Разум уже оставил его, а потому ни интереса, ни пользы он уже не представлял. Цай Цзин развернулся на пятках и покинул мрачную глубину каменной комнаты, а вслед за ним поспешил и прорицатель.
Крики заглушались толстыми деревянными дверями, однако не смолкали. Они не смолкнут до тех пор, пока этот мужчина жив, но это ненадолго. Он встретит тот конец, который заслужил. Этот солдат потерпел поражение – серьезный и непростительный проступок.
Он со своими товарищами рассчитывал, что Цай Цзин помилует их, стоит им упасть перед ним ниц в жалком порыве честности, после того как у них хватило наглости явиться в Бяньлянь, потеряв перевозимые дары и своего командира. И он мог бы их помиловать, скажи они ему хоть что-то полезное.
Но все эти неотесанные бездари с севера лишь жаловались, что проснулись связанными в перелеске у дороги. Они ничего не могли вспомнить о предательстве своего командира, ' равно как не осознавали, ' что делали или не делали после того, как вместе с дарами Цай Цзина поднялись на хребет Хуанни.
Ни причин, ни объяснений они дать не могли. От них вообще не было никакой пользы. И они еще рассчитывали на снисхождение. Их поступок был сродни посягательству на честь Великой Сун.
Хуже того, этим они нанесли Цай Цзину личное оскорбление.
Раскаленное железо восстановлению памяти не поспособствовало, поэтому Цай Цзину пришлось прибегнуть к помощи прорицателя, чьи способности к гипнозу считались лучшими в округе. Но и этот олух едва ли оказался полезным. Его умений хватило лишь на то, чтобы выудить единственное туманное воспоминание из головы одного из допрашиваемых – четвертого или пятого по счету – что-то о дурмане в вине, словно у этого раздражающего пьянчуги только это на уме и было.
С остальными было куда хуже – их мозги превратились в кашу до того, как из них пытались вытащить хоть что-то дельное.
От подобной несправедливости все нутро Цай Цзина пылало раскаленной добела яростью. Кто-то отнял у него принадлежащее ему по праву. Снова.
А хуже всего то, что остальные придворные отказывались видеть всю серьезность ситуации.
– Ну, украли, – говорили они, отмахиваясь от того, что речь шла о краже личной собственности Цай Цзина. – Брось ты это, нет смысла в этом больше копаться. Те горы кишат разбойниками, искать их – гиблое дело.
Разумеется, никто не произносил это вслух в его присутствии и там, где это могло дойти до ушей Цай Цзина, но тот точно знал, что так все говорили.
Он не отступится, не в этот раз. Он разыщет тех, кто в ответе за эти язвы на теле государства, и сотрет их с лица земли.
Пускай при дворе шепчутся, что он гоняется за призраками. Они и раньше сплетничали о его «тайных исследованиях», нанося урон его репутации смешками о том, что старикашка из кожи вон лезет в поисках невозможной силы. Гао Цю тоже языком чесал – досадно, пусть и предсказуемо. Он был единственным, кто знал хоть толику правды и кого Цай Цзин не мог казнить. Ярости Цай Цзина не было предела.
Но однажды двор увидит. Все они увидят. Его противники еще подавятся своими насмешками, Цай Цзин об этом позаботится и даже не подумает постучать им по спине.
Он не позволит недавним неудачам с проектом пошатнуть его уверенность. Он справился с этими неудачами наилучшим образом из всех возможных. Чтобы наказать госпожу Лу Цзюньи за то, что ее первое испытание обернулось катастрофой и пустой тратой средств, он случайным образом отобрал одного из ее помощников, худого мужчину с головой, обритой на манер монаха-заклинателя. А после прямо у нее на глазах железным молотом раздробил ему руки и отправил обратно в монастырь. Женщин вроде Лу Цзюньи было легко шокировать подобными вещами, а в этом деле мотивация имела важное значение.
Пусть внутри он и кипел от гнева, внешне Цай Цзин оставался спокоен, как стоячая вода. Он приказал ей возвращаться к исследованиям и добавил, что в случае очередной неудачи выбирать человека и браться за молот придется уже ей самой. После этого он удалился в рабочий кабинет и заставил себя переписать «Вопросы к небу» Цюй Юаня[25], все сто семьдесят два из них, пока иероглифы из-под его кисти не стали выходить изящными и ровными. Он давал выход скопившейся внутри желчи, пока все эмоции не оказались похоронены под мягкостью чернил и стихов.
Цай Цзина неудачи никогда не радовали, тем более собственные, но останавливаться на достигнутом он тем не менее не собирался. Один из божьих клыков был уничтожен, но госпожа Лу поклялась, что извлекла нужную информацию. Она пустилась в описания сложных алхимических процессов, для понимания которых знаний самого Цай Цзина, откровенно говоря, уже не хватало. Он постарался не выдать своего невежества, ведь ей следовало знать, что он сможет раскусить каждую ее ошибку или замалчивание. Удивительно, но его полностью устраивали темпы исследования.
Его текущее расследование не могло похвастаться тем же.
Вой и стоны за деревянной дверью начали стихать.
– Этот человек – его разум утерян безвозвратно? – обратился Цай Цзин к прорицателю. Он знал, что это правда. Семерых неудачников до него постигла та же участь.
– Все верно, господин советник, – говорил прорицатель, беспрестанно кланяясь и кивая при каждом слове. – Дело в дурмане, который использовали разбойники: он стер все воспоминания о том, с кем они столкнулись. Я не нашел ничего, что можно было бы восстановить. Как и в случае с остальными, мне пришлось копать так глубоко, что это лишило его рассудка. К моему великому сожалению.
Цай Цзин подумывал о том, чтобы порезать самого прорицателя на кусочки за его провал. И единственная причина, по которой тот до сих пор дышал, заключалась в том, что им оставалось допросить еще двух одурманенных солдат. Вскрытие умов первых семи – теперь уже восьми, – быть может, и дало крупицы информации, но проверить надлежало каждого.
И если прорицатель и с последними двумя провалится, то Цай Цзин назначит ему наказание.
– Осмелюсь предположить, что эти разбойники действовали весьма скрупулезно, – рискнул высказаться мужчина, не ведая, насколько близок к смерти он сейчас был. – Ваши люди, стражники – они могут разузнать больше, используя другие методы…
Солдаты уже прочесывали всю округу по приказу Цай Цзина. Раз за разом отряды обходили каждый мелкий городишко, допросами доводя жителей до изнеможения. С формальной точки зрения, Цай Цзин уже превысил полномочия, но никто не решался встать на пути его ярости, даже те, кто шептался, что он транжирит государственные ресурсы, гоняясь за невозможным. Дурман, подсыпанный в вино, был весьма слабой уликой, с которой практически ничего нельзя было сделать. Однако все же то была неожиданная удача – нынешним утром Цай Цзин получил весть о возможной зацепке. Многого такая зацепка не сулила, но все же лучше, чем ничего. Гонец ожидал, пока его примут.
Вот что было невдомек этим сплетникам при дворе: невозможное остается таковым, только пока кто-нибудь это не осуществит. Именно поэтому они никогда не поднимались до тех высот, которых достиг Цай Цзин.
Цай Цзин найдет то, что искал. То было неминуемо, ведь иного он не допустит.
Но все же отсутствие веры у остальных не оправдывало дерзости прорицателя. Он осмелился раздавать советы по военным вопросам, словно понимал в этом больше, чем сам Цай Цзин! Что ж, этот человек определенно должен умереть. Цай Цзин поставил себе пометку на будущее. Сейчас же он отвернулся от прорицателя и прошагал в покои.
Там его ожидал солдат – он стоял на одном колене, склонив голову, доспехи его покрывала дорожная пыль, говорившая о том, как быстро он справился с порученным ему делом. Отлично. Нашелся хоть кто-то, кто выполняет свою работу. Едва завидев Цай Цзина, солдат склонился еще ниже, касаясь лбом пола.
Цай Цзин спокойно расположился на сиденье и сделал восемь медленных вдохов, прежде чем начать говорить. Как бы там ни было, до уровня этого тупоголового Гао Цю он никогда не опустится.
Он будет держать себя в руках ныне и присно. Именно благодаря этому он преуспеет.
– Поведай мне, – обратился он к гонцу, – об этой торговке вином, которую ты обнаружил.
Глава 17
– Хочешь, чтобы я с тобой в Дунцицунь пошел? – спросил У Юн. Ничего удивительного в этом предложении не было, вовсе нет, но прежде Чао Гай всегда отправлялась туда одна.
– Хочу, чтобы они твое лицо запомнили. На горе я теперь буду проводить куда больше времени, и, быть может, иногда мне придется отправлять в деревню кого-нибудь вместо себя, – объяснила Чао Гай, потуже затягивая веревки на мешке с рисом, чтобы не развязался в дороге. – А кроме того, я везу не только свою долю сокровищ, поэтому лишние руки как нельзя кстати. Если сестрица Ань подтвердит, что ты вполне здоров для этого.
– Пф-ф-ф, да сестрице Ань не удалось бы удержать меня в постели ни на денек, пусть даже и проведет мне те же ночные «процедуры», которые она сестрице Сун устраивает, – отпустил У Юн многозначительную шутку. Все же не все в стане знали, что сестрица Ань и сестрица Сун, так сказать, шлифуют друг другу оружие, но у У Юна была особая способность подмечать такие вещи. Можно сказать, он имел нюх на подобное. Особенно если люди старались держать это в тайне.
У Юн тотчас же поднялся с насиженного места, игнорируя раздававшийся в голове легкий звон, как при ударе в гонг.
– Завтра же пойдем? Отлично, тогда сегодня днем будет время для тренировок. Ночью я был готов освежевать нашего Волшебного Лекаря, лишь бы вырваться из ее заботливых тисков.
Сегодня сестрица Ань сдалась и посредством яростных жестов объявила, что закончила с попытками заставить У Юна отдыхать. Но, если честно, тот никогда не посмел бы перечить ей. Пусть Волшебный Лекарь и не владела боевым мастерством, как остальные, но и она могла быть пугающей по-своему, весьма пугающей.
У Юн вспомнил истории о том, как сестрица Ань стала в Цзянье