Саша. Я бы хотел сказать… хотел сказать… это очень сложное по структуре произведение. В нем столько… столько аллюзий… древнегреческие боги и современные типажи… архитектоника строится по принципу напластования одного временного среза на другой… но я заметил несколько неточностей. вот во втором десятистишии пятая и седьмая рифмы – неточные. Зевс – Мерседес. В восьмом десятистишии. Эвридика – Бутик. В пятнадцатом…
Фальцвейн. …Хорошо-хорошо, Саша. А кто-нибудь еще что-нибудь хочет сказать? Да, Анечка?
Анечка(нервно комкает в руках тетрадку и кусает губы). Я… мне… я бы хотела сказать, вот… что вот… Ира пишет замечательно светлые стихи. Вот… а еще… я бы… я бы… сказать… у нее много – да… много аллюзий там… и на век… Серебряный… я… все.
Фальцвейн. Спасибо, Анечка! Очень конструктивно.
Телевизионщики(хором). Мы, наверное, пойдем, Юрий Борисович! Еще ведь – монтаж…
Фальцвейн. Да? Ну, хорошо, деточки. А мы еще позанимаемся.
Телевизионщики быстро-быстро исчезают за дверью. Там как будто взрыв хохота. В аудитории все делают вид, что ничего не расслышали.
Фальцвейн(обращаясь к студентам). Кто-нибудь еще хочет высказаться об Ирочкиной поэме? Да, Настя?
Настя(в сильных очках, грудным голосом). Мне понравился мотив сна. Это напомнило мне Кальдерона. Жизнь есть сон.
Студенты, услышав знакомую фамилию, согласно кивают.
Фальцвейн. А вы, Настенька, Кальдерона читали?
Настя(не смущаясь, с вызовом). Нет. Но – слышала о нем. Мне этого достаточно.
Молодой человек с книгой продолжает тихо сидеть за последней партой. На лице его – улыбка.
Действие второе
Редакция «Первопечатника». Сидит Хесин и пьет чай. Держит кружку обеими руками. Напротив сидит молоденькая Лина – секретарь-референт. Болтает по телефону с каким-то молодым человеком. Воскресенский пытается достать со шкафа неприподъемный фолиант. Лева курит в коридоре. В комнату тянет табаком.
Хесин. Линка! Прекрати, наконец, трепаться! И убери сумку со стола! Вот что у тебя в сумке, а?
Лина(не отнимая трубки от уха, в сторону). Деньги там!
Хесин(оживляясь). О, Линкух! А дай нам тогда денег, а? А то нам с Левочкой водки выпить не на что!
Лева(из коридора, зычно). Вот ты, Осенька, всегда так. Сначала, дай денег, а потом – никакой любви. Вот мы же Линочку не собираемся брать с собой, да ведь, Линочка?
Лина не обращает внимания, треплется по телефону дальше.
Лева. Вот я и говорю. А кто отдавать будет?
Хесин. Кто тут говорит, что непременно – отдавать? Может, это ее (тычет пальцем в Лину) добровольный акт симпатии к нам, ее коллегам, да, Линочка?
Лина треплется по телефону, не обращая внимания. Хесин тихо и недвусмысленно лезет к ней в сумку за кошельком. Достает. Рассматривает.
Лина(мгновенно прекращая разговор).… перезвоню тебе… Хесин! Верни немедленно, слышишь?! Отдай!
Лина вскакивает, выхватывает кошелек. Хесин его не удерживает. Смеется, закрываясь ладонями от нападающей. Лина в шутку колотит его книжкой куда попало.
Охина(незаметно входит в комнату и останавливается в дверях, занимая довольно большое пространство). Ну, мальчишки и девчонки! Сейчас расскажу сказку…
Лина роняет книжку на пол и поспешно садится на место. Хесин продолжает хохотать и тоже сидит. Сашенька вытягивает шею из-за угла, смотрит вопросительно.
Хесин(встает навстречу Охиной). Это Линка меня приревновала! Я ей изменил, а она не вынесла.
Лина показывает ему язык.
Хесин. Люблю темпераментных девок!
Лина швыряет в него ручкой. Попадает в ухо.
Хесин. Уй!!! И дерется! Бьет меня! Видите, Виктория Львовна, как тяжела жизнь обычного трудолюбивого редактора?! Мне же просто не дают работать! То Лева с Сашенькой пить зовут. То Лина прелестями смущает.
Лина ищет, чего бы еще в него кинуть, но не находит.
Хесин. А вы говорите – творческая стабильность! Нет в природе такой штуки, как творческая стабильность! Нету!
Сашенька улыбается.
Охина(лицо серьезное, но шутку понимает). Харе изливаться. Я и так знаю, что ты – гений. Как там филантропия в завтрашний номер?
Хесин(разводя руками в реверансе). Убиваюсь!
Охина. Давно бы уже надристал, если бы работал. Уволить тебя к чертовой матери…
Хесин. Ну, Виктория Львовна, вы тогда потеряете в моем лице целую эпоху…
Сашенька(растягивая слова). Да-ааа. Эпоху девственного либерализма образца 1980-х. Хесин – наш вечный обиженный интеллигент. Его нельзя терять. Он – музейная редкость.
Охина(смотрит на всех по очереди). Ну вас совсем! Дармоеды… ухожу от вас. Ося, зайди ко мне вечерком – потолкуем. (Подмигивает ему.)
Все хором. Мы будем скучать по вам, Виктория Львовна!
Дверь закрывается. Занавес.
Большая однокомнатная квартира на пятом этаже красивого сталинского дома. Темно. Вечер. В двери поворачивается ключ. Входит Фальцвейн. Включает свет. Ставит на половик портфель. Снимает пальто и шапку. Из кухни появляется огненный зверь персидской породы. Скачет к Фальцвейну, прыгает и виснет на пальто. Фальцвейн машет одновременно зверем и пальто из стороны в сторону, пытаясь стряхнуть кошку.
Фальцвейн. Уйди-уйди, Симоша! Уйди, говорю тебе! У меня больше нет выходного пальто. Ну, зачем тебе мое новое пальто? Тебе же все равно. Пойди, повиси на занавеске. Я тебе разрешаю. Симоша, прошу тебя.
Кошка нехотя отваливается и убегает обратно на кухню. Фальцвейн какое-то время стоит и смотрит в одну точку, прямо перед собой.
Тамара Ираклиевна(выходит из комнаты и, поигрывая журналом с телепрограммой, долго смотрит на мужа). Пришел? А чего так поздно?
Фальцвейн молчит и глядит исподлобья.
Тамара Ираклиевна(вздыхает и бросает взгляд сверху вниз). Какой-то журналист звонил, тебя спрашивал. Полчаса назад. Голос наглый такой, уверенный… я ему сказала, чтобы не беспокоил. Все никак не угомонятся…
Фальцвейн. А чего он хотел, Тамусь? (Снимает ботинок. С ботинка на паркетный пол падает большая грязная капля.)
Тамара Ираклиевна(с ужасом в глазах следит за каплей). Да чего они все хотят? Все хотят одного и того же. Прославиться за твой счет. Как ты еще всего этого не понял… не капай, прошу тебя, на паркет. Ты же знаешь, во сколько нам обошлась циклевка. (Поворачивается, чтобы уйти.)
Фальцвейн(неуклюже поджимая ногу в старом носке). Тамарочка, я вытру, я обязательно…
Тамара Ираклиевна(идет на кухню). Ну, вот и замечательно.
Фальцвейн. А кто-нибудь еще звонил?
Тамара Ираклиевна(из кухни). Да ты что, ждешь кого-нибудь, что ли? А?
Фальцвейн(тихо, Тамара не слышит). Да нет, отчего…
Тамара Ираклиевна(продолжая). Да кому ты нужен, Юра! Ну, кто тебя станет так, просто так по-человечески любить? Кто? Кроме меня, кто? Большинству ты интересен как археоптерикс какой-нибудь – летал себе, летал, динозавров видел, да вот дожил до преклонных лет. Ну, кто еще Анну Андревну помнит лично? Дима? Так он давно этим пользуется за границей. Преподает… где? Ну да, конечно, в Иллинойсе. Толя еще помнит? Да лучше бы уж забыл. Иная память, Юра, хуже забвения. Да ты сам знаешь это. Что ты будешь – котлету или сосиську?
Фальцвейн(устраиваясь сбоку на диванчике кухонного уголка). Пожалуй, котлету.
Тамара Ираклиевна. Соль в ящике, справа. Эта память спекулятивна, Юра. Потом придет поколение, которое заговорит о вас – о Толе, о Диме, о тебе, наконец, о том, что знали вас. Точнее – знавали. Так, по-дружески. Помнишь у Аверченко, кажется, рассказ был про товарища, бывшего с Чеховым на короткой ноге?
Фальцвейн ест котлету и согласно кивает.
Тамара Ираклиевна. Ну, так вот. И не думай, что они где-то там, далеко – эти твои новые друзья. Они уже здесь (для пущей убедительности тычет пару раз пальцем в кухонный стол). И они не так глупы, Юра.
Фальцвейн(доев котлету и ища глазами чего-нибудь еще). Но, Тамарочка, может, они не все такие? Может, есть настоящие, верные?
Тамара Ираклиевна(наливает себе суп и садится за стол, напротив мужа). Юрочка, они все верные. Только – зачем тебе они?
Вопрос повисает в воздухе. Оба молча доедают ужин. Тамара Ираклиевна как бы между делом вспоминает.
Тамара Ираклиевна. Да, забыла совсем. Звонил опять этот… Игорь что ли… ну, твой поклонник.
Фальцвейн оживляется, но старается не проговориться.
Тамара Ираклиевна(внимательно следит за реакцией на только что сказанное). И уже обрадовался…
Фальцвейн. Я? Да что ты, ей-богу! У меня каждый день студентов, как он, бывает человек тридцать. С чего бы мне?
Тамара Ираклиевна. Да уж и ума не приложу, с чего бы тебе. С чего бы, правда? Все вы поэты одинаковы. За благодарного слушателя последние штаны отдадите.
Фальцвейн(уже не обращая внимания на жену, занятый своей радостью). Что ты, Тамарочка! Я только так… немного… совсем чуть-чуть… (Тихо улыбается, отчего черты лица смягчаются и светлеют)
Тамара Ираклиевна. Не забудь, прошу тебя, ты обещал помыть в коридоре пол. Я прошу тебя.
Фальцвейн. Да-да, обязательно. Я только… так.
Редакция «Первопечатника». Поздний вечер того же дня. В комнате полумрак – мерцает только монитор.