– Ах, дорогая подруга, – произнесла Лу Цзюньи. – Ты, главное, выживи, мне этого будет достаточно. А теперь скажи, нужно ли тебе что-нибудь еще? Могу ли я что-нибудь для тебя сделать?
– У меня в покоях… – еле выдавила Линь Чун. – У меня там не так много вещей, но я была бы признательна, если бы ты сохранила их для меня, пока там все не расчистили…
– Считай, сделано, – откликнулась Лу Цзюньи. – Может быть, нужно рассказать о случившемся кому-нибудь? Если тебе угодно, могу послать весточку твоим детям.
Ее детям.
Одной из вещей, хранившихся в покоях Линь Чун, была коробка. В ней лежали две вещицы, которые Линь Чун берегла много лет. Это длинное перышко на палочке – любимая игрушка ее сына, с которой он еще маленьким мальчиком развлекался днями напролет. И стихотворение, начертанное детской рукой тогда еще десятилетней дочери.
Линь Чун не считала себя сентиментальным человеком. Эти вещицы, что она хранила, помогали ей оживить воспоминания. Они служили ей напоминанием. Напоминанием, что она воспитала сына, и благодаря привитым навыкам он сумел выдержать экзамен на чиновничью должность; что после помогла ему устроиться на государственную службу в Сицзине; что устроила дочери брак с богатым землевладельцем, проживавшим довольно далеко на юге.
Когда-то все это казалось неосуществимой мечтой. Она работала не покладая рук, постоянно боялась, что не сможет защитить своих детей, растущих без отца.
Закрыв коробку, она вспоминала своих детей, свое лучшее достижение в жизни. И они останутся незапятнанными несчастливой судьбой их родителей. Завтра, как ей сказали, она отправится в тюремный лагерь в Цанху.
– Не хочу, чтобы они знали, – прохрипела она Лу Цзюньи. – Пока оставим все как есть.
Глава 4
В монастыре настоятель дал Лу Да имя Чжишэнь, что значит «познавшая глубину». С печальной мольбой в глазах он надеялся, что для Лу Да оно станет новым началом. То же выражение отчаянного терпения выступало на его лице всякий раз, когда он случайно сталкивался с подвыпившей Лу Да, весело распевающей песни, или же когда ловил ее с куском свинины или горстью утиных ножек, засунутых за пазуху.
«Ну, перестала бы мясо трескать, и что – тотчас бы просветления достигла, что ли?»
Лу Да хотела, чтобы ее путь к бессмертию сопровождался вкусной едой, и не видела никаких препятствий этому. Бессмертные небожители волосы рвали бы на себе от зависти, завидев в своих рядах Лу Да со свиной грудинкой в зубах!
Лу Да не слишком сильно беспокоилась из-за того, что за сотни лет никто, даже именитые отшельники-буддисты, так и не достиг бессмертия. Да и тоскливые, полные надежд вздохи ее бывшего настоятеля также ее не пробирали. Познавшая Глубину? Вот спасибо, глубину она уже не раз познать успела. Бравые хаоцзе[13] с горы Ляншаньбо, пожалуй, придерживались того же мнения, и Лу Да все больше убеждалась, что они были ей гораздо ближе по духу, чем монахи. Вот удача, что их товарищество решило позвать ее в свой круг! Ох, вместе они точно изменят мир!
Лу Да и вправду верила в заветы Будды. Ну, пожалуй, ее смущали только отказ от мяса, а еще трезвенность и целибат, а также эти бесконечные тренировки – да неужели их действительно должно быть так много, чтобы достичь просветления? Но пусть она едва соблюдала заветы Будды, в душе она была его последовательницей, и она будет жить, следуя им (правда, со своими поправками), пока не умрет. Или не умрет, а и впрямь бессмертной заделается.
Но чтобы исповедовать буддизм, вовсе не обязательно в монахини подаваться, верно? Вот так открытие – разве такая мысль не считалась верхом познания глубины? Она пробыла среди разбойниц Ляншаньбо недолго, не больше года, но в ее глазах они уже начинали походить на своего рода монахинь… по крайней мере, если наклониться и прищуриться. В конце концов, отваги и благородства им не занимать, да и убеждения их были крепки, как кремень. Ну чем не монахини? Чао Гай даже проходила обучение в монастыре, хотя, скорее, как даос, чем как последовательница буддизма, чтобы наловчиться в охоте на нечисть, что и восхитило Лу Да. Настоящая нечисть! Лу Да не терпелось встретиться с подобным созданием. Ей это виделось таким же диким, как бороться с вепрем или бегать обнаженной наперегонки с пантерами. Честно говоря, Лу Да неистово мечтала стать похожей на Чао Гай – обладать властью и влиянием и при этом охотиться за нечистью, иметь множество полезных связей и быть такой же одаренной в планировании и тактике. На Чао Гай, которая бросила вызов общественному неравенству и пошла в праведный бой за истинную справедливость.
Что за великолепная хаоцзе, настоящая героиня! И такая яркая личность – часть ее новой семьи на горе Ляншаньбо!
Лу Да была так уверена в Чао Гай и товарищах с горы Ляншаньбо, что ни на мгновение не задумывалась, каково будет их мнение о случившемся с Линь Чун. Ее, до мозга костей преданную Великой Сун, заперли по прихоти одного из самых мерзких и бесхребетных чинуш во всей округе? Человека с настолько прогнившим нутром, что даже черви побрезговали бы? Немыслимо! Так сказала бы Чао Гай или Ван Лунь, их вождь. Разумеется, Лу Да была того же мнения.
Даже до встречи с ними она думала так же. Разве она не раздробила черепушку того чертова мясника, верша правосудие? И у нее, вот уж спасибо, на память об этом осталось клеймо.
И все же праведный гнев не помешал ей умять тарелку парных булочек со свининой. И два кулька засоленных утиных желтков. И несколько тарелочек жареного тофу. И пять чашек вина. Лу Цзюньи, оставив ее ждать здесь, не поскупилась на угощения… Со стороны Лу Да было бы невежливо не отведать все это, не так ли? Да и Лу Цзюньи вроде полагала, что в областном ямэне она вполне сможет справиться словами, а не кулаками, поэтому отклонила предложение Лу Да составить ей компанию.
Лу Да не стала спорить, особенно после того, как Лу Цзюньи спросила, не подождет ли она на весьма недурственном постоялом дворе.
С пышным цинизмом Лу Да не ждала, что эта ее затея воплотится в жизнь. Кто же нынче не знал, как такие бюрократические суды ведут дела. Она держала свой посох рядом со столом, полная решимости пустить его в ход в случае чего. Какой бы способной и изобретательной ни казалась Лу Цзюньи, Лу Да не считала, что той удастся договориться об отмене казни Линь Чун. С таким же успехом можно было уговорить рыбу жениться на собаке. И уж когда ее попытки провалятся, можно будет пустить в ход верный посох и меч, чтобы решить вопрос как надо.
Во всяком случае, драться Лу Цзюньи тоже умела, причем весьма недурно, но это особо не удивляло. В конце концов, почти все эти богачи обучались боевым искусствам наряду с музыкой и каллиграфией, едва повылазив из своих мамок. Учились у нанятых лично для них наставников и не рыскали в поисках учителя, как Лу Да… Легкая зависть грызла ее от этих мыслей.
Куда более необычным было то, что Лу Цзюньи не бросала учебу. Лу Да об заклад билась, что большинство знатных дам знали лишь самые основы, а после удачно выскакивали за таких же образованных хахалей. Уж по меньшей мере она не думала, что большинство богачей потехи ради глаза людям давят. Не то чтобы она прям многих богачей знавала… Поэтому, кто знает, может, и бывали случаи. А может, они на слугах все время отыгрываются! Хотя нет, тогда бы Лу Да повстречала куда больше слепцов. Да просто дралась Лу Цзюньи весьма недурно, уж точно смогла бы прикрыть ей спину, что однозначно увеличило бы шансы на успех, соберись они прорываться в тюрьму с боем.
Чисто гипотетически.
Лу Да как раз доедала миску лапши с жареной свининой и допивала двенадцатую чашку вина, как вдруг занавеска на входной двери отодвинулась, и на постоялый двор юркнула Лу Цзюньи. Лучи заходящего солнца мимолетно осветили ее сзади, прежде чем занавеска закрылась. Лу Цзюньи подошла к столику Лу Да, опустилась на скамью рядом и изнуренно подняла руки к лицу.
– Ну что, как там? Учитель Линь жива еще? Мы пойдем тюрьму палить, чтоб ее вызволить? – Лу Да облизала пальцы от жира и покрепче ухватила свой посох. Ох, как славно было бы разнести эту тюрьму. Пусть они с Лу Цзюньи не имели и четверти шанса, но даже если бы они провалились, это была бы прекрасная смерть.
– Она жива, – Лу Цзюньи судорожно вздохнула, пытаясь прогнать усталость из тела. Безуспешно. – Управитель Тэн согласился избавить ее от плахи. Ох!
Она была настолько охвачена эмоциями, что Лу Да охватило глубокое сочувствие. У Лу Да никогда не было такой же дружбы на всю жизнь, но она наверняка знала, что головы не пожалеет за боевых товарищей с Ляншаньбо, стоит кому-то из них столкнуться с подобной же несправедливостью… Уж она-то поотрывает врагам руки-ноги, пока вся земля по колено не будет усеяна их конечностями да головами. Да каждый с Ляншаньбо поступил бы так же.
Когда Лу Да впервые повстречалась с Лу Цзюньи несколько дней назад, то была несколько обескуражена: ее немного насторожил внешний вид последней – богатая одежда, изысканные манеры за столом и белые, точно фарфор, руки. Даже полоски чернил на ее пальцах говорили об образованности, которой недоставало Лу Да. А уж что говорить о коже между этими самыми полосками – бледная-бледная, к такой стремилась не одна знатная дама, а сама Лу Да считала это признаком болезненности, будто какая-то тварь высосала всю кровь из бедняжки. А кожа Лу Да отливала бронзой ее родного города на юге, от солнца она стала куда темнее и суше, а от схваток на мечах, кулачных боев и повседневного быта в отсутствие слуг и вовсе огрубела… Но, видя, в каком отчаянии была Лу Цзюньи из-за подруги, Лу Да прониклась к ней родственными чувствами. Это даже расположило ее еще больше, чем их общее увлечение боевыми искусствами.
«Я позабочусь, чтобы ей не пришлось мучиться из-за потери подруги, – поклялась Лу Да сама себе. – Так будет правильно».
Лу Цзюньи удалось взять себя в руки.