Нет, безумцем он не был. Фань Жуй была безумна, но в каком-то смысле ею двигало благоразумие и чувство справедливости, даже когда она предавала свою страну и государя. Действиями же Цай Цзина руководил лишь холодный расчет.
Не безумец, он – тиран.
Он вновь принялся расхаживать среди руин, словно находился на музейной прогулке. Во двор за разрушенными стенами ворвались стражники, перекликаясь друг с другом, тут же посыпались команды отыскать советника и министра.
Цай Цзин остановился и поглядел на мертвого военного министра. Его неподвижная рука все еще сжимала божий зуб, вот только пальцы и ладонь обуглились и почернели. А сам же божий зуб… У Лу Цзюньи перехватило дух, крик застрял в горле: артефакт обратился пеплом.
Какая сила сумела сотворить такое?
Она вновь взглянула на Цай Цзина. Она готова была поклясться, что на губах советника заиграла мерзкая улыбка.
– В самом деле, благословенный день, – произнес он тихо, едва слышно. – Удар, подобный этому, точно развеет все возражения. У государя не будет иного выхода, кроме как предоставить мне войска.
Глава 27
Цай Цзин прошел мимо свиты служанок и евнухов, поднялся по ступеням императорской лестницы и остановился у дверей зала для аудиенций, который посещал тысячи раз до этого.
Он принял ванну и сменил испорченное облачение на новое, прежде чем прийти сюда. Теперь на нем красовался дорогой стеганый халат из серо-голубого шелка, подвязанный расшитым поясом; дополняли образ тщательно уложенные волосы и борода – внешний вид безупречный, как обычно, когда он представал перед Сыном Неба.
Его одежда была под стать его уверенности. Государь, разумеется, уже получил прямой подробный доклад о событиях минувшего дня, он наверняка признал правоту Цай Цзина. А Цай Цзин оказался прав, впрочем, как и всегда. И теперь он вызвал его, чтобы составить указы, которых так жаждал советник. Тогда все те придворные, смеющиеся над ним за его спиной, подавятся собственным высокомерием.
Цай Цзин подождал, пока трижды не ударят серебряные жезлы и все собравшиеся, гражданские и военные чиновники, не займут свои места. Глашатай провозгласил:
– Долгих лет жизни государю! Да здравствует Великая Сун! – Он повторил это еще два раза, и все чиновники в зале опустились на колени.
Лишь после того как государь прошествовал к трону и занял свое место, глашатай вызвал Цай Цзина.
Тот шагнул вперед, почтительно склонив голову, прошел по блестящим полам длинного зала для аудиенций, пока не оказался в самом его центре. Он изящно откинул полы халата, пал на колени и прижался лбом к ладоням, бормоча приличествующие слова:
– Этот слуга недостоин находиться в присутствии вашего императорского величества.
Обычно государь тут же приказывал ему подняться.
Время шло, а государь хранил молчание.
Отчего же Сын Неба ничего не говорит?
В голове Цай Цзина роились сотни разных мыслей. Неужели государь, его величество, его императорское величество винил его… Нет, быть такого не может. Цай Цзин никогда не пребывал в немилости.
Он усердно работал ради этого.
Его язык дергался у него во рту, он жаждал все исправить, обернуть все вспять, но и слова не мог сказать до тех пор, пока его сиятельное величество не позволит ему этого…
– Ответь-ка мне, – раздался, наконец, голос сверху. – Ответь мне, советник мой. Как ты поступил бы с чиновником, который упустил двух государственных изменников, отдал им опасное изобретение, а после в стороне наблюдал, как они подвергают опасности столицу и дворец? Как ты с ним поступил бы, а, советник?
Хваленая невозмутимость Цай Цзина дала трещину. Бесчисленные взгляды собравшихся на сегодняшнем заседании словно пробирались под кожу и видели насквозь его стыд.
Нет, это невыносимо.
Это то, ради чего ты боролся, – напомнил ему шепот. – Убеди государя и защити империю. Это всего лишь очередное испытание, не более.
Император не будет долго ждать его ответа…
Цай Цзин с опущенной головой уставился в полированный камень, его борода сливалась с его белоснежной поверхностью.
– Я убил бы его, мой государь, – ответил он.
Мгновение спустя Цай Цзин услышал, как государь зашевелился. Со всех сторон тут же, разумеется, раздалось приглушенное шарканье, но издать какие-либо иные звуки никто не осмеливался. Цай Цзин выждал, пока напряженность в зале ослабнет, а после продолжил:
– Милосердие государя не знает себе равных, я не достоин его снисхождения. Если ваше величество пощадит меня сегодня, я смиренно буду стремиться постичь всю мудрость вашего великодушия. Если буду наказан за ошибки, то молю лишь об одном – чтобы меня запомнили как верного слугу империи.
Он замолчал, выжидая. Ему казалось, что его слова правильные: государь всегда желал любви своих подданных, всегда хотел быть великодушным и милостивым. Хотел выглядеть таковым.
Цай Цзин служил ему столько лет…
И он не мог принять мысль, что все это может плохо для него закончиться.
И наконец… Наконец! Государь заговорил:
– Встань.
Напряженность испарилась, и Цай Цзин понял, что его решение было верным.
Он поднялся. Полы его халата плавно опустились, сцепленные руки выражали умиротворение, он был спокоен.
Император восседал на троне, его роскошные красно-золотые одежды струились по телу, на голове возвышался величественный головной убор. Глубокие морщины испещряли его царственный лик.
Сын Неба несет непосильную ношу, – напомнил себе Цай Цзин.
Цай Цзин редко сомневался в собственной правоте, но на его плечах не лежало все их праведное государство. Он ждал.
– Так ты хочешь, чтобы я послал армию за этими разбойниками с Ляншаньбо, – сказал император.
– Все верно, мой государь.
– И меня уведомили, что тебе для этого нужно десять тысяч человек.
– Поговаривают, их оплот укреплен крайне хорошо, государь, и мы не знаем наверняка, какие дурные силы находятся в их распоряжении. Согласно моим отчетам, они держат в страхе всю сельскую округу, а кроме того, уничтожили целый полк в деревне Дунцицунь в провинции Цзи. Уверен, что напавшие сегодня на Бяньлянь мятежники как раз из их шайки, а это нападение являлось кульминацией их заговора. Они глубоко пустили корни, и их необходимо уничтожить.
Император опустил подбородок на сложенные домиком руки.
– Будут тебе войска. Возьмешь с собой генерала Гуаня.
Цай Цзин старался не показывать этого, но его сердце заплясало от радости.
Слава генерала Гуань Шэна прогремела по всей стране. Он был подобен богу войны, с красивым румяным лицом и необычайной бородой, его излюбленным оружием служила изогнутая сабля с длинной, словно древко копья, рукоятью.
– Также я принес счастливые вести, касающиеся сегодняшнего нападения, – осмелев, выдал Цай Цзин. – Изменники потерпели неудачу и тем самым раскрыли тайны исследований, которые я проводил для вашего величества. Полагаю, то, что мы выяснили, может дать империи новое сокрушительное преимущество над врагами. Вдобавок своим бесконтрольным использованием наших ресурсов этот ученый Лин продемонстрировал могущественное оружие. Это также может стать величайшим благом для империи и будет вечно служить защите интересов державы.
Император изучал кончики своих сложенных пальцев, а после ответил:
– Нет.
Ответ поразил Цай Цзина в самое сердце, причинив тому почти физическую боль.
– Государь, если позволите мне объяснить все более подробно… – начал он.
– Нет, – император поднял взор, а после опустил, задержав его на советнике. – Ты получил высочайший ответ. Немедленно прекрати все эти исследования. Людям не ' должно вмешиваться в такие дела.
«Но как же Цзинь?!» – хотелось закричать Цай Цзину.
Северные захватчики уже готовы к вторжению. Все предсказания на крови и костях… Неужто государь забыл, ради чего они все это затеяли?
Такой потрясающий прогресс с божьими клыками стал бы великим шансом для империи. Они смогли бы защитить всю страну и укрепить ее границы, даже вернуть территории, принадлежащие им по праву. Использование их против этих бандитов с Ляншаньбо как еще одно хитроумное преимущество сулило лишь вторичную выгоду – истинные возможности были куда больше, куда шире и перспективнее…
Цай Цзин крепко сжал руки, спрятанные в рукава. Государь никогда не стремился к абсолютной власти. Он хотел мира.
И отказывался понимать, что одно невозможно без другого.
– Больше эту тему поднимать не будем, – объявил он Цай Цзину. – Мой указ ты получил.
Отвергнутый, тот поклонился и вышел, его отточенные движения едва ли были исполнены надлежащего почтения. Он вернулся в свои покои и застыл, живот скрутило так, будто в него нож воткнули.
Ему следовало беспокоиться не о собственной судьбе. Над империей нависла настоящая угроза, и Цай Цзин готов был тысячу раз умереть, чтобы защитить ее. Он никогда об этом не забывал.
У него оставался последний шанс. Государь запретил использовать божьи клыки, но ведь о его указе известно не всем пока что. Совсем скоро армия отойдет на приличное расстояние от Бяньляня, и пока новости из столицы ее не достигнут, абсолютная власть над ней будет сосредоточена в руках Цай Цзина.
Единственный способ убедить государя – это продемонстрировать успех и после вымолить прощение за ослушание. Стабильно работающие божьи клыки. Не чудо-оружие, которое так напугало его величество, а спокойная, жестокая, управляемая сила, которую Цай Цзин лично вложит в руки императору.
Они так близки к этому. Госпоже Лу не свойственно преувеличивать или искажать факты. Кроме того, она достаточно напугана последствиями бесконтрольного использования божьих клыков, что гарантировало ее сговорчивость. Ей не следовало знать об указе государя, равно как не следовало знать и о том, что это была последняя, отчаянная попытка, которая в случае провала сулила Цай Цзину смерть.