– Надо как-то высушиться, – сказал я А-Ки, стуча зубами. – А не то простудимся и помрём из-за этой мокрой одежды.
Я отвернулся от реки и окинул взглядом лес. Он выглядел диким и негостеприимным, но потом я заметил столб дыма.
– Идём, А-Ки, это недалеко, – позвал я и побежал туда.
Мы нашли лесную тропу, которая вилась между деревьями, и пошли по ней вдоль реки, а потом свернули на совсем узкую неровную тропку, ведущую наверх, к тому месту, откуда поднимался дым.
Мы вышли на широкую лужайку и увидели бревенчатую хижину, симпатичную и крепкую, с аккуратным крылечком и запасом дров у боковой стены. Маленький ручеёк бежал мимо неё к реке. За домом я разглядел конюшню и загон, по которому гуляла корова. Она безразлично посмотрела на нас, продолжая мирно жевать жвачку. Красиво это было – хижина на лужайке, горы вдали. Такую картину потом вспоминаешь, когда охватывает тоска по дому, даже если видел её всего раз. Нас с А-Ки трясло от холода, и я очень надеялся, что в этой милой хижине живут такие же милые люди.
Я выжал рубашку прямо на себе и постучал в дверь.
Она тут же распахнулась, и я аж отпрыгнул.
На пороге стоял перепуганный ребёнок. Лет пяти, не больше. Казалось, он вот-вот заплачет.
– Вы врач? – выкрикнул он, переводя взгляд с меня на А-Ки и обратно.
– Врач? – переспросил я. Посмотрел на ошарашенного А-Ки. На себя, промокшего до нитки, дрожащего двенадцатилетнего парнишку. – Нет, малыш. Вовсе нет.
– Ну вот! – взвыл мальчишка.
Он хлюпнул носом, и по щекам у него ручьём потекли слёзы. Плечи тряслись от рыданий.
– Что случилось? – спросил я, шагнув к нему. – Что такое?
Он всхлипнул и поднял на меня взгляд. Вид у него был совсем несчастный.
– Мама, – выдохнул он. – Ей плохо! Моя мамочка умирает!
Что ж. Я не собирался больше смотреть, как мамы умирают. И не стал терять время.
– Где она?
Мальчонка шагнул в сторону. Я поспешно стянул грязные сапоги и зашёл в дом.
– Мама! Мама! – горячо прошептал он. – Смотри, кого я привёл!
Я сделал ещё пару неуверенных шагов, дожидаясь, пока глаза привыкнут к полумраку. А-Ки последовал за мной.
Внутри было уютно. Я разглядел каменный камин, стол, плиту, простую мебель. Пол был хороший, дощатый. Ровный и чистый. В углу виднелась широкая кровать из сосны, а на ней лежала, очевидно, больная мама. Лицо у неё было бледное, глаза тусклые и усталые, а прямые каштановые волосы – мокрые от пота, но всё равно я заметил, что она очень красивая.
Она сощурилась, увидела нас и растерянно наморщила лоб. Ей явно было очень больно, но она устало нам улыбнулась.
– О… – Голос у неё был слабый, но она старалась говорить дружелюбно. – Здравствуйте. Кто… вы?
Я стоял посреди комнаты, тяжело дыша, с моей одежды стекала вода, и я не знал, как ответить на такой вопрос.
– Меня зовут Джозеф, мэм. А это А-Ки. Ваш сын говорит, вам плохо?
– Плохо? – Она поморщилась от боли и выждала несколько секунд. – Это не самое подходящее слово. – Она стиснула зубы и снова сделала паузу. – Понимаете, я жду ребёнка. С минуты на минуту.
Глава 14
– Ребёнка? – нервно и немного с надрывом переспросил я.
В списке того, о чём я не имел представления, помощь при родах стояла бы одной из первых.
– Да. Уже дня два всё никак не рожу. Сегодня утром муж поехал за врачом, и… – Её голос оборвался. Она ахнула, выгнула спину, стиснула зубы и зажмурилась от боли.
– Мама! – закричал мальчик, подбежал к ней и взял за руку.
Я застыл, не зная, как быть. С одежды на пол капала вода. Наверное, нам лучше было выйти и не мешаться? Я повернулся к А-Ки, но он в эту же минуту проскользнул мимо и поспешил к кровати.
Я уставился на него разинув рот.
А-Ки подошёл прямо к несчастной и заговорил с ней тем же голосом, каким обращался к медведице, спокойным и умиротворяющим. Мама и сын растерянно за ним наблюдали. Договорив, А-Ки слегка поклонился роженице.
– Что он сказал? – спросила она.
– Понятия не имею, мэм, – честно признался я.
А-Ки огляделся по сторонам, взял со стола кувшин с водой и тряпку и вернулся к кровати. Он намочил тряпку, выжал и положил бедняжке на лоб.
Она немного расслабилась, закрыла глаза и улыбнулась.
– Спасибо.
В эту же секунду её опять пронзила боль, и она застонала сквозь сжатые зубы. Мальчонка снова заплакал, почти беззвучно – только шумно дышал через нос и по щекам катились слёзы.
А-Ки повернулся ко мне и рявкнул что-то на китайском.
Я помотал головой и пожал плечами.
Он показал на котёл у камина, потом на ведро у двери, и я всё понял. Скоро в котле уже грелась вода. А-Ки собрал все тряпки, полотенца и одеяла, какие нашёл в доме, и положил роженице под спину, чтобы её приподнять.
– Джозеф? – прошептала она, пока А-Ки суетился у огня. – Он знает, что делает?
Я постарался изобразить уверенность, чтобы успокоить ее.
– Мэм, мы с ним путешествуем вместе вот уже несколько дней и прошли много миль. Единственное, что у него не получалось, – это держаться на лошади. Так что, думаю, он точно знает, что делает.
Она кивнула и снова зажмурилась от резкой боли. На лбу у неё выступили капельки пота. Она схватила меня за руку и так сильно сжала, что я бы не удивился, если бы у меня треснули кости. Потом ей полегчало, и она виновато мне улыбнулась белыми губами, всё ещё тяжело дыша.
– Кстати, меня зовут Энн. Энн Дэвидсон. А моего сына – Джастин.
Джастин робко протянул мне руку, и я её пожал.
– Наверное… надо вас спросить… – Из-за приступов боли миссис Дэвидсон говорила обрывками. – Откуда… вы здесь…
Я уже собирался рассказать ей всю нашу безумную историю – о Саре, о мистере Гриссоме, Эзре Бишопе, дороге через Колокум, мистере Кэмпбелле и реке, по которой мы хотели доплыть до Якимы, но тут миссис Дэвидсон снова сжала мою руку и громко вскрикнула, и я понял, что это подождёт. Всё подождёт. Даже мы с Сарой.
Когда боль улеглась, я сказал:
– Мэм, мы пытаемся нагнать мою Сару, но сейчас это не так важно. Мы постараемся вам помочь как сможем, а остальное обсудим потом.
– Ваши родители вас не потеряют?
Я закусил губу.
– Нет, мэм. Не потеряют. И мы с А-Ки никуда не уйдём, пока вам не полегчает.
Мне не было нужды прислушиваться к словам мамы и папы в своём сердце. Я и так знал, что поступаю правильно.
В этот раз миссис Дэвидсон сжала мне руку не от боли, а из чувства благодарности.
– Спасибо, – прошептала она.
А потом её снова прихватило. И снова. И долго не отпускало.
Она всё мучилась и мучилась. Я никогда не видел, чтобы кто-то страдал так, как миссис Дэвидсон, и надеялся, что больше не увижу.
После особенно тяжёлой схватки она посмотрела мне в глаза и прошептала:
– Никак не идёт, Джозеф. Поговори со мной. Это меня отвлечёт.
Я прокашлялся и облизал губы, гадая, что бы ей рассказать.
– Моя… моя мама говорила, что меня сложно было рожать. Она три дня маялась. Думала, что уже не выдержит. Меня из-за этого жутко совесть мучила. А потом она сказала, что тем детям, которые с трудом приходят в наш мир, особенно радуешься и именно такие дети, когда вырастают, творят великие дела. – Я помолчал, глядя, как по её лицу стекает пот. – Так что ваш, наверное, станет президентом.
Она слабо улыбнулась.
– Спасибо! Расскажи ещё что-нибудь, пожалуйста.
Утро незаметно перетекло в день, потом пейзаж за окном окрасился в золотые вечерние тона, и вскоре наступила ночь. Мы с Джастином не отходили от миссис Дэвидсон, держали её за руки, прикладывали ей ко лбу холодные влажные тряпки и делали всё, о чём нас просил А-Ки. Я рассказывал историю за историей, пока не охрип. О том, как мы жили до отъезда на запад. О том, как родилась малышка Кэти: тогда выпал снег, и повозки не могли проехать, так что мама рожала без врача. О том, как мы с Кэти нашли мешок с сахаром и наелись до боли в животе, да ещё нам потом за это влетело. О том, как папа хотел удивить маму и приготовить ей на день рождения кукурузный хлеб, а в итоге спалил его, и нам пришлось есть на улице, потому что дома стоял дым. О том, как я научился ездить верхом на Саре и как учил сестру. Я поведал миссис Дэвидсон всё о своей жизни и семье.
Ну, почти всё. О грустном я умолчал, чтобы не омрачать такое радостное событие, как рождение ребёнка. Я не сказал, чем закончились истории Кэти, папы и мамы. Я оставил их при себе.
А-Ки всё это время трудился, как настоящий ангел. Даже когда наступила ночь и все мы порядком вымотались, он не останавливался ни на секунду. Его голос оставался ровным, а взгляд – спокойным. И он всегда улыбался Энн Дэвидсон в самый подходящий момент.
Не знаю, где он научился принимать роды. Может, его мама была повитухой в Китае и брала его с собой на работу. Может, в китайских поселениях в Америке не было врачей, и роженицам помогали все кто мог. Не знаю. Наверное, никогда и не узнаю. А вот А-Ки прекрасно знал, что делать, от начала до самого конца. И у него всё получилось.
Всё-таки удивительный это был паренёк!
Когда наконец настал решающий момент, казалось, в нём сошлись все чудеса мира. Миссис Дэвидсон сжимала мою руку, тужилась и вскрикивала от боли, а на шее у неё пульсировали вены. Джастин держал её за другую руку, широко распахнув влажные, полные отчаяния глаза.
За окном было темно, зато у нас мерцал огонь в камине, и масляная лампа дарила ровный свет. А тихий уверенный голос А-Ки придавал нам сил. Скоро мы услышали первый крик новорождённого.
Тут, как-то совсем неожиданно, у меня на глаза набежали крупные горячие слёзы и потекли по щекам. Они шли из глубины моего сердца, и их было не остановить.
Может, мне вдруг вспомнилось, как появилась на свет моя милая Кэти, как она впервые заплакала, как я увидел её крошечное красное тельце и осознал, что стал старшим братом. Может, я плакал от облегчения, что все эти утомительные и тревожные часы наконец так счастливо закончились. Или меня тронула улыбка Энн Дэвидсон, пережившей несколько дней боли, пота и терзаний, улыбка усталая, но полная удовлетворения, гордости, радости и нежной, горячей любви. Материнской. Ни с чем не сравнимой. Любви, которой мне ужасно не хватало. Я лишился её навсегда. Так или иначе, м