риса. Таковым было благородство старосты Дунцицунь, и все жители прекрасно знали об этом.
Повезло. Сегодня нам повезло. Еще не поздно.
Сколько человек жило в Дунцицунь? Деревня была не маленькой, и жили там, по прикидкам У Юна, порядка двухсот человек. Где-то больше пятидесяти домохозяйств, семьи, дети… И большинство из них существовало за счет земледелия и скотоводства. Чао Гай стремилась защитить их от бесконечных налоговых посягательств военного наместника и произвола со стороны окружных и провинциальных судей, и на этом поприще она добилась значительных успехов. И даже более того – она способствовала тому, чтобы между жителями сложились хорошие, добрососедские отношения. Всегда подкрепляла это собственным примером, помогая всем, кто оказался в непростой ситуации, не ожидая ничего взамен и прощая с тем же великодушием. После долгих лет на посту старосты она привела деревню если не к полному процветанию, то точно к стабильности и безопасности.
У Юн не сомневался, что сестрица Чао знает имя каждого жителя этой чертовой деревни.
Сколько лет минуло с тех пор, как она оказалась там и стала старостой? Пятнадцать, двадцать лет, не меньше – целая вечность пролетела, а никто из них этого не заметил. В ту пору Чао Гай была молодой непокорной охотницей за нечистью, едва закончившей учебу в монастыре и жаждущей показать себя. Никакие призраки и прочая нечисть не страшили ее, а лишь разжигали азарт.
Об Дунцицунь доводилось спотыкаться и куда более опытным охотникам. Земля под деревней кишела духами, неупокоенными мертвецами, что раздирали ее изнутри. Люди продолжали бороться, доведенные до изнеможения, полные ненависти, пусть поутру они и обнаруживали изувеченную скотину или собственных детей, павших жертвами несчастных случаев. Кто-то пытался перебраться в другие края, но куда им было податься? Никому и даром не нужна была земля, на которой стояли их дома: бродячие торговцы – и те обходили стороной этот гнойный нарыв, коим была Дунцицунь, оставляя жителей прозябать в нищете.
Лишь сборщикам налогов было все нипочем, тех даже призраки не смогли отпугнуть.
Ни один добрый дух никогда не побывал в том гиблом месте. Со временем земля превратилась в выгребную яму, полную мерзких древних призраков, и каждый из них был так далек от человечности, что казался едва ли не чистым злом во плоти. И все они устроились у излучины реки, в месте, где угасала, но никак не могла умереть деревня под названием Дунцицунь.
Пока не объявилась Чао Гай.
У Юн не застал ту битву лично, но, по рассказам Чао Гай, зрелище было достойно легенд. Чао Гай заманила каждого из тех злобных духов в ловушку за пределами физического плана, заключив их в своего рода темницу и обратив против них их собственные имена и природу, пока каждый из них, яростный и брыкающийся в путах, не оказался заточен на веки вечные. Благодаря этому подвигу Чао Гай признали новым и неоспоримым героем. Жители пошли дальше и умоляли спасительницу стать их старостой.
И эта роль удалась ей даже лучше, чем путь странствующего заклинателя. Ее прозвали Небесным Владыкой.
Двести жизней. Дети и семьи.
Благородная госпожа Чай запросто предоставит им убежище в своем поместье. Да, без неудобств, причем серьезных, не обойдется, но они будут спасены. На обширных землях Маленького Вихря места и комнат с лихвой хватит, чтобы временно приютить их, а разбойники Ляншаньбо потом помогут с расширением места и размещением, построив им новые дома. Благородная госпожа Чай славилась тем, что земли ее семьи всегда могли предложить надежное убежище, а ее пожизненное помилование позволяло ей ходить по краю закона (и даже время от времени его преступать), и император не мог ни осудить, ни преследовать ее, не отрекшись от чести своих предков. Благородная госпожа Чай сумеет уберечь всех жителей, пока…
Пока У Юн не придумает следующий ход против Цай Цзина. Всегда должен быть следующий ход.
Конь У Юна учуял запах первым.
Мерин сбился с ритма и брыкался, и У Юн пытался удержаться в седле, сильно зажав бедрами тело животного, а руками и пятками сапог заставляя его идти ровно.
Вперед, вперед, не останавливайся, нам повезло, и мы не можем опоздать…
Запах дошел и до ноздрей У Юна.
Такой едкий запах можно было учуять в армейском лагере, когда там готовилась пища. Или когда в соседнем доме топилась печь.
Огонь.
Танцующий Лист упирался и артачился. У Юн, борясь с ним, гнал его быстрее и быстрее – они должны успеть, должны предупредить… Темнота уже начала опускаться, но ночь еще не вступила в свои права. И все же почему-то У Юну не особенно удалось разглядеть хоть что-то впереди, точно мир там был отгорожен завесой тумана.
Тумана, который горел и расплывался. И вскоре к нему присоединился свет, приглушенный и чудовищный.
У Юн отогнул перчатку, чтобы утереть слезы. Сущая ерунда, и он пришпорил лошадь, хоть все инстинкты коня и его наездника кричали о том, что нужно бежать отсюда. Клубящиеся испарения заволокли все перед ними, уходя в небеса.
Первые здания неожиданно показались из дыма чернеющими обугленными пиками зловонных обломков. Тлеющие угли помогли разглядеть их сквозь сумерки и пелену дыма. Были и другие фигуры, они двигались – бежали и кричали, – пока их не настигали всадники, точно посаженная на коней смерть, и заставляли кричащих навеки замолкнуть.
Нет.
В голове У Юна не было четкого плана. Лошадь и всадник ринулись к одной из этих смертоносных фигур, его медная цепь взметнулась в воздухе.
Раздался крик одного из имперских стражников – от удара он выпал из седла и свалился наземь, а его скакун встал на дыбы, закатил глаза и рванул прочь. Конь У Юна, понукаемый ударами твердых каблуков в бока, помчался вперед, топча раненого мужчину. Подкованные железом копыта зверя весом в тысячу цзиней оказались сами по себе отличным оружием, настоящими наковальнями, которые раздавили горло, грудину и пах, прежде чем У Юн поскакал за другим.
Цепь встретилась с черепом – пал еще один солдат. У Юн погнался за следующим; тот попытался уйти, но металл настиг копыта его лошади, та взбрыкнула и споткнулась. Всадник попытался удержаться, но это было так же бесполезно, как пытаться поймать ветер, его лошадь убежала прочь без седока.
Никакого плана в голове, лишь переть напролом и покончить с этим.
Солдат становилось все труднее разглядеть. Мешали темнота, дым и застилающие глаза слезы, на которые У Юн пытался не обращать внимания, даже когда откашливал смолу, заполнившую легкие.
Вновь раздались крики, приглушенные, поглощенные дымом. Откуда? Где?
По правую сторону полыхал, точно сама преисподняя, один из домов, и языки пламени касались ночного неба. Стоило У Юну подобраться поближе, как он разглядел девочку двенадцати-тринадцати лет, которая вывалилась из разрушенной стены. Она бежала, рыдая, ее ночное платье было охвачено пламенем, волосы обуглились.
Еще один солдат устремился к ней, и прежде чем У Юну удалось приблизиться, он рубанул прямо из седла девчушку так, как человек мог бы срубить мешающий куст.
Но У Юн все еще был далековато. Зато кое-кто другой подскакал ближе. Чао Гай мчалась галопом к солдату под прямым углом, издав крик чистой боли.
Ее меч сверкнул в воздухе. Голова мужчины слетела с плеч и покатилась по земле позади него. Его обезглавленное тело продержалось в седле еще несколько мгновений и свалилось на землю, нога запуталась в стремени. Запаниковавшая лошадь потащила труп прочь, брыкаясь от тяжести, которую не могла понять.
Чао Гай издала еще один ужасный, полный горя рев к небесам, которые плотно заволокла сажа, но внезапно из дыма выскочили еще двое всадников, которые тут же стремительно кинулись к ней. Свой конец они встретили так же стремительно. Посох и меч Чао Гай не знали жалости, безо всякого изящества они несли лишь смерть.
На сей раз У Юн подоспел на помощь. Спустя несколько мгновений солдаты пали замертво.
– Куда?.. – попытался спросить У Юн, но из горла вышел лишь отрывистый кашель.
Чао Гай все равно не ответила. Она опять закричала, без слов, закашлявшись, будучи сломленной, преисполненной злобы и ярости. Затем она прикрепила оружие к седлу и резко спрыгнула с лошади. У Юн подъехал ближе и едва успел подхватить уздечку – обе лошади вырывались, дергали поводьями и мотали мордами, словно желая стряхнуть этот ужас. Ловко управляясь с поводьями обоих скакунов, У Юн неуклюже выскочил из седла.
Чао Гай обняла мертвую девчушку, прижавшись к ее лбу своим; ее, казалось, совсем не волновало, что бедняжка почти развалилась пополам. Ее тельце было разрублено так глубоко, что вся кровь, кости и еще теплые внутренности вывалились наружу.
Позади полыхал дом ее семьи. Дом, из которого ей запретили выходить.
У Юн перекинул поводья лошадей через их головы, придержав их сзади одной рукой, и опустился на колено рядом с Чао Гай. Дым обжигал их лица и горло. Жар от охваченного пламенем дома проникал сквозь их одежды даже отсюда.
Глаза Чао Гай дико блестели не то от дыма, не то от пережитого, а быть может, и от того и от другого вместе, все ее лицо было в саже. Она оторвала полный муки взгляд от девчушки и рассеянно устремила его вдаль.
– Ни одного из них, – прохрипела она едва слышно. – Ни одного…
Пусть У Юн и не обладал сверхъестественными способностями Чао Гай, он уже увидел достаточно, чтобы понять, о чем она говорила. Жители деревни сгорели заживо, запертые в своих домах, а осмелившиеся бежать нашли смерть от меча.
– Запертые… – шептала Чао Гай. – Их мучили, а после заперли… умирать в одиночестве… Боль… я чувствую… так много боли… слишком поздно. Слишком поздно. Лишь умирающие…
Ее голос скрипел, точно ржавый металл. У Юн потянулся и схватил ее за руку.
Чао Гай… чувствовала, как убивали ее людей. Казалось, ее глаза окутала невообразимая тьма. Словно жидкие чернила заменили ее слезы, а глаза обратились в черные бриллианты на лице, вмиг переставшем напоминать человеческое.