Это всегда будет с головой выдавать ее прошлое, кричать о том, кем она была и что сотворила. И останется с ней навечно.
Ху Саньнян, так умело обращавшаяся с саблями и арканами, была столь же ловкой и с кистью для макияжа в руках, пусть ей и недоставало изящества. Она красила лицо Линь Чун с привычной сноровкой и непоколебимой решимостью.
Линь Чун прикрыла глаза, стараясь не двигаться. Теперь она вспомнила, насколько чувствительной была кожа под клеймом: действия Ху Саньнян ее разбередили.
Наверняка ей просто показалось. Клеймо давным-давно должно было зажить.
– Седлайте лошадей, – велел У Юн Жуань Второй, которая дурачилась с разодетыми родичами, пока остальные завершали свой туалет. – Хочу попасть на тот берег до следующего утра. К полудню надо быть в Хаочжоу, а не то упустим шанс добраться до хребта Хуанни.
Линь Чун не могла пока определиться в мнении об У Юне. Высокий и долговязый, всегда готовый выслушать, но после задать ворох вопросов, умеющий подобрать точные слова, чтобы успокоить, У Юн обладал практически непревзойденными навыками общения. Линь Чун в равной мере ощущала зависть к его талантам и испытывала недоверие к ним. Правда, кажется, так лестно в лагере отзывались о нем совсем не из-за этого.
Напротив, казалось невообразимым, если хоть кто-нибудь при упоминании У Юна не похвалил бы его мастерство в тактике. У Юн Умник, У Юн Находчивый, У Юн Гений и, конечно, У Юн Тактик – так его называли.
Быть может, план так отличался от ожиданий Линь Чун вовсе не из-за уникальности разбойников Ляншаньбо, а потому что руку к нему приложил У Юн. В конце концов, семейства Чжан и Тун вернулись вчера навеселе и с ног до головы покрытые грязью, а на щеках Тун Вэй темнели следы запекшейся крови, оставшейся после происшествия, о котором она, смеясь, отказывалась рассказывать и сочиняла всякие небылицы. То она болтала о том, как затеяла ссору с дюжиной подвыпивших монахов, то о том, как учинила схватку с тигром, то о том, как отбивалась от мстительного демона-быка, а тем временем вино лилось рекой и вовсю шло пиршество… Уж кто-кто, а здешние разбойники, любители знатных пирушек, обожали томленную на медленном огне свинину, жирного соленого карпа да сладкую вишню, приготовленную с рисом. Вернувшиеся победители, как заподозрила Линь Чун, промышляли какой-то контрабандой – солью, серебром, а быть может, и фарфором, но прямого ответа ей так и не дали. Она знала, что они приехали, груженые припасами, золотом и серебром; еще они привезли рис, бобы маша, кожу, всякую утварь и вдобавок пять огромных свиных туш, переброшенных через седла.
Линь Чун не знала наверняка, было ли все это добыто путем все той же контрабанды, куплено ли на вырученные средства или награблено где-то по пути. Она немного поклевала рыбу, отказалась от вина и решила не слишком задумываться об этом: «Я живу здесь, ем здешнюю пищу, сплю под местными крышами – значит ли это, что я уже стала соучастницей? Значит ли это, что я так же виновна?»
И даже хуже, она знала, что эти вопросы едва ли что-то значили, ведь она должна будет вместе с Чао Гай предстоящим утром отобрать каждый цзинь тех ценностей и драгоценных металлов, которые отправили для Цай Цзина из Даляня.
Поразительно, как то, что она считала немыслимым, стало частью ее новой реальности. Все эти недели подготовки под руководством Чао Гай, советы по поводу тренировок с У Юном и тщательно продуманный план, о котором говорили обыденно и непринужденно, сбивали Линь Чун с толку, и она осознала, что уже зашла слишком далеко, чтобы испытывать потрясение.
И теперь они оказались здесь, а она до конца не верила, что этот день все-таки наступит, хотя ни разу не пыталась отказаться от участия в неблаговидном деле. Всякий раз, стоило ей начать думать об этом, внутренний голос одергивал ее, напоминая, сколь шатким было ее положение, сколь мало она понимала и сколь мизерно было число вариантов, куда она могла податься, если решит уйти отсюда. Она придумывала оправдания себе и колебалась… до тех пор, пока не оказалась здесь, готовая ограбить императорского советника Великой Сун.
Быть может, кажущаяся нереальность происходящего и делала все проще.
Она пыталась убедить себя, что ее, по крайней мере, не отправляют жечь деревни или красть у тех, кто будет обречен на голод. Все же этот план придумал У Юн, а его планы, как уже подметила Линь Чун, были… другими. Коварными. Полными всяких трюков и уловок, помогающих избежать опасности. Некоторым разбойникам опасность, казалось, доставляла радость – Линь Чун начала замечать это; ее настораживала та жестокость, свидетелем которой она порой оказывалась здесь и какую редко замечала на своих тренировках в Бяньляне, но У Юн вроде как не искал опасности ради нее самой.
Линь Чун сильно подозревала, что У Юн, напротив, любил побеждать.
Она видела, сколь близок Тактик с фракцией Сун Цзян, и не была уверена, делало ли это их группу безобиднее или опаснее.
В своих самых сокровенных подозрениях Линь Чун задавалась вопросом, а не из-за относительной ли привлекательности этого плана с точки зрения нравственности Чао Гай позвала ее присоединиться к этому ограблению. Как никак, а Линь Чун не слишком-то годилась для такого дела. Но У Юн заверил ее, что все будет нормально, что ее задача – лишь держать свои боевые навыки наготове на случай неожиданных заминок. Если план осуществится без помех, то все обойдется без лишнего кровопролития и уничтожения имущества, участие Линь Чун необходимо на случай, если что-то пойдет не так.
Да пусть она просто наблюдала бы в сторонке и, кроме как помочь погрузить добычу на паром, ничего не стала бы делать, все равно это укрепило бы ее положение среди них. Они собираются ограбить Цай Цзина…
Всякий раз, стоило Линь Чун осознать всю глубину порочности дела, как ей казалось, что земля уходит у нее из-под ног, словно она шагает с обрыва прямиком в бесконечную пропасть.
Императорский советник Цай Цзин. Фигура, настолько близкая к императору, что аура Сына Неба охватывает и его. Протянуть руки к его богатствам – все равно что попытаться украсть само солнце.
Немудрено обжечься.
С планом У Юна им все нипочем, говорили они. Потому что никому не дано перехитрить их Тактика. Потому что У Юн всегда продумывал все на несколько ходов вперед: сначала в ход шли маскировка под беззащитных торговок и одурманенное вино, точно рассчитанное время и место, а затем запасной вариант на каждую заковырку, каждое непредвиденное обстоятельство, или, по крайней мере, так все думали. И сама Линь Чун была одним из таких непредвиденных обстоятельств.
Слишком часто Линь Чун видела У Юна и Чао Гай, обсуждавших что-то вместе, чтобы всерьез сомневаться в продуманности их плана.
Жуань Вторая привела лошадей. Линь Чун досталась серо-белая кобылка, загарцевавшая от нетерпения, когда она схватилась за уздцы. Пусть в конях она понимала мало, но это животное было прекрасно, быть может, даже слишком. Линь Чун старалась не думать о том, откуда же здесь могла взяться такая лошадь, как и все остальное на этой горе.
Она проверила подпругу и поправила стремена, затем вскочила в седло, отчего лошадь лишь сильнее загарцевала и взбрыкнула. Ее короткий меч и длинный нож упирались в бедро под юбками одолженных одежд.
– Спокойно, – прошептала она, потрепав лошадь по шее. – Дорога предстоит долгая, вдоволь набегаешься.
– Мы ее Малышкой Уцзин[21] зовем, – сказал Жуань Седьмой, подъезжая к ней на своей лошади. – Репу уж больно любит, бочками ее есть готова. Ай! Вперед!
Ехавшая впереди Чао Гай радостно закричала в утреннее небо и замахала рукой, подзывая их к себе. Ее едва можно было узнать в головной повязке и без монашеской рясы, выдавала ее лишь прямая, как стрела, осанка. К седлу ее скакуна был приторочен длинный посох – не вызывающее подозрений, но вместе с тем весьма эффективное оружие.
– Раньше уже с горы спускалась? – спросил Жуань Седьмой Линь Чун, когда они поравнялись. – Если нет, то давай я тебе все расскажу-покажу. Бьюсь об заклад, ты будешь в восторге, наставник!
Его воодушевление оказалось заразительным. Линь Чун поймала себя на том, что тихо бормочет слова одобрения, пока он указывал на сторожевые вышки, оборонительные укрепления и местность с плотными горными склонами и извилистыми болотами ниже, которая сама по себе создает препятствие для атаки противника. Глубокая естественная расщелина разрезала гору, выходя к тропе, по которой они спускались, и Жуань Седьмой принялся хвастаться дополнительными сооружениями, предусмотрительно возведенными выше по склону на случай наступления большой армии: бревна, валуны и дамбы, готовые с ревом обрушиться на расщелину, хороня под собой любого, кто осмелится ступить на гору.
Линь Чун кивала, пока ее сердце раздирали противоречивые чувства, словно дикие пчелы. Жестокость, которую готов был проявить этот разбойничий оплот, виделась ей двумя сторонами одной медали. С одной стороны, ее одолевал настоящий ужас: она воочию представила, сколько военных может пасть при любой обреченной на провал, атаке этого логова беззакония. Но с другой – вот перед ней Жуань Седьмой, молодой, порядочный, полюбившийся ей, раздувающийся от гордости за то, как они защищали своих… И такие люди, как Лу Да и Ань Даоцюань, которые спасли ей жизнь, и другие, кого она успела узнать на тренировках, а вместе с ними и она сама, ее жизнь и будущее – все это защищало оружие, предназначенное для убийства представителей имперской стражи, которой она еще недавно была верна всей душой.
Лошади спускались по тропе, лучи восходящего солнца пробивались сквозь листву, а вокруг них царил свежий запах утренней росы. В пышной зелени стрекотали кузнечики, над головами кричали птицы, а в зарослях сновали мелкие зверьки, которые наслаждались этой благодатью перед зноем. Хотя здесь, среди болот, не было особенно жарко.
По мере того, как они приближались к подножию горы, тропа сужалась, между камнями и грязью попадались рыхлые болотистые участки, переходящие в обманчивые мягкие провалы. Высились островки тростника и болотной травы, между ними мелькали жирные стрекозы.