Я нахмурился. Теперь, когда она об этом сказала, наши прирожденные умения действительно показались мне слегка стохастическими. Большинство стихотворений Уолтера де ла Мара[24] уже были у нас в голове и немного Роджера МакГофа[25].
– Все, кто учится игре на гитаре при помощи цветования, звучат примерно одинаково, – продолжала она, – но если ты овладеваешь этим умением путем практики и повторения, то звук становится твоим собственным. И возьми наше умение рисовать. Стиль всегда один и тот же. Если мы с тобой нарисуем одну и ту же собаку, наши наброски будут почти идентичны.
– Мы используем чужое умение, – сказал я, – умение тех, кто добивался его тяжким трудом.
– Очень глубокая мысль, Эдди. Но я знаю одно: мы уже потенциально можем делать все – только нам надо до этого добраться.
– До всего этого?
– Нет, – ответила она, глубоко задумавшись, – никто никогда не мог владеть более чем тремя умениями. Должен быть лимит – приходится терять одно прежде, чем получить другое.
– Может, это и произошло с Фелисити. Слишком много умений сразу. Вы пытались проверить пятый оттенок?
– Нет, – ответила она, – после всего, что случилось – нет.
Мы постояли в молчании, раздумывая о значении всего этого – это было большое открытие, но насколько я понимал, в нем не было смысла. Зачем хранить в голове знания, к которым у тебя нет доступа?
– А Вестник, которого мы только что видели, – нарушил я молчание, – он тоже хранится в наших головах?
– Я думаю, он наш собственный управляющий этими знаниями. Ты можешь запросить у него умение, скажем, плотницкое, так же как заказываешь булочку с корицей у официантки.
– Значит, такой образ может принять Вестник на Ярмарке Бесправилья?
– Возможно, – сказала она, – я не знаю.
Мы покинули сторожку чуть более умными и более осторожными и продолжили путь по главной городской улице. По дороге мы заметили, что в отличие от Ржавого Холма, покинутого всего четыре года назад и остававшегося еще в приличном состоянии, в Малиналии здания полностью лишились крыш, большая часть стен начала рушиться. Но это была мягкая смерть, поскольку ткань города теперь была заплетена плющом, ежевикой или поросла травой. Деревянные оконные рамы и двери давно сгнили или сгорели, и как свидетельство продолжающегося разрушения из травы порой торчали куски кладки и кирпичи.
Мы направлялись к главной площади, поскольку наш план не изменился: попытаться войти в Палату Совета. Мы прошли мимо статуи Нашего Манселла в два человеческих роста и приблизились к перпетулитовому комплексу Палаты Совета/Ратуши, который в отличие от остального города оставался в приличном состоянии – перпетулит всегда поглощает любой плющ, лишайник или мох, который пытается на нем вырасти, так что он был чистым и гладким и казался нелепо новым.
Мы тихо поднялись по ступенькам к открытому дверному проходу так же почтительно, как дома. Луч света, пронзавший зал, после утраты гелиостата был не вертикальным как обычно, но пересекал здание под лихим углом, отражавшимся от пола, освещая потолочную роспись с Семью Деяниями Манселла. Теперь, когда Джейн обратила на это мое внимание, я осознал, что стиль рисунка не отличался от нашего. Одеяния на Изгнании Экспертов и старая техника на Закрытии Сетей были точно такими же, как любой мог нарисовать.
Затем появилась она. Женщина, призрачная и воздушная. Я уже видел ее прежде, в ратуше Ржавого Холма, когда посмотрел на потолок, который горожане решили раскрасить поверх приглушенных тонов перпетулита. Ее образ, возможно, был комбинацией оттенков, которые мы только что видели в остаточной памяти о кусочно закрашенном потолке в Ржавом Холме, не знаю, но в любом случае она была прозрачной – я мог видеть сквозь нее контуры комнаты.
– У тебя тоже? – спросил я.
– Да, – выдохнула Джейн, – закрой глаза и посмотри, на месте ли она.
Я так и сделал, но Вестница не исчезла. Она была не в комнате, она была у нас в головах. И если то, что только что сказала Джейн, было правдой, она всегда была у нас в головах – просто ждала момента, когда ее призовут. Она подошла к нам, ласково улыбаясь, затем заговорила:
– Добро пожаловать на вашу начальную ориентационную встречу на стадии «Ввести Назначение Здесь». Вы не вернетесь домой, даже не будете знать, где был дом. Мы надеемся, что вы будете успешны, проживете долгую и продуктивную жизнь и…
Она внезапно исчезла, и на ее месте снова возник молодой человек.
– Мне жаль, – сказал он тем же напевным голосом, – но у нас технические проблемы. Пожалуйста, обратитесь за помощью в клиентскую службу, по. НСЦ. Все для вашего удобства. И помните, обратная связь помогает нам помогать вам.
Затем исчез и он, оставив нас одних среди мха, травы и печальной мерзости запустения.
– Опять это сообщение об ошибке, – сказал я, – от того же Вестника, что был во время противоплесеневого цветования.
– Я до этого не дошла, – ответила она, – просто женщина с хриплым голосом пригласила меня на ориентацию по «Ввести Назначение Здесь».
Я пересказал ей слова Вестницы о путешествиях и невозвращении домой, о неведении, где он, этот дом, и о пожелании процветания. Я спросил, что она по этому поводу думает, и через пару секунд она сказала:
– У нас недостаточно информации, чтобы понять, что происходит, так что придерживаемся Плана А: попробуем проникнуть в Палату Совета.
– Уверена? – спросил я. Смотреть книги, не будучи префектом, было настолько строго запрещено, что от одной мысли меня пробил холодный пот. Вряд ли Джейн разделяла эти переживания. Она плевать хотела на Правила.
Ратуша
Главным источником питания перпетулита являлись опавшая листва, поваленные деревья и изредка мертвые животные. Оголодавшая дорога могла стать проблемой. Во время «Великого Дорожного голода» 00423 года всех предупреждали, что не надо останавливаться при переходе, поскольку подошва обуви немедленно начинала поглощаться. Для устранения угрозы на дорогу сваливали органические отходы, пока та не насытилась и не стала безопасной для пересечения.
Идти было недалеко – Палата Совета была частью ратуши, одинаковая в каждом большом и малом городе, опять же согласно Регламенту Унификации. Дом, в котором мы с отцом жили в Нефрите, был идентичен тому, в котором мы жили сейчас, – с такой же мебелью, буфетами, всем прочим. Когда что-то прольешь в доме у приятеля, тебе не надо спрашивать, где тряпка.
Много лет назад мы с папой поменяли местами банку фасоли и банку груш и были оштрафованы во время внезапной проверки. Желтые такое любят.
Мы пересекли ратушу и обнаружили слабые очертания двери в Палату Совета там, где она должна была бы быть. Здание запечаталось само, вероятно, отсекая пламя, когда Малиналия вспыхнула. Проделать в перпетулите проход было невозможно, поскольку тот либо самовосстанавливался практически сразу, либо становился колючим и упрямым, так что нам показалось, что мы прошли весь этот путь зря.
– Ну что же, вот и все, – сказал я, возможно, с большим облегчением, чем намеревался. К несчастью для моего внутреннего труса, у Джейн были другие мысли. Она сняла с шеи маленькую бронзовую гирьку и поставила у стены рядом с тем местом, где должна была быть дверь в Палату Совета.
– Ты и со зданиями умеешь говорить? – спросил я.
Эта бронзовая гирька досталась ей от Зейна и по существу была ключом к тому, чтобы открывать, изучать и даже манипулировать перпетулитовыми дорогами. Во времена Прежних, машины – как пассажирские, так и грузовые – двигались не при помощи тяги внутреннего сгорания, как модель Т, но неподвижные предметы просто помещались на дорогу, и перпетулит благодаря своим волнообразным движениям их перемещал – точно так же, как перпетулит очищает дорогу от помех.
– Строительный перпетулит более совершенен и позволяет создавать изящные очертания и профили, – сказала Джейн, – но прежде я никогда не пробовала этого делать.
Мы подождали несколько мгновений, и гладкая стена ратуши с треском преобразовалась в углубленную панель размером с матрас, с надписями, ручками, клавиатурой и несколькими цифрами, все из выпуклого перпетулита, который менялся прямо под нашим взглядом. Прежние, как все считали, были потрясающе умны. Я подумал о гармониках, о леталках, о дальновидах, о светилках, котлах и Вечнодвижах – и о легендах о машинах, летавших быстрее звука, и о кораблях, которые летали так высоко, что небо превращалось в ночное. В момент одного из моих озарений я уподобил нашу эру человеку, который опаздывает на концерт и приходит под самый конец, когда в воздухе уже тают завершающие аккорды.
Джейн пялилась на разные движки, ручки и кнопки, под каждой из которых была надпись на странном языке. Она нажала кнопку, которая вроде бы предполагала демонстрацию схемы, и почти тут же слева открылась другая панель, показывая именно это – план здания.
– Посмотрим, насколько он схож с дорожным перпетулитом, – сказала она и ткнула пальцем в картинку с управлением. Почти сразу появился список опций – дверь, окно, раздаточная или ниша для скульптуры. Она нажала картинку выбора двери и получила еще набор опций: открыть внутрь, открыть наружу, свободный проход, двустворчатая дверь. Далее были опции размера, расположения и краевого профиля, и Джейн выбрала все для создания прохода в Палату Совета, но в ответ появилась клавиатура, такая же, как мы видели на многих частях старой техники.
– Я думаю, он хочет цифровой код для внесения изменений, – сказала Джейн.
– Он у тебя есть?
– Нет. Но вообще, – добавила она, – что самое худшее может случиться, если я не угадаю? Запиши цифры, если я вдруг не ошибусь.
Я достал блокнот, и она стала вводить цифры, которые я по ходу быстро записывал. Удачная догадка была вероятна при двухзначном коде, маловероятна при трехзначном, но когда мы вбили семь цифр без всякого результата, мы осознали, что шанс угадать исчезающе мал. Когда Джейн ввела десятый знак, все цифры исчезли и появился крестик.