Сун Цзян на мгновение застыла, а после беспомощно обратилась к Чао Гай:
– Сестрица Чао, убеди Мудреца прислушаться к гласу рассудка, как вождь Ляншаньбо…
– У нашего Тактика есть выбор – уйти или пойти с нами, – оборвала ее Чао Гай. Смотрела она не на Сун Цзян, а на У Юна, глаза ее были красными и опухшими. – Каждый герой Ляншаньбо имеет право идти на жертву во имя мести. И я это право уважаю.
У Юн кивнул ей.
Сун Цзян расстроенно вздохнула, но дальше спорить не стала.
– Исходя из практических соображений нужно как можно скорее предупредить обо всем остальных в Ляншаньбо, – сказала она вместо этого. – Если с нами что-то случится…
– Сестрица Чай, могу я попросить тебя отправиться на гору? – подала голос Чао Гай. – Мы оставим себе немного риса, а ты поедешь с двумя вьючными лошадьми – я не буду отнимать у Ляншаньбо эти богатства. Третью лошадь я возьму себе. Не торопись и не переутомляй лошадей, поезжай осторожно и к завтрашнему утру будешь на месте. Знаешь, как отсюда добраться?
– Да, Небесный Владыка.
– Спасибо, что проделала весь этот путь и предупредила нас. Я в большом долгу перед тобой.
Благородная госпожа Чай поклонилась, преисполненная сожаления:
– И все же я оказалась недостаточно быстрой.
«Чтобы их спасти – нет, – подумал У Юн. – Но достаточно быстрой, чтобы Чао Гай сумела отомстить за них».
Ни одно из преступлений, свершенных этой ночью, не останется безнаказанным. Гнев Ляншаньбо познает каждый. Цай Цзин превратил это в смертельную битву, и Ляншаньбо не будет знать пощады.
За кровь и смерть они отплатят той же монетой.
Лу Да не совсем понимала, что же случилось с деревней сестрицы Чао, но что-то плохое, что-то невообразимо ужасное, раз никто не говорил об этом в открытую.
В обычный день Лу Да потребовала бы, чтобы ей прямо все объяснили, но даже ее длинный язык будто сковало от напряжения. Хотя не столько от напряжения, сколько из-за лица сестрицы Чао, по которому словно козьими рогами прошлись или целое стадо коз пробежало копытами. Но самым ужасающим было ее выражение лица; это напомнило Лу Да, как настоятель Чжи застукал ее с мясом, только все было в тысячу раз хуже.
Лу Да никогда в жизни не видела Бай Шэн. Бай Шэн, Дневная Крыса, подруга Чао Гай, которой в том деле с подарками на день рождения была отведена ключевая роль. Но Чао Гай отзывалась о ней как о сестре, как об одной из них.
Она умерла за них.
Лу Да этого было достаточно. Они отомстят за Бай Шэн. Все было просто, как закон природы.
Мысль о том, что хаоцзе из Ляншаньбо поступили бы как-то иначе, могли бы поступить иначе, потрясла бы ее до глубины души.
Они распрощались с сестрицей Чай и двинулись прямо в деревню Бай Шэн, не быстро, но уверенно. Лу Да по-прежнему сжимала тяжелый железный посох. Никто не сказал ни слова, лишь от Ли Куй порой доносились проклятия, когда ее лошадь брыкалась или упрямилась.
В самый тихий час, когда было уже далеко за полночь, но задолго до того, как небо на востоке начало светлеть, Чао Гай повела их в сторону от главной дороги по тропинке к домику, который на вид ничем не отличался от остальных. Они молча спешились и привязали лошадей. А после Чао Гай кивнула Лу Да и Ли Куй.
Раздались удары боевых топоров и железного посоха, с грохотом дверь разлетелась на щепки. Разбойники зашагали внутрь по обломкам.
Мужчина, Хуан Вэньбин, от шума пробудился, его лицо было покрыто синяками и кровоподтеками, а во взгляде появился испуг еще до того, как он разглядел их.
«Ясное дело», – подумала Лу Да.
Он убил одну из их сестер. Он уничтожил деревню Чао Гай. Все, что должно последовать дальше, было вполне очевидным исходом.
Лу Да двинулась было в его сторону, но Чао Гай оказалась быстрее. Она бросилась вперед, прямо на него, кувыркнулась в воздухе, описав дугу хрупким телом, и вся сила удара пришлась на его горло.
Муж Бай Шэн вылетел из кровати. Его отшвырнуло в центр дома, прямо на стулья и стол.
Лу Да подбежала и схватила его за грудки. Он все еще дышал. Она впечатала его в стену, прижав посох к его груди и шее. Он тихо вскрикнул, словно умирающая птица.
И тогда, безо всякой спешки, его окружили остальные хаоцзе. Тени, чернеющие в ночи, они будто собирались свершить какой-то темный ритуал.
У Юн подошел к очагу и развел слабый огонь, отчего по стенам маленького домика заплясали тени.
– Бай Шэн не заслуживала быть связанной с таким червем, как ты, – раздался голос Чао Гай. Отблески огня превратили ее лицо, сплошь в синяках, в страшную кровавую маску. – Ты виновен в ее убийстве.
– Я… пытался… – хрипел мужчина, едва дыша из-за прижатого к шее посоха Лу Да. – Я пытался спасти ее. Я сделал все, что смог…
– Трус, – сплюнула Чао Гай.
– Ты права, – слезы покатились из-под его опухших век, грудь тяжело вздымалась под посохом Лу Да. – Полностью права, это моя вина. Скорее же убей меня, молю тебя…
Но его жалкий вид лишь разгневал Лу Да.
Как он только посмел? Как он посмел умолять. Ее посох сильнее надавил на горло, пока он не захрипел и не начал задыхаться.
– Полегче, – пробормотала Сун Цзян, и Лу Да нехотя ослабила нажим.
– Так просто ты не умрешь, – с той же мертвой яростью заявила Чао Гай. – Единственная милость, которую я дарую тебе сегодня, заключается в том, что я не сожгу твою деревню, как поступили с моей, и не вырежу каждого, на кого ты хоть раз взглянул. Страдать будешь только ты один, страдать за каждую загубленную жизнь в Дунцицунь. Лишь тогда тебе будет дарована смерть.
Ли Куй бросила боевые топоры на пол и достала кинжал, настолько острый, что его лезвие растворялось в пляшущем свете. Она перебросила его из руки в руку и рассмеялась.
– Я поняла, что нужно делать. Мудрец, разыщи-ка нам вина. Я буду отрезать от этой сволочи по кусочку ради мести, которую ты захочешь отведать, сестрица. Славная выйдет пирушка нынче ночью!
Лу Да резко обернулась, пытаясь взглянуть на сестрицу Чао. Убить человека – это одно, убить этого человека – вообще благое дело, но можно ли дойти до такого? Разве это было правильным?
– Сестрица… – пробормотала Сун Цзян, намереваясь подойти к Чао Гай, но У Юн рукой преградил ей путь.
– Не сегодня, – тихо сказал он.
Чао Гай молчала и только спустя долгое, растянувшееся до небес мгновение произнесла:
– Пусть будет так.
Позже Лу Да почувствует, что в ту ночь ее сознание разделилось на до и после, прямо как когда она впервые убила человека. Но на сей раз рядом с ней была ее семья, и она чувствовала, что после этого они станут еще ближе, словно единое целое, навеки.
В ту ночь Лу Да поняла несколько вещей…
Она поняла, что все ее представления о верности разбойников Ляншаньбо, об испытываемой ими ярости к тем, кто их предал, были совершенно ничтожными по сравнению с тем, как все обстояло на самом деле. Она поняла, что то же самое они бы сделали и ради нее, и что она, разумеется, сделала бы то же самое ради них, вновь и вновь, всегда, столько раз, сколько бы это от нее потребовалось.
Она поняла, что они и вправду были готовы отдать друг за друга жизни. Как оказалось, это совсем не сложно.
Она также поняла, что Ли Куй была права: человеческое мясо, поджаренное на огне и запиваемое вином, по вкусу очень напоминает свинину или собачатину. Только приправленные местью.
Еще она поняла, что человек может прожить ужасно долго, когда от него отрезают кусочек за кусочком, пока не дойдут до сердца, из которого У Юн сварил суп на рассвете.
Это придало им сил для обратного пути.
Они ехали навстречу восходящему солнцу, едва ли перебросившись парой слов. В глазах Чао Гай застыла мертвенность, но, по крайней мере, в них поутихла ярость, грозившая сжечь всех и каждого, оказавшегося на ее пути. У Лу Да все внутри сжималось от того, что она больше никак не могла развеять усталость Чао Гай или унять ее боль – ничего, чтобы исправить случившееся сегодня. Ничего, кроме того, что уже было сделано, и того, что они собираются сделать. Поскольку месть Ляншаньбо на этом не закончится – Лу Да в этом даже не сомневалась. Это было лишь начало.
Лу Да постоит за каждого члена ее семьи, каждого из Ляншаньбо, чего бы ей это ни стоило.
Глава 20
Цай Цзин водил кистью по тонкой бумаге для каллиграфии совсем не изящно, беспокойно. Мазки получались размашистыми и неровными, а меж иероглифов тонким черным туманом рассы ' пались чернильные пятнышки.
Недопустимо, совершенно недопустимо.
Полк, целый полк был уничтожен, и никто до сих пор не мог объяснить ему, почему. Бездарность, полнейшая бездарность.
Кем бы ни были эти негодяйки, они, вне всяких сомнений, навели невообразимый ужас на всю империю. Не знающие никаких границ, словно варвары, способные очернить любого, даже его самого, своими порочнейшими, жесточайшими варварскими злодеяниями. Быть может, они бы и против государя святотатство учинили, представься им шанс. Также эти разбойники не могли обойтись без поддержки значительного числа людей, достаточного, чтобы устранить около тысячи обученных стражников, причем сработали они так чисто, что никто не смог раздобыть для Цай Цзина хоть кроху информации.
С самого начала все это расследование попахивало сплошной бездарностью и беспорядком. Либо Цай Цзина окружали одни дураки, либо эти разбойники были куда хитрее и изворотливее лучших умов империи – он предпочитал, чтобы ни то ни другое не было правдой. Он ясно осознавал, что на торговку вином вывела его чистейшей воды случайность. И точно так же им потребовалось прочесать всю местность, допросить сотню путешественников, прежде чем найти того, кто видел синелицую женщину неподалеку от места, где проснулись солдаты. И благодаря большой удаче он смог запомнить татуировку на лице ее спутницы, что выдало бывшего наставника по боевым искусствам Линь Чун.
И она каким-то образом примкнула к стану людей, способных заманить целый полк в смертельную ловушку.