сего. Но если это так и если Качинскому удалось провести в жизнь свою жуткую идею об истинных парах…То… То тогда многое объясняется.
Например, его внезапное появление в кафе — они будут чуять свою пару. Или слежка за Лариской — это сродни наваждению, одержимости. Что если Лариска — его истинная пара?
Бред какой-то, конечно. Такое даже шефу не расскажешь. Но пока что другой версии у меня нет.
Ираклий Базиров — безупречно порядочный. Им все у нас в редакции восхищаются — и женщины, и мужчины. И ещё, ему повторили дважды, что у Лариски есть парень, а его самого — видеть не хотят. И порядочность не позволит ему добиваться Лариску. Рушить её счастье с Пашей. Значит, он отойдёт, отступит. Будет считать свои чувства недопустимыми, неправильными и бороться с ними. А это — причиняет боль. Уж я-то знаю. Но у меня, как там сказал Качинский, обычная влюблённость. А у Базирова — наваждение.
Боже! Куда бежать? Как его спасать? Где найти кнопочку, которая, как говорил Качинский, отключает чувства, если они не уместны?
Мой печальные размышления прерывает телефонный звонок.
Номер неизвестный. Хм…Опять будут предлагать ковёр почистить или набор кастрюль по супервыгодной цене.
Голос в трубке тоже незнакомый — холодный и строгий:
— Олеся Николаевна, вам не стоит собирать информацию о «Проекте “Идеальные”».
— Кто вы такой и на каком основании указываете мне? — зла не хватает на таких самодовольных типов.
— На том, Олеся Николаевна, что вы наверняка не захотите, чтобы пострадали близкие вам люди — ваша подруга Лариса или ваша тётя Лидия. Так ведь. Они обе только обрели личное счастье.
Меня начинает трясти! Мою тётю-то за что?
— Кто вы? — рявкаю я в трубку, хотя у самой внутри всё дрожит.
— Всё время забываю представиться, простите, старческое, — говорит человек, голос которого звучит удивительно молодо и бодро. — Эдмонд Качинский.
Повисает пауза, вовремя которой я перевариваю услышанное.
— Надеюсь, вы меня поняли? — бескомпромиссным тоном уточняет профессор и отключается.
Я тут же перезваниваю по высветившемуся номеру, но ожидаемо слышу: «Абонент недоступен»
Судорожно вздыхаю, хватаю телефон и строчу шефу сообщение в WhatsApp: «Вилен Стефанович, во что вы меня втянули?»
Ответ приходит мгновенно: «Скоро буду».
И тут же звонят в дверь…
_______________________________
[1] Сытое брюхо к учению глухо
Глава 6
У меня нет глазка и домофона, чтобы спросить: «Кто там?», тоже.
Поэтому, дрожащими руками отодвигаю щеколду и проворочаю ключ в замке. Ожидаю увидеть кого угодно — людей в чёрном из какой-нибудь спецслужбы, костоломов от Качинского, его самого… Но вовсе не того, кого вижу. За дверью, почти подпирая головой притолоку, стоит Ираклий Базиров. Я вскидываю голову и тону в его глазах, сейчас — почти чёрных и бездонных. Меня окутывает аромат дорогого табака и не менее дорогого терпкого парфюма, отчего голова начинает слегка кружиться.
— Пустишь? — спрашивает он, и от бархатных ноток в его голосе у меня внутри всё начинает сладко вибрировать. Я даже игнорирую то, что он перешёл на «ты». В конце концов, мы — журналисты. А в журналистской среде выкать не принято.
Я отступаю и пропускаю его внутрь. В крохотной прихожке моей двушки резко становится мало места.
Отхожу в сторону кухни, и чтобы как-то скрасить неловкость момента от этого спонтанного визита, спрашиваю:
— Есть хочешь?
— Очень, — отзывается он и топает на кухню. — Слона бы съел. Целый день мотаюсь — поесть забыл…
— Слона у меня нет, но пельмени со сметаной обеспечить могу. Подойдёт?
— Ещё как.
Ставлю воду на газ, достаю из холодильника вторую пачку пельменей и спрашиваю:
— Чем обязана?
Он пожимает широкими плечами и говорит:
— Шёл мимо — решил заглянуть в гости к коллеге. Нельзя?
— Очень можно.
Откуда он узнал мой адрес — не спрашиваю: его узнать куда проще, чем Ларискин. В конце концов, достаточно просто позвонить в отдел кадров нашей редакции.
Пельмени довариваю в тишине. Базиров роется в телефоне, я смотрю на кипящее в кастрюле блюдо и думаю о только что прочитанном интервью и звонке Качинского. Пишу Миронычу сообщение, чтобы не выезжал ко мне. Он уточняет: «Правда, не нужно?».
«Да».
«ОК»
Так-так… Качинский? Откуда он мог знать, чем я занимаюсь? Неужели Мироныч сам меня слил? Да ну, глупости. Не стал бы он это делать.
К Ираклию у меня тоже тьма вопросов, но с чего начать — не пойму. В результате решаю пустить всё на самотёк. Накладываю в большую миску щедрую порцию пельменей, сдабриваю сметаной, вручаю тарелку ему и иду в комнату.
Базиров следует за мной, с тарелкой, на ходу уплетая нехитрую снедь.
Я сажусь за компьютерный столик, он — устраивается на диване, где открытой лежит папка, которую мне вручил Мироныч.
Базиров ожидаемо западает на неё. Даже миску с пельменями отставляет на тумбочку.
— Откуда это у тебя? — спрашивает, а голосе вместо бархата — сталь.
Пожимаю плечами, говорю правду:
— Шеф подсуетил. — И всё-таки решаюсь озвучить то, что вертится на языке: — Ты же есть там. В этом списке.
— Да, — честно отвечает он.
— Кто такие «идеальные»? Чем вы занимаетесь?
Он пристально смотрит на меня. И сейчас мне кажется, что в глубине его тёмно-зелёных глаз вспыхивают и гаснут звёзды.
— Ты слышала что-нибудь о кшатриях[1]?
— Немного, — честно признаюсь я. — Что-то вроде касты элитных воинов.
— Почти, на самом деле всё сложнее, но для понимания сущности подойдёт и такое объяснение.
— И чем же вы в основном занимаетесь?
— Защитой этого мира от всяких проявлений тьмы и негатива.
Мотаю головой.
— Звучит как какой-нибудь «Гримм[2]».
— И снова близко. Только вот силы зла и тьмы далеко не всегда сверхъестественные. Просто людям проще придумывать, что плохое — лишь отчасти антропоморфно. Но больше — ужасно, уродливо, звероподобно. Так проще. Но, увы, зло так легко не маркируется и не вычисляется.
Я сижу, открыв рот, и пытаюсь переварить услышанное.
— А как ты стал этим…Ну… «идеальным»?
— Мы жили в небольшом городке на Кавказе. Отец руководил тамошней телекомпанией. Мама до декрета работала музыкальным руководителем в детском саду, а потом стала домохозяйкой. По-другому было нельзя — я всё время болел, рос слабым и хилым. И вот однажды — в тот год мне исполнилось три года — в поликлинике маме посоветовали отправить меня в некий профилакторий. Мама обсудила это с отцом и, в конце концов, они решили, что хуже не будет. Подписали бумаги, и через три дня за мной приехали мужчина и женщина, представившиеся сотрудниками того учреждения. Мы с мамой уехали с ними. Мама рассказывала, что меня часто забирали на какие-то процедуры. Там было много детей от года до трёх лет, мальчики, которые тоже «проходили лечение». Матери наши жили в одном корпусе. Мы — в другом, там было что-то типа элитного детского сада или центра раннего развития. С нами проводили различные занятия. Через месяц мы вернулись домой. С тех пор я даже гриппом не болел. И стал опережать сверстников в развитии — и в физическом и в умственном.
— Круто, — тяну я. — Хотя нет, конечно, стрёмно. Они же над вами эксперимент ставили. А ваши мамы думали, что вас лечат.
Ираклий хмыкает:
— Но вылечили же.
— А потом? — я ёрзаю в компьютерном кресле от нетерпения разузнать всё.
— Потом — в десять лет — меня забрали в некую школу-интернат. Где я и познакомился с другими такими же, как я.
— С Кириллом Тихомировым? — подсказываю.
— И с ним тоже. Всего нас было сто пятьдесят человек.
— И чему вас там учили?
Он усмехается:
— Легче сказать — чему не учили. Философствовать, управлять, писать компьютерные программы, манипулировать, танцевать, драться.
Я аж присвистываю:
— Круто!
— Не то слово! После выпуска в восемнадцать лет поступить в любой вуз на любой факультет не составило труда.
И тогда я решаюсь на вопрос, который волнует меня больше всего:
— Скажи, а Качинского ты видел?
— Конечно, он лично читал у нас лекции по биологии и генетике.
— И как он тебе?
— Чудесный человек! Гений! Каждый из нас отдал бы жизнь за него!
— Даже если бы он угрожал Ларисе?
Смотрю пристально, жду ответа.
Но Ираклий лишь удивлённо вскидывает брови:
— С чего бы ему угрожать Ларисе?
— Ну, например, из-за того, что она — моя подруга, а он не хочет, чтобы я лезла в проект «Идеальные».
— Качинский не может знать об этом. И угрожать тебе тоже не может. Он умер три года назад. Я сам был на его похоронах. Но даже если он был жив — никогда бы не опустился до угроз и шантажа. То был благороднейший и интеллигентный человек.
Фыркаю:
— Когда я читала его интервью — он показался мне пафосным и с завышенным самомнением.
— Интервью? — шокировано смотрит на меня Ираклий, будто я сморозила вселенскую чушь. — Эдмонд Янович вообще не общался с прессой. Он был патологически скромным и не любил шумихи вокруг своей персоны.
— Да ну, — усмехаюсь я. — А это тогда как понимать? — и протягиваю Базирову ксерокопию.
— Понятия не имею, — говорит он и кивает на фотографию: — Но это точно не он.
— А кто же?
Базиров пожимает плечами.
— Никогда не видел этого человека.
— Но почему же он тогда журналистам газеты представился Качинским, а у тех и сомнений не возникло?
— Потому что, Олеся, это — желтая пресса. У них никогда ни в чём сомнений не возникает. Даже в том, что кочегар дядя Вася каждую ночь общается с внеземными цивилизациями.
Трудно не согласится, но становится ещё печальнее — мне казалось, я напала на след, а оказывается — не приблизилась и на йоту.
Пока я предаюсь размышлениям, Базиров читает интервью.
— Чушь, конечно, — говорит он. — Но если они, правда, сделали с нами что-то подобное с нами, тогда это многое объясняет в моём состоянии. Это действительно напоминает одержимость. А ещё — меня словно позвало в то кафе. Будто кто-то толкнул.