Я, точка, движение, свобода, боль…
Выберите из перечисленных слов простое. Его нет. Иногда жаль, что дело обстоит именно так. Как удобно было бы иметь иерархию слов, дерево смыслов. И словари бы не понадобились. Сложные слова компоновались бы из простых, очень сложные – из сложных, смыслы автоматически складывались – и так до бесконечности. Но нет. У каждого слова свой смысл. Он не собирается, словно пазл, из мелких кусочков, он просто есть сам по себе.
Именно поэтому, на протяжении десяти вышеизложенных частей я воздерживалась от вставки в рассказ хоть чего, что можно воспринять, как избыточное, а это не так-то легко делать – рассказать-то хочется всё. Трудно устоять против желания сказанное расцветить, приукрасить, объяснить, растолковать его суть. Так и соблазняет что-то порой толсто намекнуть читающему, как, по моему мнению, нужно воспринимать тот или иной эпизод, о чём стоит задуматься, прочитав его, на что обратить внимание, какую эмоцию испытать. Чем я хуже Жорж Санд или Льва Толстого? Почему им можно на протяжении многих и многих страниц держать меня за дурочку, до тошноты разжёвывая, что чувствовал и думал тот или иной персонаж, когда видел небо, дуб, шнуровку ботинка на щиколотке или ложбинку в декольте, а мне нельзя?
Можно. Один разок в одиннадцатой главке.
Вера, например, не ограничивала меня в форме, когда попросила написать на досуге историю о нашем с ней знакомстве, хотя я и спрашивала, как написать?
"Да хоть как, – сказала она. – Напиши, например, как фантастический роман, за который тебя будут ругать, мол, так в жизни не бывает. Главное, никому ничего не объясняй. Дураков много, всем всё не объяснишь".
А сама на следующий день скинула мне ссылку на свой постик "Трудности трактовки" на АфтерШоке, но то такое. Соревноваться с ней в переподвыперевертах трудно.
За то время, которые мы прожили вместе, мы обе очень сильно изменились. Даже не изменились, а стали совершенно другими. Дмитрий это тоже отметил. "Веру совершенно не узнать, – сказал он. – Из полумеханической и практически неживой куклы она превратилась в красивую и умную женщину с шармом". Я тогда в своём не очень изящном стиле пошутила: "Жениться на ней хочешь?"
А Торопов в ней и вовсе души не чаял и готов был пылинки с неё сдувать. Меня всегда поражало, какими слепыми от влюблённости глазами он смотрел на неё, когда она чистила карабин и при этом обсуждала со мной какой-нибудь категорический императив Канта. Он ни хрена не понимал из того, что она говорила, а она: "Женя, ты в руках теребишь мою ветошь. Дай мне её, пожалуйста".
Ну вот, съехала куда-то… Стоит только дать себе поблажку и пожалуйста. Можно устроить такой поток сознания, что куда там Прусту со своими направлениями к Свану или Джойсу с Молли на горшке.
Изменились мы, да. Но это ведь очевидно – не может человек жить и не меняться. Если не меняется, значит или не живёт, или не человек. Хотя, всё течёт, всё меняется…
Интересно, в уже написанном выше видно, как мы с Верой менялись? Я старалась, чтобы было видно.
С одной стороны, не хочется быть многословной, а с другой стороны хочется избежать неоднозначности, недоговорённости, недостаточной ясности в понимании читающим написанного. Для этого можно, конечно, выдать поток чеканных и логически выверенных определений и формулировок, в необходимой степени достаточности иллюстрируемых железобетонными примерами, а можно подводить читателя десятками тропинок и аналогий, показывать нужное с разных сторон, формовать нужный для донесения смысл подспудно, постепенно высвобождая его, словно скульптуру из камня.
Вот я и мучаюсь.
Конечно, два года не 20 лет и уж тем более не 200. Срок по сути мизерный. Разумеется, можно столкнуться с такими обстоятельствами, что и за два часа станешь другим человеком, а можно оказаться в таком личностном и житейском болоте, в котором и за 20 лет как был "ничем", так и останешься. Относительно всё. Всё меняется и всё относительно.
Например, внешне Вера не изменилась. С моей подачи, она стала более разнообразно и стильно одеваться, стала пользоваться косметикой, что-то делать с причёской и это, конечно, поменяло её внешне, но она сама физически не изменилась. Это я стала старше, из молоденькой девчонки превратилась в молодую женщину, повзрослела, выросла из жеребёнка в кобылку (давайте, пошутите, что в кобылу – я специально не стала про котёнка и кошку писать), сравнялась с Верой. Она теперь не выглядела старше меня, мы стали ровесницами и, наверное, стали похожи друг на друга ещё больше.
А замечали, как люди узнают, изучают друг друга, как притираются заново, если меняются? Ладно бы, просто наблюдали, стараясь вникнуть и понять, так нет же. Наши исследовательские интенции гораздо более радикальны, чем просто созерцание. Мы подобны ребёнку, желающему понять, что это такое попало ему в руки. Мы тянем это в рот, проверяя, а можно ли съесть, и если результат нам не нравится, то следует энергичное встряхивание, попытка что-нибудь оторвать, а то и крепкие удары об пол – а вдруг вожделенный предмет развалится на какие-нибудь более съедобные части.
Может, аналогия с ребёнком не совсем хороша? Тогда можно взглянуть на какого-нибудь учёного, желающего проникнуть в тайны мироздания. Вот уж кто умеет изо всех сил шандарахнуть по изучаемому объекту. У него для этого не просто кулачок с зажатым в нем пластмассовым молоточком, а целый большой адронный коллайдер! Используя миллионы киловатт энергии учёный разгоняет до немыслимой скорости свой протонный молоток, чтобы как следует врезать им по маленькой беззащитной частичке и посмотреть, что же из этого получится. Очень прогрессивный подход, не правда ли?
Ребёнок или учёный – это некие умозрительные крайности. И того и другого можно оправдать, найдя тысячи аргументов в пользу правильности их познавательного подхода. Нормальные, среднестатистические взрослые люди в повседневной жизни так себя не ведут, можете сказать вы. Ведут, да ещё как! Мы ежедневно и ежечасно с такой нечеловеческой силой бьём друг друга нашими словами, поступками, чувствами. Бьём по самым незащищённым местам так, что только клочья летят, и с интересом наблюдаем за реакцией. Разве нет?
А вот с Верой мы ни разу не поссорились. Ни из-за чего. Мы спорили, да. Вернее, это я спорила, в обычной, свойственной людям, манере, пытаясь заставить Веру принять мою точку зрения, но быстро поняла, что по отношению к Вере это так не работает. Никакой точки зрения ей не навяжешь. Просто сообщи, озвучь, донеси. А ведь, чтобы это сделать, такая точка зрения должна быть и не просто на уровне "я так вижу" или "мне так кажется", а чётко сформулированная, артикулированная, так сказать. И тогда Вера тебя внимательно выслушает и обязательно услышанное учтёт. И всё. О чем тут спорить до повышения голоса или брызганья слюной? Просто скажи, если есть, что сказать. Она сама всегда так делает – чётко и спокойно, не навязывая, не доказывая, не пытаясь убедить, не размахивая руками, не крича, озвучивает свою точку зрения и всё.
Зависти (я имею ввиду зависть к возможностям, способностям и тому подобное) по отношению к Вере у меня тоже не было. Я не завидовала ей, что она не стареет, не болеет, что она больше знает, быстрее усваивает и учится, что многое делает гораздо лучше меня, а то и вовсе безупречно. Просто, я всем своим нутром всегда чувствовала, что мы совсем разные, разные настолько, что сравнивать нас друг с другом даже как-то абсурдно. Многое, присущее ей, совершенно отсутствует во мне, многое, доступное мне, совершенно недоступно ей. Не станешь же завидовать стрижу, что он умеет на лету ловить комаров, а ты не умеешь.
А вот от сочувствия Вере в том, что она не такой человек, как я, и потому ей, бедняжке, многое из того, что доступно мне, никогда не пережить и не ощутить, я полностью избавиться так и не смогла. Взять ту же еду или секс. Мне всегда было жаль, что я с Верой никогда не смогу разделить своих чувств и ощущений, как и не могу даже представить её.
И ещё я всегда боялась. Я очень боялась её лишиться. Судьба, бог, вселенная – я не знаю, кто или что – может они все вместе – сделали мне такой подарок, дали Веру. Ни за что дали, ни почему, ни за какие-то заслуги, или таланты, или предназначения, а чисто статистически случайно, как чудо, и я бы, мне кажется, умерла, если бы почему-то потеряла Веру. Мы и в самом деле стали неразделимы, мы стали одним – я не могла лишиться бесконечно огромной части себя. И поэтому я всё время боялась, что с ней что-нибудь может случиться – травма, болезнь, несчастный случай, чей-то злой умысел. Я брала с груди наш серебряный крестик, который теперь всегда носила на шее, целовала его и мысленно шептала судьбе, богу, вселенной – пусть она всегда будет. Я не добавляла "будет со мной", потому что верила, если она будет – она всегда будет со мной. Она меня не бросит.
Может, я это зря сейчас написала, но раз написала...
Если бы не было Веры, я не знаю, когда бы задумалась, как и зачем мне жить. А тут вдруг показалось, что времени у меня так мало, а мира вокруг так много, а я даже не знаю толком, чего же хочу. Понятно, что хочется на этот мир посмотреть, везде побывать, всё попробовать. Хочется сладко есть и мягко спать, хочется быть красивой, умной и молодой, хочется, чтобы тебя любили и тобой восхищались. И денег хочется, и славы и вообще хочется на всё влиять и быть бессмертной. Что тут такого? Все, так или иначе, этого хотят. Заполучи в свои вожделеющие счастья грабки золотую рыбку с тремя желаниями, многие ли попросят её обеспечит сохранение экологической неприкосновенности Антарктиды, счастья народам Африки или приюта всем бездомным собакам? Да и нет такой рыбки, увы, и даже прекрасных принцев на белых конях раз-два и обчёлся. Никаких чудес – всё сама. Учись, устраивайся, работай, суетись. На всё нужно время, за всё нужно платить. Даже киборг Ритка, чудесным образом данная тебе в дар, счастьем, славой и бессмертием тебя не обеспечит – разве что деньгами и то не в таких количествах, чтобы ни о чём не думая, сладко есть, мягко спать и путешествовать, когда и куда захочется. Да и не естся мне в одиночку, и не спится от мыслей, и не путешествуется по причине отсутствия у Веры легальных документов. Работать нужно, Танечка – и речь идёт не про кассира в шаурмачной и не про менеджера в офисе. Над собой работать и делать что-нибудь такое, что необходимо другим. За это и дадут поесть, поспать и немножко попутешествовать. Никакой магии и волшебства – или пахать, или сосать, или то и другое одновременно. Ещё та лирика.