[696] и встречаться с вами, а другие к этому не особенно стремились. И я буду говорить так не только с этого места, где легче всего говорить именно так, но даже и в сенате, где, казалось бы, не место для таких речей, я в первой своей речи, в январские календы, сказал, что буду консулом, верным воле народа.
(7) Ведь я хорошо знаю, что я избран в консулы не стараниями могущественных людей, не ввиду исключительного влияния меньшинства, а по решению всего римского народа, причем мне было оказано значительное предпочтение перед знатными людьми. Поэтому я, в своих действиях, не могу не быть верным воле народа и в этой деятельности консула, и в течение всей своей жизни. Но для истолкования смысла этих слов я очень нуждаюсь в вашей мудрости; ибо повсюду распространено глубокое заблуждение, связанное с коварным притворством некоторых людей, которые, нападая и посягая не только на благополучие, но даже на безопасность народа, хотят снискать своими речами славу людей, верных народу.
(8) Каково было положение государства, квириты, когда я в январские календы приступил к своим обязанностям, я знаю хорошо: все были в тревоге и в страхе, не было такого зла, не было такого несчастья, которого бы не опасались честные и не ожидали дурные люди; ходили слухи, что против нынешнего положения государства и против вашего спокойствия мятежные замыслы частью составляются, частью, в бытность нашу избранными консулами, уже составлены[697]. На форуме был подорван кредит, не вследствие какого-либо внезапного нового несчастья, а ввиду недоверия к суду, нарушения правосудия, неисполнения уже вынесенных приговоров. Говорили, что намечаются какие-то новые, необычные виды владычества — уже не экстраординарный империй[698], а царская власть[699].
(IV, 9) Не только подозревая, но и ясно видя это (ведь все это происходило отнюдь не тайно), я сказал в сенате, что я, исполняя свои должностные обязанности, буду консулом, верным народу. И в самом деле, что в такой степени дорого народу, как мир? Ему, мне кажется, радуются не только существа, от природы наделенные разумом, но даже дома и поля. Что так дорого народу, как свобода? Ее, как видите, ценят более всего другого не только люди, но и звери. Что в такой степени дорого народу, как спокойствие? Оно столь приятно, что и вы, и предки ваши, и любой из храбрейших мужей согласны на величайшие труды — с тем, чтобы рано или поздно достигнуть спокойствия, особенно при наличии власти и достоинства. Более того, мы потому должны особенно прославлять и благодарить наших предков, что именно после их трудов мы можем в безопасности наслаждаться спокойствием. Как же я могу не быть сторонником народа, квириты, видя, что все это — мир на наших границах, свобода, неотделимая от вашего рода и имени, спокойствие внутри страны, словом, все то, что дорого и важно для вас, вверено мне и, так сказать, отдано под мое попечение как консула? (10) Ибо вам, квириты, не следует прельщаться и считать полезным для народа провозглашение какой-то раздачи земель, которую на словах обещать легко, а осуществить на деле возможно только ценой полного истощения эрария. Ведь поистине никак нельзя признать полезным для народа потрясение основ правосудия, неисполнение вынесенных приговоров, восстановление осужденных в их правах; именно эти крайние средства приводят гибнущие государства к окончательному крушению. И тех людей, которые обещают римскому народу землю, но, тайно замышляя одно, подают ложные надежды и притворно сулят другое, нельзя считать сторонниками народа.
(V) Ибо — скажу откровенно, квириты! — проведение земельных законов как таковых я порицать не могу. Ведь я вспоминаю, что двое прославленных, умнейших и глубоко преданных римскому плебсу мужей, Тиберий и Гай Гракхи, поселили плебс на государственных землях, которыми ранее владели частные лица. Ведь сам я, конечно, не из тех консулов, которые — а таких большинство — считают преступлением хвалить Гракхов, чьи замыслы, мудрость и законы, как я вижу, способствовали устроению многих государственных дел[700].
(11) Поэтому, как только мне, в бытность мою избранным консулом[701], сообщили, что избранные народные трибуны составляют земельный закон, я пожелал узнать их замыслы. Я действительно думал, что, коль скоро нам предстоит исполнять свои должностные обязанности в один и тот же год, между нами должно быть какое-то единение на благо государству. (12) В то время как я по-дружески пытался завязать с ними разговор, они от меня прятались и меня избегали, а когда я давал понять, что в случае, если закон покажется мне полезным для римского плебса, я буду его сторонником и буду способствовать его принятию, то они все-таки пренебрегли этим моим благожелательным предложением; по их мнению, не было никакой возможности добиться от меня согласия на какую-либо раздачу земли. Я перестал предлагать им свои услуги, чтобы мое усердие, чего доброго, не показалось им коварством или же навязчивостью. Между тем они не переставали тайно собираться, приглашать кое-кого из частных лиц и устраивать тайные собрания под покровом ночи и в уединенных местах. О страхе, какой это у меня вызвало, вы легко составите себе представление, вспомнив о той тревоге, которую испытывали в то время и вы. (13) Наконец, народные трибуны приступили к исполнению своих обязанностей; все ждали, что Публий Рулл выступит на народной сходке с речью, так как он был автором закона и держался более грозно, чем другие. Едва он был избран, как уже постарался иначе глядеть, иным голосом говорить, иначе ходить; в поношенной одежде, неопрятный и препротивный на вид, с лохматыми волосами и длинной бородой, он, казалось, своим взором и своей внешностью возвещал всем, сколь он будет своевластен как трибун, и угрожал государству. Я ждал, каков будет его закон и что он наговорит на народной сходке. Сначала он не предложил никакого закона, а народную сходку велел созвать в канун ид. Народ в большом нетерпении сбежался на сходку. Рулл выступил с очень длинной речью и сказал много превосходных слов. Речь его, по-моему, страдала лишь одним недостатком: в такой большой толпе собравшихся нельзя было найти человека, который бы понимал, что́ он говорил. Сделал ли он это с какой-либо коварной целью, или же именно такой род красноречия ему доставляет удовольствие, — не знаю. Все же более догадливые из присутствовавших на сходке заподозрили, что кое-что насчет земельного закона он все-таки хотел сказать. Наконец, когда я еще был избранным консулом, запись текста закона выставили в общественном месте[702]. По моему приказанию, туда одновременно поспешили несколько писцов и доставили мне переписанный текст закона.
(VI, 14) Искренно заверяю вас, квириты, что я приступил к чтению и изучению закона с желанием — если найду его пригодным и полезным вам — быть его сторонником и способствовать его проведению. Ведь не по велению природы, не по склонности к распрям и не по какой-то застарелой ненависти ведется искони война между консульством и трибунатом; дело в том, что бесчестным народным трибунам честные и храбрые консулы очень часто противодействовали, а народные трибуны своей властью не раз давали отпор произволу консулов. Не различие в характере власти, а расхождение во взглядах порождает раздоры. (15) И вот, я взял текст закона в руки, воодушевленный желанием признать его соответствующим вашим интересам, в надежде найти его таким, чтобы консул, сторонник народа на деле, а не на словах, мог с чистой совестью и охотно защищать его. Но, начиная с первой же главы закона и до самого его конца, квириты, я вижу, что все это задумано, предпринято и проведено только для того, чтобы установить власть десяти царей над эрарием, доходами, всеми провинциями, над всем государством, над царствами и независимыми народами, словом, над всем миром, и что все это делается под лживым предлогом проведения земельного закона. Заверяю вас, квириты, на основании этого пресловутого земельного закона, будто бы составленного ради блага народа, вам не дают ничего, но определенным людям отдают все; римскому народу сулят земли, но лишают его даже свободы; богатства частных людей увеличивают, государственную казну вычерпывают до дна; наконец, — и это самое возмутительное — именно народный трибун, которому предки наши повелели быть оплотом и стражем свободы в нашем государстве, устанавливает царскую власть! (16) Если все, что я изложу вам, квириты, покажется вам неверным, то я подчинюсь вашему авторитету и изменю свое мнение; но если вы поймете, что под видом раздачи земли злоумышляют против вашей свободы, то без колебаний защищайте свободу, завоеванную для вас вашими предками; ведь они, пролив реки пота и крови, передали ее вам, а с помощью вашего консула вам удастся без труда защитить ее.
(VII) Первая глава земельного закона, по их замыслу, направлена на то, чтобы осторожно выяснить, как вы можете отнестись к ограничению своей свободы. Закон велит народному трибуну, автору этого закона, произвести выборы децемвиров семнадцатью трибами — с тем, чтобы всякий, кому отдадут свои голоса девять триб, был децемвиром. (17) В этой связи я и спрашиваю, по какой причине Рулл — в своих действиях и законодательстве — начал с того, что лишил римский народ права голоса. Ведь для проведения земельных законов уже столько раз назначали исполнителей в лице триумвиров, квинквевиров, децемвиров; я и спрашиваю трибуна, этого сторонника народа, были ли они когда-либо избраны иначе, как тридцатью пятью трибами. И в самом деле, если все виды власти, все империи, все заведования[703] должны исходить от римского народа в целом, то это особенно о