Лу Цзюньи частенько повторяла эти слова. Отвечала ими своим друзьям-интеллектуалам в ходе оживленной беседы, временами наименее храбрые из них шикали на нее, тут же краснели и начинали демонстративно оглядываться по сторонам, проверяя, не наблюдает ли за ними кто-нибудь.
Видя подобную реакцию, Лу Цзюньи частенько заявляла, что сам государь согласился бы с ней.
Идеализм не был хоть чем-нибудь реальным. Реальными же были советник, вонзающий шип в глаз женщины, Фань Жуй, беспрестанно бормочущая непонятно что, как одержимая, постоянный страх перед властями, которые запросто могли раздавить ее, как таракана, да и не только ее, но и всех, кто был ей дорог или с кем она вообще когда-либо заводила разговор, начиная с ее дорогой Цзя и заканчивая друзьями и посетителями ее глупых, наивных и ребяческих светских кружков.
– Я не могу. Я… я не стану, – ее рука смяла бумагу в непроизвольном отторжении, превратив в мусор, каковым та и являлась. «Сестрица Линь, кем же ты стала? И кем была я все это время?» – Прошу тебя, пожалуйста, уйди.
Линь Чун отошла от стола, выпрямив спину. В первый раз она почувствовала, что клеймо преступницы ей отлично подходит. Стало частью ее нового облика, того человека, в которого она превратилась.
– Если вас принудили бы работать со станком, то никто не смог бы обвинить вас в чем-либо, – сказал Тактик. – В наших силах снять с вас любую ответственность.
Лу Цзюньи легонько и бесшумно мотнула головой. Вина все равно была бы на ней, как они этого не понимали?
– Вы опасаетесь худших крайностей, на которые способна пойти империя, – елейно проговорил Тактик. – Людей, которые портят все хорошее, что могло бы в ней быть. Многие тоже их опасаются. Мы можем стать отличными друзьями…
– Заканчивай с этим, – раздался голос Линь Чун. Она сделала шаг назад, все еще пристально глядя на лицо Лу Цзюньи. – Ты дал согласие. Мы сделали предложение. Она отказалась.
– Да ладно тебе, – возразил Тактик. – Это всего лишь общественная дискуссия…
– В которой ты, без сомнения, сможешь заставить даже самый упрямый разум разделять твою точку зрения, – прохладно заметила Линь Чун. – Очевидно, что моя подруга сегодня себя неважно чувствует. Она любезно нас приняла и дала нам свой ответ. Забудь об этом.
Тактик переводил сомневающийся взгляд с одной из них на другую.
– Это не было нашей первостепенной задачей, – напомнила Линь Чун своему компаньону и потянула его в сторону. – Этим вечером нас ждут более срочные дела.
Лу Цзюньи уставилась в пустоту. И как она раньше не понимала, что перемены, к которым она всегда призывала, обернутся лишь кровопролитием? Она вела себя как дитя.
Вдруг на ее плечо опустилась ладонь.
– Мы радеем за справедливость, – сказала Линь Чун. – Клянусь тебе.
– Как ты можешь это знать? – охрипшим голосом тихо спросила Лу Цзюньи.
– Потому как это все, что у меня осталось, – на миг Линь Чун сжала ее плечо сильнее, а потом вместе с Тактиком шагнула к дверному проходу. Никто из них не оглянулся назад.
Лу Цзюньи еще долгое время сидела во мраке, пока лампа не начала потрескивать. Когда она встала с места, ее суставы оказались отвердевшими, словно глина, а кончики пальцев уже успели онеметь.
Она до сих пор держала в руке смятую бумагу, которую всучил ей Тактик. Она подняла лампу, прошлась по комнате, остановившись у очага, и опустилась на пол.
Некоторое время она держала бумагу в руках, уставившись на нее так, будто яд написанных на ней слов мог запятнать ее кожу. А потом поднесла ее к тусклому пламени лампы.
Край тут же загорелся. Лист опустился в блестящие остатки масла, и пламя чуть не коснулось пальцев Лу Цзюньи, прежде чем она обронила его и тот не свернулся, обращаясь пеплом на камне.
Она наблюдала за ним, пока лист окончательно не погас, потом подождала и, когда обугленные остатки достаточно остыли, смяла те ладонью. Она продолжала делать это до тех пор, пока ее рука не стала черной и все напоминания о просьбе Линь Чун не исчезли.
Глава 22
Линь Чун склонила голову, скрываясь под тенью соломенной шляпы доули, волосы упали ей на лицо. Время от времени она вертела в руках чарку с вином, стоявшую перед ней на столе, или же поднимала ее, чтобы пригубить напиток.
Не было ничего необычного в том, что молчаливый путник в одиночестве потягивает вино, пусть он и одет как последователь жэнься.
Такую маскировку выбрал для нее У Юн. Лишь практикующие жэнься носили волосы распущенными, и сейчас они наряду с широкими полями шляпы помогали скрыть лицо Линь Чун. Что Линь Чун, что У Юн в умении нанесения макияжа не могли сравниться с Ху Саньнян, и пусть они прицепили повязку на ее клейменую щеку, списав на рану, но расположение ее было уж чересчур подозрительным для любого, кто был осведомлен о хитростях, к которым прибегают осужденные, чтобы не вызывать нежелательных вопросов.
Линь Чун, разумеется, могла попытаться солгать, сказать, что она уже отбыла наказание, но чернила-то были все еще свежими и вполне четкими, а потому лишь самый зеленый юнец, едва надевший военную форму, купился бы на такую уловку. Да и к тому же многие стражники в Бяньляне знали ее в лицо. Если ее задержат хоть на несколько мгновений для досмотра, она тут же будет разоблачена.
У Юн, в отличие от нее, подобных проблем не испытывал.
Их Тактик в другом конце заведения выкрикнул пьяное приветствие, что-то похожее на тост, поднял чарку и небрежно запрокинул ее. Солдаты за тем же столом гаркнули то же самое и повторили за ним, смеясь и похлопывая У Юна по спине.
У Юн, несомненно, был тот еще мастер маскировки: он нацепил форму имперского стражника, немного расстегнул рубаху и заткнул за пояс пустые перевязи для меча, как делали стражники в свободное от службы время. В военной шапке из войлока У Юн в мгновение ока превратился в младшего офицера, готового кутить вместе с сослуживцами.
– Взгляни, как лучше? Я ничего не упустил? – спрашивал он, поворачиваясь, чтобы показать наряд Линь Чун.
– Нет, все отлично, – кивнула Линь Чун. Она ощутила укол странного негодования, которое напомнило, сколько лет она отдала имперской страже, но эту форму носить так и не удостоилась. А У Юн буквально в мгновение ока вжился в эту совершенно не заслуженную им роль.
«Это лишь маскировка», – твердила себе Линь Чун. И дело было не только в том, что у У Юна не было клейма и к тому же его никто не знал в лицо, что делало его превосходным кандидатом на роль стражника, находящегося в увольнении. Пусть Линь Чун и знала их жаргон и могла перечислить все, на что стражники жаловались друг другу во время ночных попоек, но даже когда она служила вместе с ними, ей приходилось хорошенько попотеть, чтобы ее допустили к их столу. Она понятия не имела, как вести себя при этом непринужденно, и неважно, во что она была одета.
У Юн же, напротив: чуток выпивки, пара-тройка грубых колкостей – и вся их компания тут же превратилась в давнишних, закадычных друзей.
Что за порочный талант!
Спустя какое-то время после того, как барабаны отбили полночь, У Юн пожелал всем спокойной ночи и нетвердой походкой поплелся к столику Линь Чун в стороне, но лишь после того, как его собутыльники расплатились и скрылись в ночи.
– Что узнал?.. Да аккуратнее ты! С тобой все в порядке?
У Юн натолкнулся на стену, зацепившись ногами за стул.
– Напился. Я – ик! – очнь пьяный. Здрствуй, сестрица Линь. Надо бы тебе прозвище придумать.
– Сядь уже! – Линь Чун подскочила, чтобы усадить У Юна на стул, и после непродолжительной борьбы с его руками и ногами ей это удалось. – Так ты не притворялся? Ты и вправду напился?
– Ну ясен пень, я нплся. Доствернсть првше всего, – невнятно пробормотал У Юн. – Ох, и горазды же эти мужики языками чесать. Крепче вино – длиннее язык.
– И ты что-то выведал.
– А как же иначе? – улыбнулся У Юн во весь рот. – По крайней мере, я узнал все, что этим парням самим известно. Трактирщик в Восточном квартале имел на это право. Именно там стражники, охранявшие темницы, любили промочить горло.
– Как я и думала, – сухо ответила Линь Чун. – Если только ты не решил, что мы здесь лишь веселья ради.
– Ох, сестрица Линь! За живое задеть пытаешься, но не тут-то было, – У Юн погрозил ей длинным пальцем. – Между прочим, не находишь изумительным, что в нашей распрекрасной империи притаилась одна секретная темница? Да за которой следят не просто тюремщики, надзиратели или судьи, а сама имперская стража. Что за дела там проворачивают, даже подумать страшно. Подобное, сестрица Линь, означает, что наверняка случалось так, что один-два министра попадали в Яму и заканчивали жизнь, глотая яд. Занимательно.
– Никакого секрета здесь нет, – сказала Линь Чун. – Про эту темницу всем известно.
– Известно о темнице, а не о том, ' что она собой представляет. Страшные истории о Яме, которые родители рассказывают детям, чтобы те их слушались, – вовсе не то же самое, что повстречаться с кем-нибудь, кто пережил заключение в ней.
– Потому что их всех казнят, – без обиняков парировала Линь Чун, – и в том нет никакой тайны. Яма предназначена только для самых худших отбросов империи.
– Ах да, и это слова наставника по боевым искусствам, осужденного за покушение на начальника имперской стражи. А не приходило ли тебе в голову, мой разыскиваемый друг, за какие заслуги империя бросает туда высококлассных ученых?
Линь Чун не нашлась с ответом. Она не прекращала думать об этом. Империя была… была правительством. Законом. И имела свои способы заставить этому закону подчиняться. Монахов и философов уже казнили раньше, очевидно, в этом и заключался этот способ.
– Быть может, настоящих бессмертных и не осталось больше, – промурлыкал У Юн, – но до меня доходили слухи о парочке-другой отшельников, которые больше двух веков прожили и любые раны исцелить могли. Чисто теоретически, дорогой наставник, как ты казнила бы такого человека? Быть может, голову отрубить будет достаточно, но разве можно сказать наверняка?