и не находя приложения своему труду в больших владениях, так как рабский труд был дешевле, устремлялись в Рим, где скоплялось множество неимущих людей, нуждавшихся в помощи государства. Так возник аграрный вопрос — необходимость расселить этих неимущих римских граждан на предоставляемых им землях. Аграрный вопрос не был разрешен во времена Гракхов и оставался основным вопросом внутренней политики Рима, используемым также и в политических целях.
В консулы на 63 г. были избраны Цицерон и Гай Антоний. 10 декабря 64 г., когда новые народные трибуны приступили к исполнению своих обязанностей, трибун Публий Сервилий Рулл внес широко задуманный проект земельного закона, авторами которого считают Гая Цезаря и Марка Красса. Этот законопроект был политическим шагом, направленным против Гнея Помпея (см. ниже) и против Цицерона: если бы закон, несмотря на противодействие Цицерона, был одобрен народом, Цицерон лишился бы доверия сената; если бы он был отвергнут, то Цицерон утратил бы расположение народных масс.
Закон предусматривал образование комиссии из десяти человек, которая должна была проводить его в жизнь; их должны были избрать 17 триб (из 35), назначенные по жребию; таким образом, для избрания децемвиров было достаточно голосования девяти триб. Для избрания было обязательным присутствие кандидата в Риме, что исключало возможность избрания Помпея, находившегося на Востоке. Децемвиры избирались на пять лет, их полномочия подтверждались изданием куриатского закона об империи. Они пользовались судебной властью и правами пропреторов, в частности, правом авспиций; им придавался вспомогательный персонал; они могли совмещать свою деятельность с любой магистратурой, оставаясь неподсудными в течение всего пятилетия.
Задача децемвиров состояла в устройстве колоний и распределении государственных земель в Италии; вначале подлежали распределению земли в Кампании (по 10 югеров) и в Стеллатской области (по 12 югеров на человека). В Капую должны были вывести 5000 колонов. Так как казенных земель хватить для всех нуждающихся не могло, то предполагалась покупка земель на особые средства: децемвирам предоставлялось право продавать в Италии земли, объявленные государственными в 88 г. и 81 г. и не проданные. Предполагалась продажа и многих земель вне пределов Италии. Децемвирам давалось право отчуждать земли, признанные ими государственными, или же оставлять их владельцам, назначив арендную плату. Продавать землю предполагалось на местах.
1 января 63 г., в первый день своего консульства, Цицерон выступил в сенате с речью против закона Рулла; на другой день он произнес речь перед народом; впоследствии он произнес еще две речи, из которых до нас дошла одна. Законопроект, по-видимому, был взят обратно его автором.
Речи о земельном законе, в защиту Гая Рабирия, против Катилины и некоторые другие, произнесенные в год консульства, относятся к числу речей, которым Цицерон придавал особое значение и которые он называл «консульскими»; он собирался выпустить их в виде сборника. См. письмо Att., II, 1, 3 (XXVII).
(I, 1) Согласно обычаю и установлениям наших предков, квириты, те люди, которые достигли права выставлять изображения своих отцов благодаря милостям с вашей стороны[690], в первой же своей речи перед народом выражают вам свою благодарность за оказанную милость и воздают хвалу своему роду. Произнося эту речь, некоторые из них иногда сами оказываются достойными того положения, какое занимали их предки; но большинству из них удается достигнуть лишь того, что начинает казаться, будто долг народа перед их предками столь значителен, что за счет него можно вознаградить и потомков. Но у меня, квириты, возможности говорить о предках нет — не потому, что они были не такими, каким вы видите меня, происшедшего от их плоти и крови и воспитанного по их заветам, но потому, что хвалы народа и блеск почестей, которые вы оказываете, были неведомы им. (2) Если я стану говорить перед вами о себе самом, то это может вам показаться дерзким самохвальством, а если промолчу, то — неблагодарностью. Ибо, с одной стороны, упоминать о тех усердных трудах, какими я достиг этого высокого положения, мне очень неловко, а с другой стороны, молчать о ваших таких больших милостях я никак не могу. Поэтому я в своей речи буду соблюдать разумную умеренность и расскажу о том, чем я обязан вам; о том, почему вы меня сочли достойным величайшего почета и исключительно высокого суждения, я сам скромно упомяну, если будет нужно; я склонен думать, что обо мне составят себе мнение те же люди, которые уже вынесли свое суждение.
(3) Я — новый человек[691], которого вы, впервые на нашей памяти, после очень долгого промежутка времени[692], избрали в консулы. К тому званию, которое знать всячески обороняла и ограждала валом, вы, под моим водительством, пробили путь и сделали его впредь открытым для доблести. При этом вы меня не только избрали консулом, что чрезвычайно почетно само по себе, но избрали так, как в нашем государстве были избраны консулами из знатных людей лишь немногие, а из новых людей — до меня ни один. (II) И в самом деле, если вы пожелаете вспомнить случаи избрания новых людей, то окажется, что те из них, которые были избраны в консулы, не потерпев поражения на выборах, были избраны благодаря своим продолжительным усилиям или какому-либо благоприятному случаю[693] причем они участвовали в соискании через много лет после своей претуры — гораздо позже, чем им позволяли их возраст и наши законы[694]; что те, кто участвовал в соискании «в свой год», были избраны в консулы только после того, как потерпели неудачу; что я — единственный из всех новых людей, которых мы можем припомнить, кто участвовал в соискании консульства, как только это стало возможным по закону, и был избран консулом при первом же соискании, так что почет, оказанный мне вами и достигнутый мною в положенный мне срок, представляется не случайно выпавшим на мою долю в связи с неудачным соисканием другого человека и не выпрошенным долгими мольбами, а достигнутыми моими заслугами.
(4) Все, о чем я только что говорил, квириты, для меня чрезвычайно почетно: мне первому из новых людей вы, по прошествии многих лет, оказали эту честь; вы оказали ее мне при первом же моем соискании, «в мой год»; но самое прекрасное и лестное для меня то, что во время моих комиций вы не табличками, этим безмолвным залогом свободы, но громкими возгласами выразили свое расположение ко мне и свое рвение. Таким образом, я был объявлен консулом не после окончательного подсчета голосов, но в первом же вашем собрании, не голосами отдельных глашатаев, а единым голосом всего римского народа[695].
(5) Эта столь необычайная, столь исключительная милость с вашей стороны, квириты, приносит мне величайшее удовлетворение и радость, но еще сильнее призывает меня к бдительности и неусыпным заботам. Ибо меня, квириты, терзают разные гнетущие мысли, ни днем, ни ночью не дающие мне покоя, — прежде всего забота о том, чтобы соблюсти достоинство своего консульства, задача трудная и важная для всех людей, а для меня особенно; ведь мне, в случае ошибки, пощады не будет, а за правильные действия меня похвалят скупо и нехотя; в случае сомнений знатные люди не дадут мне доброго совета, а в случае затруднений не окажут надежной поддержки. (III, 6) Если бы какая-либо опасность угрожала мне одному, то я, квириты, принял бы это более спокойно; но есть, мне кажется, определенные люди, которые, если они сочтут, что я в чем-либо погрешил и не только преднамеренно, но даже случайно, станут порицать всех вас, оказавших мне предпочтение перед знатью. Что касается меня, квириты, то я готов скорее претерпеть все что угодно, лишь бы только исполнять свои обязанности консула так, чтобы люди, видя все мои поступки и решения, прославляли ваш поступок и ваше решение, касавшееся меня. К тому же мне, при исполнении консульских обязанностей, предстоят величайшие усилия и труднейшая задача, так как я решил руководствоваться не теми правилами и положениями, какими руководствовались прежние консулы: одни из них всячески избегали выходить на это место