– Ага, – сказал папа, – пламя. – Он передвинул костяшки на доске и добавил к счету. Поскольку допускались лишь слова, относящиеся к цвету, то сложить можно было только тысячу пятьсот шесть слов. Пустые костяшки использовать запрещалось, так что их пустили на запонки, которые носил нынешний городской чемпион по скрэбблу.
– Хороший шаг, – сказала Бельма, затем поменяла все свои костяшки. Полная игра в скрэббл могла длиться месяцами.
– Пап, можно задать вопрос?
– Звучит серьезно. Я полностью доверяю Бельме, но если хочешь, мы с тобой можем поговорить с глазу на глаз.
– Нет, все хорошо. Если весь город Ржавый Холм вымер из-за Плесени, то при помощи какого механизма они этого достигли? Массовый диагноз «бурсит»?
– Твой сын задает опасные и интересные вопросы, – отметила Бельма. – Ооо, я получила «марену» к счету.
– Мы долго обсуждали Ржавый Холм, – сказал папа, показывая на себя с Бельмой. – Правила существуют, чтобы охватывать все возможные случаи, чтобы никому не приходилось принимать сложных решений. Нужна лишь непоколебимая вера в Правила.
– Я до сих пор не понимаю, что должен был сделать Ржавый Холм, чтобы заслужить такое. Чтобы всех перебили.
Папа пожал плечами и снова перемешал свои фишки.
– Я раньше посещала обеды региональной Гильдии Цветоподборщиков, – сказала Бельма. – Скучные мероприятия, но там всегда находился добрый зеленый. Не стандартный лаймовый или линкольн, но нелегальные оттенки вне списка, от которых такое ощущение, будто плывешь.
– Никогда такого не видел, – ответил папа, – но я жил в Зеленом секторе, где доминантные оттенки не столь подвержены веселящему эффекту успокоительных зеленых.
– Как бы то ни было, – продолжила Бельма, – языки развязывались и начинались странные рассказы. Одна барышня чуть перезеленилась и заговорила о «чужаках из нездешних мест, что приходят по ночам», после чего все в городе вымирают от Гнили за двадцать четыре часа.
– Это было про Ржавый Холм?
– Нет, это был Мятлик-на-Море, Восточный Зеленый Сектор. История та же, место другое.
– Но почему весь город?
Госпожа Охристая перестала перемешивать свои фишки.
– Эта женщина сказала, что такое не под силу любой известной ей команде Цветоподборщиков и что она думает, что это работа кого-то неведомого, обладающего куда большим могуществом, чем мы. Она считала, что это Бледный Всадник. Не из легенды, но реальный.
– Прилетающий в ночи на молчаливой крылатой лошади, – произнес мой отец, – и смерть следует за ним.
Мы помолчали.
– Она говорила об уничтожении Ржавого Холма как о «В-уведомлении», – добавила Бельма, – но не объяснила, что это значит.
Времени на дальнейшие разговоры не оставалось, поскольку свет должны были погасить через шесть минут – как раз достаточно, чтобы приготовиться ко сну. Посыпать пеплом порог от злых духов, запереть дверь, выпить стакан молока, почистить зубы. Я был в постели и глядел в потолок за пятнадцать секунд до срока, свет погас почти вовремя, и плащ темноты окутал город. Не просто темноты, но чернильной черноты. Наверное, так выглядит слепота.
Через пару секунд азбукой Морзе по трубам и радиаторам ныне излишней центральной системы отопления понеслись новости, сообщения и обсуждения.
Началось с того, что кто-то заявил, как привлекателен был актер, игравший Ромео, затем пошла более общая болтовня о вечернем представлении, несколько комментариев насчет меня с Виолеттой, затем более длительная беседа о Ярмарке Бесправилья и наших шансах на Гран-при. Это в целом свободное сплетничанье никогда не происходило без присмотра префекта, и кто-то – несомненно, Банти – был готов заглушить любой непристойный или неуважительный треп серией громких случайных ударов по радиатору деревянной ложкой.
На фоне этих разнонаправленных разговоров тихо выстукивалась вилкой сказка на ночь: можно было слышать, как реверберируют ее острия. Это снова был «Ренфрю из Королевской канадской конной полиции»[16], история, которую я уже слышал, так что я ее проигнорировал. Все эти перестукивания были по сути колыбельной засыпающего города.
Ночь, которая, как обычно, состояла из тьмы, разговора по трубам и далекого крика лесного дамана, теперь для меня была особой – вместе с ночью ко мне приходила Джейн.
Джейн Мятлик в ночи
Существование Человека Апокрифического, как следует из названия, сомнительно. Но в отличие от Упавшего человека, который считался Апокрификом, поскольку не поддавался объяснению или категоризации, Человек Апокрифический упоминался в Книге Гармонии как «тот, который должен наблюдать, но не быть наблюдаемым», от чего он одновременно существовал и не существовал. Он был историком, и согласно его теории, Хроматация существовала, чтобы ему было что исследовать.
Я перенес свою спальную на первый этаж, как только мы вернулись из Верхнего Шафрана. Не потому, что мне там спалось лучше или хотелось свежего воздуха, или потому что там декор был симпатичнее. Нет, это потому что ночь больше не была для меня тюрьмой. Как ни странно, Джейн видела в темноте. Конечно, не в полной темноте, как в подвале, но снаружи, под светом луны или в слабом отблеске далеких солнц, от расстояния казавшихся точечками света. Я не мог их видеть, но Джейн описывала безлунную ночь как вещь невероятной красоты: бесчисленные звезды, которые кое-где сливались в молочную вуаль, тянущуюся через все ночное небо.
Для меня большим преимуществом ночного зрения Джейн было то, что она могла приходить ко мне, и часто я даже не слышал, когда она входила в мою комнату. Первым знаком ее присутствия могли стать шорох стягиваемого через голову платья, еле слышные шаги босых ног по плитке или даже звук ее дыхания. Сегодня я просто услышал ее шепот во тьме:
– Не спишь?
– Не сплю.
Я ощутил губами ее губы. Теплые, невероятно мягкие.
– Как же приятно, – сказал я. – Иди ко мне.
Одеяло приподнялось, с легким скрипом кроватных пружин она забралась ко мне, и мы прижались друг к другу тесно-тесно, всей кожей, с радостью, которую трудно описать. Я больше не надевал пижамы в ожидании прихода Джейн, и следующие двадцать минут за нас говорила физическая реальность нашей взаимной страсти и опасная восхитительная дрожь связи Зеленого и Красного вопреки всем Правилам, запретам и нормам.
Как только мы перевели дух, Джейн прошептала:
– Это как «Трагедия о Хроматически Не сочетаемых и Откровенных Идиотах Ромео и Джульетте».
– Надеюсь, со счастливым концом, – ответил я. – Да, и пока не забыл – ты не знаешь какого-нибудь Серого, который сегодня ночью захотел бы заняться деланьем детей с Таней?
– Которой из трех?
– Де Мальва.
– Ого. Звучит смачно. И с чего бы?
Я рассказал ей все. Она неодобрительно поцокала по поводу стараний Виолетты в области Хромогенной инженерии, затем хихикнула, услышав о планах Тани по саботажу династической традиции де Мальва.
– Думаю, знаю кое-кого, кто с радостью в этом поможет, – тихо сказала она. – Предоставь это мне. Что-нибудь еще?
Я рассказал, что заражение Плесенью Ржавого Холма – не единичный случай, и как Цветоподборщица, перебравшая лаймового, говорила о каком-то «В-уведомлении» и о том, что это могли сделать «приходящие в ночи чужаки из иного места». Я не упомянул о Бледном Всаднике, поскольку хотел, чтобы она воспринимала меня серьезно.
– Из иного места, то есть из-за пределов Сектора? – спросила она. – Из Синего Сектора или из ПЗВ-зоны[17]?
– Нет, – сказал я, желая увидеть, как Джейн примет эту концепцию, – те, кто уничтожил всех в Ржавом Холме, могут быть Кто-то-там из Где-то-там.
– Кто-то-там, – сказала она вслух, медленно пробуя слово на вкус, как нежный заварной крем, – Где-то-там. Думаю, ты можешь быть в чем-то прав, Красный. Упавшая женщина добавляет весу твоему предположению. Если она должна была упасть на землю живой и здоровой, то, значит, летательная технология до сих пор существует. Но если так, – добавила она, – почему мы ничего не видели?
– Они приходят под покровом ночи. На молчаливых летательных машинах.
Она кивнула:
– Зрящие в ночи; выше Правил и вне Правил, последняя линия обороны Доктрины Манселла. Не знаю, реальны ли они, но думаю, что да. Но летающие машины?
– Мы знаем, что некогда такие существовали, – ответил я, – может, до сих пор существуют, просто Где-то-там. Думаю, лебеди как раз машины, просто без людей внутри. Тот оперативник из НСЦ видел такого, из металла и проводов.
Мы снова мгновение помолчали.
– Я не готова рассуждать о существовании Кого-то Где-то-там, пока не встречусь с ним, – сказала Джейн. – К тому же, где бы им быть, кроме как здесь?
– Единственное такое место – по ту сторону воды.
Мы полежали во тьме, пока она молча не скатилась с кровати.
– Лучше тебе одеться.
– Зачем?
– Хочу, чтобы ты кое с кем встретился.
Мы быстро оделись, и я вылез следом за Джейн в окно, в непроглядную тьму. По комнате вслепую я двигался без проблем, и даже выбраться из окна было не очень трудно. Но когда она повела меня между домов, стало немного страшнее.
– Как ты этому научилась? – прошептал я.
– Меня в тринадцать лет отцветовали от ревматической лихорадки, – шепотом ответила она, – и вот такой оказался побочный эффект. Редко, но бывает.
– Моего приятеля Фентона в Нефрите как-то цветовали от коклюша, – сказал я, – и после этого он наизусть запомнил либретто «Моей Красной леди». Он потом был очень востребован как суфлер.
Джейн вела меня через главную площадь – я ощутил босыми ногами теплую желобчатую плитку, – затем пошла более холодная утоптанная земля района между мастерской Карлоса и переработочным цехом. Потом была трава, легкий склон, и мы замедлились, преодолевая более захламленную маленькую улочку с домами, лепившимися террасами друг к другу, образуя Серую Зону.