На берегу волшебник заметил сонного мальчугана, возводившего и разрушавшего песочные города. И волшебник улыбнулся и подумал: «Из малыша тоже когда-нибудь получится чародей. Когда-нибудь и он станет всемогущим и до конца поймет все бессилие этого всемогущества перед одной только улыбкой любимой. А пока мальчишка, конечно, заигрался у моря, его давно уже ищут родители, и ему давно пора спать».
— Ты почему не спишь? — грозно спросил волшебник.
— Не хочу, — ответил мальчишка. — Луна, звезды, волны, темно, интересно. А правда, дяденька, что вы все можете?
Волшебник смутился.
— Да нет, не все. Кое-что могу, конечно, но далеко не все. Домой беги, тебе уже спать пора.
— Ладно, только, если вы все же все можете, сделайте, пожалуйста, вторую луну.
— Зачем? — удивился волшебник. — Разве одной луны тебе мало?
— Конечно, мало! — Ответил мальчишка. — Да и скучно ей одной. Две луны — это куда интереснее. И свету от них будет больше.
— Ладно, — ответил волшебник, передразнивая своего маленького собеседника. — Две, так две. Беги домой! Мне бы твои заботы.
Волшебник небрежно щелкнул пальцами и, даже не взглянув на небо, побрел прочь.
Мальчик посмотрел ему вслед, но волшебник уже исчез, и только цепочка следов от ботинок тянулась по песку куда-то в ночь. И тогда малыш поглядел в небо и глаза его засмеялись: там высоко над морем горели, точно желтые глаза филина, две луны. Две лунные дорожки бежали по морю, пересекались и переплетались в волнах. Море превратилось в расплавленное золото.
Мальчик удовлетворенно вздохнул и побежал домой.
Цветок
Я прихожу сюда уже третий вечер и подолгу гуляю среди огромных, поросших мхом, корявых дубов и раскидистых лип, по тенистым, посыпанным крупным песком аллеям парка. В парке много скульптур, фонтанов и скамеек. Я обхожу их все. На скамейках шепчутся влюбленные парочки, у фонтанов играют дети, а скульптуры, большей частью иллюстрирующие античную мифологию, сосредоточенно рассматривают почтенные седые старцы с тросточками и мохнатыми собачками на поводках. Обойдя весь парк из конца в конец, я усаживаюсь на скамейку рядом с памятником пожилому веселому поэту, внимательно рассматриваю проходящих мимо стариков, собачек, влюбленных. Восхищаюсь спокойствием и безмятежностью летнего вечера, зеленью деревьев, нежным цветом травы на лужайках, вдыхаю влажный цветущий воздух, и жду…
Я жду по нескольку часов, но та, которую я жду, не приходит. Я не знаю, где она и что с ней. Я даже плохо представляю себе ее лицо, ведь, если она придет, мы встретимся в первый раз и через несколько минут расстанемся, чтобы уже никогда не встретить друг друга. Но ее нет. Сегодня последний вечер ожидания. Боюсь, что она так и не придет. И тогда все напрасно. Я думаю об этом и мне становится грустно.
В руках у меня небольшой цветок. Семь остроконечных лепестков вздрагивают от порывов ветра. Это для нее. Я вдыхаю аромат цветка и мир перестает быть реальным, все происходящее вокруг превращается в какой-то короткий сладостный сон, в сон-сказку. И мне начинает казаться, что я понимаю, о чем шепчутся листья, о чем поют травы. Я постигаю характеры стариков и собак. Но сон обрывается, а той, которую я жду, все нет. Мне пора уходить, на этот раз навсегда. Навсегда! От этих лип и замшелых дубов, от стариков и собак, от скульптур, которые проживут еще не одно столетие. Мне пора уходить из парка. Мне пора уходить из этого города, из этого мира, из этой Вселенной. Мне пора уходить из этого времени навсегда. «Жуткая штука ВРЕМЯ! — думаю я. — А что же делать с цветком, с подарком?»
Напротив меня на скамейке сидит девушка… В руках у нее небольшая книжица. Стихи?.. Не знаю — книга остается закрытой. Девушка смотрит по сторонам, часто оборачивается, подносит к глазам руку с часами. Она тоже ждет кого-то, но этот кто-то так и не приходит, а возможно, он придет позднее — я об этом уже не узнаю. Мне пора уходить. И я встаю, бросаю последний взгляд на старый парк и подхожу к девушке.
— Извините, — говорю я, — но мы с вами сегодня товарищи по несчастью. Ведь те, кого мы ждали, так и не пришли…
Девушка удивленно и вопросительно смотрит на меня. У нее влажные темные глаза, длинные ресницы, длинные густые волосы до плеч. Она красива и опечалена. Я понимаю, что ей не до меня. У нее нет никакого желания разговаривать с незнакомым нахалом, но я уже ничего не могу с собой сделать.
«В самом деле, — думаю я, — должен же я оставить о себе какую-то память в этом мире. А память о человеке должна быть хорошей.»
— Вы что-то сказали? — говорит девушка.
— Да. Я вижу, вам грустно, а мне сегодня хочется сделать что-нибудь доброе. Возьмите этот цветок.
— Это мне?
— Да, да! Вам. Только не выбрасывайте его, это не простой цветок, а почти волшебный. Да, да, поверьте, стоит его понюхать и ваше плохое настроение как рукой снимет. Это неземной цветок, он растет под другими звездами, на далекой планете.
Девушка подносит цветок к лицу, вдыхает незнакомый запах и улыбается.
— Вы гипнотизер? — спрашивает она.
— Нет.
— Тогда вы волшебник!
— Увы! Нет. Я путешественник во времени, — отвечаю я, улыбаясь. — Но мне уже пора. Меня ждут новые страны, новые планеты и бесконечная череда веков.
— Я знаю, кто вы! — говорит девушка. — Вы — поэт.
— Вы правы. Там, откуда я пришел, все немного поэты.
— Хотела бы я оказаться в такой стране, — говорит девушка, улыбаясь.
— Нет ничего проще, — говорю я. — Небольшое усилие воображения и вы там.
Мы весело смеемся, затем я прощаюсь и иду к выходу из парка, но на полпути оборачиваюсь и кричу:
— А цветок! Цветок поставьте в простую воду. Он никогда не увянет! Помните, он с другой планеты!
Девушка еще долго глядит мне вслед и я не знаю, чего у нее сейчас в глазах больше — радости или печали?
Шеф задумчиво поглядывает на меня и долго, придирчиво листает мой отчет о командировке.
— Конец двадцатого столетия… — шепчет он. — Итак вы, Спиров, утверждаете, что так и не встретили великую сказочницу и знаменитую поэтессу, произведениями которой вот уже пять столетий восхищается человечество. Странно, вроде бы координаты во времени и пространстве были рассчитаны правильно. Конечно, и Большой ЭЛМО иногда выдает неточную информацию. Жаль, что вы не смогли передать писательнице частицу благодарности от грядущих поколений, но ничего не поделаешь. Дважды в одно и то же время и место нам никто путешествовать не разрешит… Кстати, в период вашего отсутствия разыскали новые материалы о жизни писательницы. Вас, как исследователя ее творчества, это возможно, заинтересует.
Шеф протянул мне небольшую синюю книжицу. Пока он оформлял и подписывал бумаги, я с любопытством полистал брошюрку. На одной из страниц приводился отрывок неизвестного мне письма писательницы: «…Однажды в нашем любимом парке ко мне подошел незнакомец и подарил весьма странный, загадочный цветок. Он назвал этот цветок неземным, волшебным; точных слов я не помню. Я обращалась к ботаникам, никто об этом растении мне ничего толком не смог рассказать. С тех пор прошло больше тридцати лет… Удивительно, но цветок этот до сих пор цветет у меня в комнате. Помните, я вам показывала? Вы не поверили и решили, что это очередной мой розыгрыш. Нет, я и в самом деле уверена, что цветок с другой планеты. Ведь он никогда не увянет, пока я жива. Мне чудится, он будит по утрам мое воображение, зовет к новым, неизведанным мирам, напоминает, что в жизни загадочного всегда больше, чем обыденного, надо только уметь видеть! Этот цветок помогает мне писать, работать в самые трудные минуты. Он выручает меня. Мне думается, это подарок особый. Не знаю, кому хотел его подарить незнакомец, но я чувствую ответственность и стараюсь быть достойной обладательницей сокровища…»
Это была она! Какой же я простофиля! Не узнал!.. Конечно, на портретах ее изображают старушкой. А ведь тогда ей должно было быть лет шестнадцать, двадцать. Вот что бывает, когда неизвестен точный год рождения знаменитости. И все-таки хорошо, что цветок попал по адресу…
Приключение Коркина
В прохладный осенний вечер некто Коркин, служащий объединения «По заготовке…», возвращался с вечеринки домой и бормотал сонно:
— Опять напоили, бармалеи! Это по какому же поводу, позвольте вас спросить? Ну, позавчера пили — это ясно: Похлебкин премию отхватил. В четверг… в четверг пили у Зиночки. В среду? В среду… в среду я, кажется, не пил. В среду мы собирались у Понюшкина — расписывали пульку… И пили… Нет, все-таки пил, пиво пил. Литров восемь вылакали на четверых. Во вторник — не помню, наверное, отсыпался. В понедельник меня разбирали на каком-то собрании, на каком — не помню… Помню — обещал исправиться. М-да, — Коркин на минуту задумался.
— Ах, да! В воскресенье приехал Тряпкин из Москвы. Нет, не из Москвы… — мысли Коркина заплетались. — Из Тамбова? Нет, не из Тамбова… А леший с ним! Все равно не помню, откуда он приехал, а вот что пили помню: пили спирт, гидролизный… А что же сегодня? Сегодня что?.. Сегодня пили на дне рождения у Теплова. Странно, почему это он свой день рождения два раза в квартал отмечает? Непонятно! Опять я ему в карты десятку просадил. Жулик! Ворюга… Или студент этот, — Коркин попытался дотянуться непослушной рукой до синяка под глазом. — Откуда он взялся, этот студент? Надо же — такой синячище мне наклеил. И чему их только учат в этих вузах… Из-за чего я с ним сцепился? Не помню! Много он себе позволял: мухомором меня обозвал и этим, как его, обывателем, безнадежно отставшим от века.
Коркин болезненно сморщился.
— Интересно! Это какое же он имел право? Щенок! Я тебя спрашиваю! — промычал Коркин, останавливаясь перед телеграфным столбом. — Какое этот студентишка имел право? Чего молчишь, дубина?
Столб безмолвствовал, и Коркина это раздражало.
— От века я отстал, видите ли! А я за веком и не гонюсь. Очень он мне нужен. Новейших теорий не знаю. Книг не читаю. Смех! Всем, что ли, книги читать? И без них обходимся великолепно. Другие хобби есть! И чего этой молодежи надо, и чего цепляются? Тоже мне — вундеркинды.