Карлос кивнул в ответ, понимая, что не стоит дерзить префекту. Фанданго технически был Пурпурным, но таким, слабо выраженным. Высшие Пурпурные часто относились презрительно к своим слабоцветным сородичам, называя их просто «синекрасными».
Машина работала на перегоревшем кулинарном жире, и как только мотор ожил, в воздухе разлился запах картошки фри с общественной кухни. После того как я убрал кирпич из-под заднего колеса машины и присоединился на платформе к Банти, мы покатили по перпетулитовому шоссе к городку.
– Это наш линолеумный завод, – показал я на большое здание из красного кирпича, откуда доносилось приглушенное лязганье. – Мы весь Коллектив снабжаем линолеумом.
– Достойная похвальба, – сказал Бальзамин, – и, как понимаю, успехом завод много обязан госпоже Гуммигут. Это правда, что у нее рабочие трудятся по шестьдесят восемь часов в неделю?
– Это так, – воодушевленно подтвердила Банти, поскольку гуммигутовы перегибы всем были известны, – и семнадцать лет без выходных.
– Как она этого добивается?
– Она заставила Совет принять Стандартную Переменную, что отпуском следует называть либо выход на пенсию, либо смерть, – сказала Банти. – Выход на пенсию ощущается особенно приятно, когда честно заслужен, а после смерти кому нужен отпуск?
Префект Бальзамин хмыкнул себе под нос.
– Выдающееся решение неразрешимого вопроса, которое я намерен внедрить. Держать этих бездельников Серых под контролем прямо-таки тягостная задача, которую я понимаю, – фабрика в Кривом Озере производит столовые приборы, и мы часто теряем производительность только из-за характерной лености Серых.
Это было действительно интересно. Не его негативное отношение к Серым, которое было привычным для высших оттенков, но фабрика столовых приборов. У меня в голове был потенциальный план обхода ложечной проблемы.
– Правда? – сказал я, потом включил дурачка: – Но ведь вы не выпускаете ложек?
– Конечно, никаких ложек, – отрезал он, ворча на меня за банальность моего вопроса.
Из-за необъяснимой ошибки в «Книге Гармонии Манселла» производство ложек было запрещено. При последней переписи ложек на одиннадцать жителей по оценке приходилась одна ложка, не считая поварешек и прочей утвари, которая могла за них сойти. Совместное владение ложками было теперь дозволено в качестве Стандартной Переменной, так же как и поедание заварного крема вилкой. Если это Правило кажется вам идиотским, подумайте о перчатках: нам было разрешено их производить, но не носить.
– Если бы моя команда не эксплуатировала постоянно нашу рабочую силу, – продолжил Бальзамин, – весь Коллектив ел бы руками.
Мы остановились на обочине, чтобы пропустить пелотон из трех велосипедистов на велосипедах-пауках[4], которые пронеслись мимо в вихре спиц. На лицах их застыло смешанное выражение сосредоточенности, усталости и страха.
– Ярмарка Бесправилья? – спросил префект Бальзамин.
– Думаю, мы сможем выиграть гонку и пройти дистанцию за час, – сказал Карлос. – Они много тренировались и, похоже, не знают страха.
– Как велосипедисты смогли избежать запрета на зубчатую передачу Третьего Скачка Назад? – спросила Банти, несомненно выискивая нарушения, а не ради любопытства.
– Моноциклы не подпали под запрет зубчатых передач, – ответил я, – а значит, и велосипед-паук, поскольку меньшее заднее колесо было квалифицировано как «стабилизационное средство», а не колесо как таковое.
Банти хмыкнула.
– Хотя большое колесо этих великов дает им как следует разогнаться, – добавил Карлос, – но есть и недостатки: высокая посадка и чрезвычайная быстрота делают их потенциально опасными, и ездоки регулярно бьются насмерть в попытке достичь нового рекорда.
Основной причиной жертв была не только скорость – это был совершенно безумный «городской фристайл» во время состязаний, а именно обратные сальто и перевороты в воздухе.
– Я посещу Ярмарку Бесправилья, – горделиво заявила Банти, видимо, пытаясь произвести впечатление на господина Бальзамина, – и попытаюсь выиграть состязание на «самую низкую ноту» на моей чрезвычайно модифицированной супербасовой тубе. Моя нота будет за пределами человеческого слуха, но должна будет заставить громко замычать корову.
– Желаю вам удачи, – без всякого интереса бросил господин Бальзамин. – Если я чем-то могу тут помочь, держите это, пожалуйста, при себе.
– Благодарю вас, – сказала Банти, не расслышав его.
Мы ехали еще минуту, миновав дровяной склад, сыроварню и мельницу на ослиной тяге.
– Вы здесь, чтобы расследовать гибель молодого Гуммигута? – спросил Карлос Фанданго. Как городской Смотритель он водил и обихаживал наш маленький парк моделей «Т», следил за освещением центральной улицы и много еще что делал. Он видел всего 14 процентов в голубом и красном поле, что было лишь розовато-лиловой стороной сущей ерунды, но вожделенный статус Смотрителя давал ему случайные преимущества, как, например, возможность говорить с кем-то вроде господина Бальзамина без того, чтобы к нему обратились первым.
– Я выслушаю показания всех сторон с должным усердием, бесстрастно и беспристрастно рассмотрю улики, затем взвешу все факты, чтобы прийти к вердикту, который поддержит первоначальное мнение госпожи Гуммигут: смерть ее сына была грязной и неестественной, и виновники должны понести кару незамедлительно.
– Вы уже приняли решение? – спросил Карлос, глянув на меня.
– Я здесь не для того, чтобы ставить под сомнение слова высокочтимой Желтой. Я здесь лишь ради формальности. Кто-нибудь из вас знает этого самого Эдварда Бурого?
– И очень хорошо, – сказал я. – Это я.
Он уставился на меня.
– Твои тупые вопросы про ложки и атаки лебедей теперь понятны. Ты и Киноварный, и Джейн Мятлик не будете наказаны, нет, вы принесете себя в жертву, чтобы все поняли важность того, почему были написаны Правила, и что нарушение гармонии уродует возможность Коллектива наслаждаться жизнью, чистой от беспорядков и злобы.
В его устах наш смертный приговор звучал почти благородно.
– И много у вас таких слушаний? – спросил я.
– Я мало на что еще трачу время. Моя прямолинейность и желтоцентричное поведение делают меня весьма востребованным.
В этом я не сомневался, хотя это не должно было быть так: проблема заключалась даже не в Правилах, а в их неизменно жесткой трактовке, что делало их неосуществимыми. Отличие хорошего Совета от плохого состояло в том, чтобы интерпретировать их ради достижения справедливости. Раз, выехав на день в Виридиан[5], чтобы прикупить пищевых красителей, мы с папой зашли в Палату Совета чисто ради зрелища и наблюдали за интересным делом: Главный префект, вместо того чтобы обвинить женщину в убийстве собственного мужа при помощи садовых ножниц, после того как он решился на интимную близость без согласия, вместо этого обвинил ее в «безответственной беготне с ножницами». Она была должным образом признана виновной, приговорена к пятидесяти штрафным баллам и дополнительному однодневному обучению владению ножницами. Останки ее мужа втихаря отправились прямиком в переработочный цех. И никто не отрицал, что это был хороший результат.
– Это наш молниеотвод, – гордо сказала Банти, указывая на увенчанное куполом медное устройство наверху наблюдательной вышки, – общественный проект, разработанный нашей дорогой Салли Гуммигут, чтобы защитить сообщество от ударов молний.
Страшные истории о выкипании мозгов при попадании молний были третьим по популярности сюжетом в журнале «Спектр» наряду с атаками лебедей и похищеними детей Бандитами.
На самом деле, у молниеотвода было всего два неоспоримых качества: его сооружение обошлось общине в кучу наличных баллов, и оно никому не принесло пользы.
– Впечатляет, – сказал Бальзамин, но его больше заинтересовала наблюдательная вышка. Поскольку планировка большого города, городка и деревни жестко подчинялись Регламенту Архитектурного Единообразия, случайно расположенные вышки или все, что отличалось от одобренной планировки, придавало поселению уникальность, чем Восточный Кармин мог по праву гордиться.
– Вы знаете, как она функционирует? – задумался Бальзамин, словно в Кривом Озере не было наблюдательных вышек.
– Понятия не имею, – ответила Банти, – но они упоминаются в «Книге Гармонии», так что, предположительно, Наш Манселл имеет на них планы.
Обширная, слегка сужающаяся кверху структура была как минимум в три раза выше городской ратуши и, как и ратуша, и Палата Совета, была выращена из строительного перпетулита. Эта башня могла быть хранилищем, наблюдательным пунктом или даже складом самого перпетулита, напрасно ждущего своего применения для чего-то еще. Как и многое вокруг нас, прошлое было не просто неведомым, но и непознаваемым.
Мы замолчали, когда Фанданго провез нас сквозь Восточные ворота в город, в центре которого раскинулась большая открытая площадь, окруженная с севера домами выдающихся цветоносцев, а по остальной периферии окаймленная кафе, магазинами, библиотекой и лавками ремесленников, все на предписанных местах, как во всех городах класса «С». Главный зал находился посередине, и перед его открытыми дверьми стояла статуя Нашего Манселла в два человеческих роста. За пределами центральной площади находились жилища низкоцветных, кухни, мастерские и зернохранилища, сенные амбары, маслобойня и на некотором расстоянии мастерская Карлоса вместе с переработочными цехами, кожевенным заводом, Зеленой Комнатой и Серой зоной с подветренной стороны и на самом дальнем расстоянии.
Карлос остановился перед домом Гуммигутов, который было легко узнать по яркой общезримо-желтой двери. Салли Гуммигут ждала на пороге и сердечно приветствовала господина Бальзамина.
– Вот он убил моего сына, – ткнула она в мою сторону костлявым пальцем. – Хорошенько запомните его.
– Я уже ненавижу его, – ответил господин Бальзамин. – Можете всецело на меня положиться.