Воскресенский(придвигается и гладит Хесина по голове). Не плачь, мальчик. Все обойдется.
Хесин(яростно отмахиваясь). У-уу, извращенец! Уйди, не мучай меня!
Кто-то стучит в дверь. Потасовка Хесина и Воскресенского прерывается, и оба видят на пороге Леву Булочкина. У Левы потный лоб, кудри приклеились к нему намертво; необъятная дубленка распахнута, из-под нее торчит форма цвета хаки. В руках – огромный желтый рюкзак. Взгляд безумный.
Хесин(закручиваясь вокруг собственной оси на стуле). Левочка! А когда ты последний раз мылся? Нам с Сашей просто интересно.
Лева(тяжело глядя на Хесина). Ой, уймись, Ось! Вчера – и ты мне спину тер. Привет, Саш! Ну, кто нас сегодня? А?
Хесин. Да как обычно. Сами. Ладно, кроме шуток. Нужно писать филантропию. У Воскресенского – сифилис с нарушением всех рефлексов, и он писать не может. Очки с носа падают. Может, ты?
Лева(располагаясь на свободном кресле). Гнать вас всех отсюда надо. А чего писать-то?
Хесин(осклабясь и жестикулируя). Ну, как всегда. Меня во власти не устраивает то, что свою зарплату я пропиваю быстрее, чем ее успевают не заплатить.
Лева. Ось, мы же – частные.
Хесин. Тогда за то, что быстрее успевают пропить другие. Ну, придумай что-нибудь. Ты же умный.
Воскресенский(делает круглые глаза и тычет пальцем в газету). У-оо! Тут реклама!
Хесин(назидательно). Да, Сашенька. Мы живем в стране развитого капитализма.
За их спинами возле двери слышится извиняющееся покашливание. Все трое нехотя поворачиваются.
Автор. Кх-кхм!
Звонит городской телефон.
Хесин(не снимая трубки – в пространство). Аллё!
Лева(снимает трубку). «Первопечатник». Аллё. Нет. Вентиляторы нам не нужны. Зимой мы впадаем в спячку и не мерзнем.
Вешает трубку.
Хесин(встает со стула, подходит к шкафу и развратно опирается на него правой рукой). Здрасьте! С чем пожаловали?
Автор(смущаясь). Я… мне… я вам звонил! Вчера. Вы сказали, что можно прийти и писать о книжках. Пройти у вас практику.
Все трое первопечатников лукаво переглядываются.
Хесин. Ну?
Автор(еще больше смущаясь). Я… вот. Это, собственно, все.
Хесин. А ты учишься что ли?
Автор(оживляясь). Да! Я студент МГУ им. Ломоносова, факультет журналистики. Мой научный руководитель – Зюзюкин Иван Иваныч!
Никто никак не реагирует на слова студента.
Хесин. Ну?
Автор. Он нам много рассказывал о вашей газете на семинарах! Мы даже писали работы, анализировали стиль ваших журналистов. Лично я делал литературный портрет Льва Семеновича Булочкина.
Булочкин поперхивается и нервно сглатывает.
Хесин. Ничего, Лева, не бойся. Мальчик делает тебе комплимент.
Автор густо краснеет.
Хесин. О книжках, говоришь? А кто тебе сказал, что мы пишем о книжках?
Автор. Ну, как же… у вас в выходных данных написано… Газета о книгах и…
Хесин. Да мало ли что там написано! Это все Илюшка, наш верстальщик, зараза, – балуется. А я спрашиваю, почему ты уверен, что мы и вправду пишем о книжках?
Автор. Ну…
Воскресенский(обращаясь к автору). Где вы видите хотя бы одну книжку?
Между тем со стола соскальзывает какой-то томик и громко падает на пол. Автор вздрагивает.
Автор(показывая на упавшую книжку пальцем). Ну вот, хотя бы…
Воскресенский. Это – мираж. Фикция.
Хесин. Да и что такое вообще Книга? (Обводит коллег понимающим взглядом.) Яд! Она делает людей умными, злыми и завистливыми. И – жадными. Хотите ли вы, молодой человек, стать злым, жадным и завистливым?
Лева. И слепым, как церковная крыса?
Воскресенский. И нищим, как она же?
Автор. Ну, нет… я…
Хесин. Тогда идите молодой человек! Идите и дышите полной грудью! Радуйтесь молодости и никогда – слышите? – никогда не читайте книг! Прощайте!
Лева. Пока!
Воскресенский. Пока!
Автор. До свидания. Спасибо…
Уходит удрученный.
Трое первопечатников сначала смотрят ему вслед, а потом разражаются диким хохотом.
Занавес.
Литературный институт им. Горького. Кафедра Русской литературы на третьем этаже. Маленькое обшарпанное помещение. стены выкрашены в противный желтый цвет, на полу – ковер, в углу напротив окна – фикус, у стены – лакированный шкаф времен второй русской революции, посредине – двутумбовый письменный стол. Комната проходная, на заднике – дверь. В комнате трое. За столом, перебирая бумаги, сидит полная женщина в роговых очках. Возле фикуса – двое телевизионщиков. Один с камерой на штативе (стоит, придерживая механизм), другой – с микрофоном в руках и блокнотом под мышкой (меряет комнату шагами).
Человек с микрофоном. Ну и где он? Где?
Человек с камерой непонимающе пожимает плечами в ответ.
Женщина за столом(отрываясь от бумаг, вежливо). Ребята, он опаздывает. Скоро будет. Звонил.
Человек с микрофоном. Мда? Ну, хорошо. (Продолжает мерить комнату шагами.) Ваня, у нас когда эфир?
Человек с камерой. В десять.
Человек с микрофоном. Ну, ок.
Тишина, прерываемая лишь звуком шагов Человека с микрофоном.
Человек с микрофоном(обращаясь к женщине за столом). Извините меня, а где у вас туалет?
Женщина за столом. Вниз по лестнице, в подвал, вторая дверь слева.
Человек с микрофоном. Спасибо. (Удаляется.)
С минуту оставшиеся молчат. Потом женщина заговаривает.
Женщина за столом. А знаете, вот хорошо, что вы приехали с камерой. Правда. Может, вы потом снимете наши потолки? Они текут страшно. Мы даже портреты со стен снимаем, чтобы не попортились. А? Покажете по телевизору, а там, глядишь, приедут и починют. А?
Человек с камерой. Ну, как шеф скажет. Мы вашего поэта Фальцвейна снимать приехали.
Женщина за столом. Да-да. Но стены… когда еще Мандельштам тут чай ходил заваривать…
Ее реплику прерывает голос Фальцвейна, постепенно приближающийся с лестницы. Голос – бас. Громкий.
Фальцвейн. Да! Да, дорогой! Спасибо!
В комнату входят поэт и молодой человек, его поклонник. Молодой человек держит в руке книгу и ждет автографа. Фальцвейн тяжело дышит, снимает шапку и ставит портфель на пол.
Женщина за столом(поднимаясь). Юрий Борисович! Вас тут мальчики с телевидения снимать приехали! Они долго уже ждут.
Фальцвейн. Да! У меня семинар (жмурится, выговаривая слова), я сейчас скажу студентам, чтобы они ждали и вернусь. А хотите – снимите меня на фоне. (Застывает, уже позируя.)
В дверь вбегает Человек с микрофоном.
Человек с микрофоном(запыхавшись). А, Юрий Борисович! Мы к вам! Ванечка-Ванечка! Бери камеру – пошли! Юрий Борисович! Не скажете ли пару слов о празднике и своей новой книге? Для нашего канала. Мы очень хотели бы показать, как…
Голос Человека с микрофоном постепенно стихает в коридоре – все четверо отправляются в аудиторию, где пройдет семинар.
Женщина за столом. Мандельштам ходил по этому полу! И с тех пор – ни одного ремонта! Яду мне, яду…
Занавес
Семинарская аудитория Литературного института. На входной двери – профиль и подпись: «Аудитория Долматовского». Сидят семеро студентов. У каждого за спиной – одежда. Куртки и плащи. Потому что раздевалки в институте нет. Не болтают. Один из семи – мужик лет сорока, Саша, – взъерошенный, шея обмотана длинным зеленым шарфом. Смотрит дико. В руках – какая-то книжка. На первой парте двое едят бутерброд. Входит сначала Фальцвейн, следом за ним – телевизионщики. Их новомодная аппаратура резко контрастирует с общей бедностью обстановки. Семинаристы вздрагивают и не встают. Фальцвейн проходит к своему столу и ставит на него портфель.
Фальцвейн. Ну, Ирочка, я рад, что ты выздоровела. Сегодня прочтешь нам что-нибудь.
Ирочка(маленькая, тоже взъерошенная и с шарфом на шее. Хрипловато и нараспев). Я прочту вам поэму!
Фальцвейн. Прекрасно!
Человек с микрофоном(говорит, пока Человек с камерой включает ее и обводит сидящих объективом). Сегодня мы ведем съемку из альма-матер российских писателей – Литературного института имени Горького. Ровно семьдесят лет назад, одним осенним днем его двери впервые распахнулись перед талантливыми ребятами со всех концов страны. Сегодня здесь учатся сотни подающих надежды поэтов и прозаиков. Руководят ими мастера с большой буквы М. К одному из них – Юрию Борисовичу Фальцвейну – мы и решили заглянуть. Юрий Борисович еще помнит, как его друг Иосиф Бродский пришел к нему мальчишкой и принес первые свои стихи. Теперь первые стихи приносят другие, не известные пока нам гении. Может быть, именно им предстоит получить следующую Нобелевскую премию по литературе. Кто знает?
Человек с камерой выключает камеру. Съемка прерывается на самой патетической ноте. Девушка начинает чтение поэмы (приглушенный звуковой план, монотонно и неразборчиво). Лицо Фальцвейна медленно грустнеет. Телевизионщики сидят молча и скромно. Их лица тоже медленно грустнеют. Никто друг на друга не смотрит – все смотрят под ноги. Девушка читает долго.
Фальцвейн(приободряясь). Ну вот теперь давайте обменяемся первыми впечатлениями. Первыми – это импрессионизм. Не стесняйтесь. Да, Саша…