– Потом посчитаешь! Я тебе и так верю.
– Через игру они передали схему Тампа. Вполне компактно передали, ведь программный код пишется так, что одно и то же используется множество раз в разных местах и в разных ситуациях. Всё не прописывается миллион раз, не прорисовывается, понимаешь? Оно генерируется прямо во время игры в зависимости от текущего контекста. Поэтому исходник маленький, а сценариев Аритиных действий бесконечное множество. А топологию Тампа я практически выучила наизусть, бегая с Аритой, словно бегала сама по реальному Тампу. А в настенных схемах они передали информацию о том, какие изменения нужно внести в аппаратную и программную части главного генератора. Я с этим тоже разобралась. Там всё подано так, что не надо ничего понимать – надо просто сделать. Сделать один небольшой блок-контроллер с небольшой прошитой программкой-вирусом и вставить его в соответствующий разъём в соответствующем месте главного генератора. Плату нужного форм-фактора мне Сомов вытравил и собрал контроллер. Программку-вирус я сама написала и прошила в пэзэушку контроллера, так что всё готово. Нам с тобой лишь осталось попасть на четвёртый уровень Тампа, вставить в генератор контроллер и спасти его.
– Нам с тобой?
– У меня кроме тебя никого больше нет, – сказала Вера.
Минут пять мы лежали молча. Я переваривала всё, что за сегодня узнала, но толку с этого переваривания не было. Я даже не пыталась понять, что и как происходит между сегодняшним и будущим Тампом. Почему они сами между собой не договорятся о каких-то там вирусах и контроллерах? Зачем для этого нужно привлекать Веру, выстраивать какие-то параллельные схемы и почему нельзя посвятить в это Зиву? Я так и спросила:
– А почему, всё-таки, не рассказать всё это Зиве и пусть она сама внедрит в центральный генератор изготовленную тобой плату?
– У меня запрет на передачу этой информации сюда. Согласно инструкции, переданной в игровых схемах, я не должна раскрывать свой канал, а без этого я не смогу объяснить Зиве, почему я такая умная и откуда всё это знаю. Я даже тебе не должна ничего рассказывать, а я рассказала. Нарушила приказ, понимаешь? И не знаю, какие в связи с этим могут быть последствия. Последствия не только со мной, а со всеми и здесь и там.
– Вот и не надо было мне ничего рассказывать! – рассердилась я. – Сделала бы всё одна!
– Я так и намеревалась, – сказала Вера.
– То есть, ты действительно могла сделать одна? – я повернулась к ней. – И как же ты сейчас убедишь меня помогать тебе, если на самом деле я тебе не нужна ни стоять на стрёме, ни держать свечку, ни ассистировать при впаивании твоего вируса?
– Очень просто, – сказала Вера. – Я без тебя боюсь это делать.
Лёжа в мешке на горе, упасть с кровати я не могла. Вера боится! Это она о чём?
– И чего ты боишься? – как можно суше спросила я.
– А как ты думаешь? – тут же спросила она и, не дожидаясь ответа, что обычно всегда раньше делала, продолжила. – Я точно такая, как и ты, Тань. Да, я не боюсь стрелять, ездить на квадроцикле или на Мусе, лазать по горам, осаживать больших и сильных мужчин, но я, как и ты, многого не знаю и не понимаю. Я не знаю, что будет, я не знаю, к чему это приведёт, я ничего не знаю. За пять лет я так и не узнала, что со мной произошло и происходит. Пять лет я толком не понимаю, кто я и чем занимаюсь. Уже пять лет я даже сообразить не могу, правильно ли я что-то делаю и если даже правильно, то зачем? И у меня, кроме тебя, нет рядом совсем-совсем никого. Даже любящий меня Торопов любил не меня, а ту, которой я притворялась. А узнай он, кто я, кем бы я для него стала? Ещё одним стендом для шиномонтажа? Каей, которую он стал бы настраивать? Дмитрий, Хомянин, Зива – я для них не человек. Они очень хорошие, воспитанные и вежливые люди. Возможно, они даже с колонкой Алиса на вы разговаривают. И я для них такая же колонка. Ну, чуточку попродвинутей. А я стихи пишу, между прочим. Ты их в интернете читала. Напишет Алиса или все эти чаты-гопота и нейросети такие стихи? Я их сердцем пишу, они живые. Если я вдруг заболею или у меня что-то сбойнёт, мне даже обратиться не к кому. И если бы я умела плакать, то сейчас бы заплакала, чтобы ты меня пожалела.
Я повернулась к ней и обняла. И она меня тоже обняла.
"Ё. твою мать! – подумала я, прижимаясь щекой к Вериной щеке. – На Алтае среди ночи на горе лежат, обнимая друг друга, баба-киборг и баба-человек, и обе готовы зареветь. Это что вообще происходит? Кто с нами всё это делает? Неужели мы сами? Неужели сами?"
– Вера, ну ты что? Я прямо в растерянности... Ты же знаешь, что я всегда с тобой, и знаешь, как я к тебе отношусь. Я твоя сестричка, я тебя люблю.
Я тоже заговорила уменьшительно-ласкательными словами, как Вера последние дни. Заразно это.
– Наверное, твои там, в будущем, лучше знают, что нужно делать. Не причинят же они нам вреда, ведь мы их прошлое. Не причинят?
– Мы не прошлое. Мы самое настоящее, Тань. Настоящее не бывает. И они это знают. Знают, что я здесь и надеются и рассчитывают, что всё будет сделано правильно. Поможешь мне? С тобой мне будет не так страшно.
– А куда мне деваться? Ты уже всё рассказала. Предлагаешь сдать тебя Хомянину? Рассказывай дальше, что и как мы будем делать. Ведь, как я понимаю, там, внизу, мы не сможем это обсуждать? Нам надо обговорить всё заранее, да?
Мы до утра обсуждали и обговаривали. Всё до мелочей, вплоть до того, что впредь при себе надо всегда иметь стикеры и ручку, чтобы в случае необходимости можно было обменятся несколькими словами. Мы придумали и обговорили даже несколько знаков на пальцах и жестов руками, как у военных.
Утром мы спустились. Спускаться мне было сложнее и страшнее, чем подниматься накануне. Вера так же шла первая, поэтому на спуске она была всё время ниже и мне всё время казалось, что раз сверху её нет, то меня никто не держит и не страхует, хотя верёвка, зацепленная за петли, всё так же связывала нас и, спустившись до очередного крепления, я снова должна была снимать верёвку с петли, иначе бы она не позволила мне спускаться дальше. Когда мы спустились и я сидела на камне и отдыхала и смотрела вверх, то не верила, что мы там были. Я вообще ничему не верила, что происходит. Всё какое-то неправдашнее – и горы, и Вера, и Тамп, и мир этот весь какой попало… Как жить-то?
Анатолий и Александр встретили нас у Муси улыбками.
– Здравствуйте, – сказала им Вера, когда мы подошли и сбросили с себя рюкзаки. Вернее, Вера сбросила, а я просто села на землю у колеса и вытянула ноги. – А вот и мы. Как спалось? Муся вас не обижал?
Всё-таки, я поражалась на Веру. Она при непосвящённых в её тайну людях иногда умела себя вести так непринуждённо и естественно! Но при этом всё равно всегда производила на них впечатление какой-то своей ненормальности. Из-за улыбки, что ли? Из-за некоторого несоответствия улыбки и взгляда, наверное. Когда она улыбалась, взгляд её казался то ли удивлённым, то ли испуганным, то ли настороженным, то ли всё вместе. Вот когда она не улыбалась и говорила чётко и коротко, никаких внешних несоответствий в ней не было, и взгляд у неё был такой, что долго ей в глаза смотреть не станешь.
– Здравствуйте, всё нормально. А вы как?
Анатолий явно не знал, о чём спросить. Они с напарником понятия не имели, что такого эти две бабы всю ночь делали на горе, чего не могли сделать внизу.
– У нас тоже всё отлично, – сказала Вера. – Взяли все нужные пробы без помех, – она похлопала по своему рюкзаку, ставя его в багажник Муси.
"Ну вот, вроде ничего и не сказала, а вроде и всё теперь им понятно, – подумала я. – Умеет моя сестричка манипулировать людьми. И мной умеет и другими. Хороший командир взвода".
– Сейчас давайте умоемся, перекусим, справим прочие нужды и через минут сорок, сорок пять поедем обратно. Или кто-то хочет остаться? – улыбнулась Вера.
Желающих не нашлось.
Мы умылись, поливая друг другу водой в ладошки из пятилитровой пластиковой бутылки, прогулялись в низинку, перекусили, чем бог послал, переоделись и поехали обратно. Я специально посмотрела на часы и вначале и при отъезде – уложились в сорок три минуты.
– А у тебя сиденья попу греют? – спросила я.
– Конечно греют, – сказала Вера. – Иначе стала бы я такую машину брать. Включить?
Я рассмеялась.
21 октября, как мы и договаривались, Вера позвонила мне днём и пригласила на завтра вечером к себе в гости.
– Приезжай, Танюш, я соскучилась, повидать тебя хочу. Посидим, я вина возьму. Что тебе приготовить?
– Сейчас, дай подумать. Чем там у вас в Кореях угощают дорогих гостей?
– Чапхэ, – сказала Вера.
– Это что-то из собачатины? – хихикнула я.
– Можно и из собачатины, только где я быстро найду добермана с хорошей родословной? Может, говядина устроит? Там берётся говядина и…
– Нет, нет, нет, – прервала я Веру. – Не рассказывай. Сюрприз будет. А тебе что привезти?
– Лайм привези, – сказала Вера. – К семи жду. Не опаздывай, а то чапхэ перестоит.
Чапхэ мы готовили вместе.
– Свежих шиитаке не нашла, нашла только сушёные, – сказала Вера.
– Это что это, шиитаке?
– Грибы такие. У нас не растут.
Вера открыла кастрюльку, в которой в воде плавали нарезанные пластиками грибы, похожие на шампиньоны.
– А чапхэ вообще это что?
– Жаренная соломкой говядина с фунчёзой, грибами, кое-какими овощами и кунжутом. Сейчас сама всё увидишь. Мой руки.
Приблизительно через час у нас всё было готово. Мы сели, Вера налила мне вина, мы чокнулись – она стаканом с водой, в котором плавали кружочки лайма, я бокалом с вином, – но пить я не стала. Чапхэ мне понравился или понравилось – я не знаю, как правильно, – и я умяла целую тарелку.
После ужина Вера приготовила мне кофе со взбитыми сливками и положила на блюдце пирожное-корзиночку с варёным сгущённым молоком, грецким орехом, кленовым сиропом и фундуком.
– Откармливаешь меня, как на убой, – хихикнула я. – Скоро я, как Сомов, в самурайку не влезу.