В греческом языке слово «кризис» означало «решение». Мы помним, как разрешился один из величайших кризисов 1618–1619 годов. После Дордрехтского синода экстремальный кальвинизм Голландской Реформатской Церкви и вера в предопределение стали эталоном для всех Реформатских Церквей (гл. 8, с. 438–440). За синодом пошли не все: к иным воззрениям склонялись арминиане (на тот момент гонимые), а кроме того, триумф ультракальвинистов в Дордрехте, как ни парадоксально, ознаменовал грядущую утрату – именно после него Церковь Англии стала отдаляться от реформатской семьи к иному будущему (гл. 12).
В том же 1618 году большую часть Европы ждал иной кризис: началась решающая схватка за континент, на протяжении нескольких лет грозившая уничтожить все, чего католичеству удалось достичь в Контрреформации. Борьба католиков, державших оборону против протестантов, обернулась для миллионов европейцев тремя десятилетиями страданий. Мнения расходятся, но в немецких землях, по современным оценкам, война или ее спутники – голод и болезни – погубили 40 % населения; даже самая осторожная переоценка дает долю в 15–20 % [1]. Злоба была такой, что даже когда сил воевать уже не было, комбатанты не могли заставить себя пойти на переговоры: католикам и протестантам пришлось встречаться с представителями Империи в двух вестфальских городах, отстоящих друг от друга примерно на пятьдесят километров – только так наконец удалось 24 октября 1648 года заключить Вестфальский мир, положивший конец резне. Огромные готические залы в ратушах Мюнстера и Оснабрюка, где завершились официальные мероприятия, с гордостью названы в своих городах «Залами мира» (Friedenssaal) – настолько сильное влияние эти годы оказали на память европейцев.
В центре конфликта были две великие немецкие династии, чьи имена гремели в дни Реформации: Габсбурги и Виттельсбахи. Возможно, в том, что произошло после 1618 года, светский циник усмотрел бы лишь очередной эпизод многовекового соперничества двух семей, борьбу за власть над сложными механизмами Священной Римской империи, в которую вовлекались, преследуя свои цели, другие представители правящих европейских династий, какой бы ни была цена для их несчастных подданных. Все это было бы правдой – но так мы упускаем из виду главное: причиной, по которой вспыхнула война в 1618 году, были религия, религиозное рвение и религиозная ненависть, и обе стороны считали, что могут быстро и легко устранить тех, кто смотрел по-иному на христианскую весть. Династии расколола именно религия. Фридрих V, курфюрст Пфальца из дома Виттельсбахов, реформат-протестант, выступил против своих кузенов – тоже Виттельсбахов, но баварских католиков, которые некогда заключили брачный союз с эрцгерцогом из дома Габсбургов – и этот союз, продиктованный соображениями идеологии, сыграл решающую роль в развороте протестантской волны в Центральной Европе в 1571 году (гл. 10, с. 513). Для Габсбургов семейный спор теперь разрешился: время религиозной умеренности и стремления к равновесию в Центральной Европе прошло. Ревностные католики в семье, сторонники Контрреформации, решительно намеревались положить конец политике, которую вели императоры от Фердинанда I до Матвея, в той или иной степени мирившиеся с сосуществованием различных христианских конфессий.
Конфессиональные разделения в Европе
В 1610-х годах наиболее вероятным наследником стареющего бездетного императора Матвея был эрцгерцог Фердинанд из Внутренней Австрии, вступивший на престол как Фердинанд II в 1619 году, когда война уже началась. Фердинанд был плодом уже упомянутого династического союза, заключенного в 1571 году. Мы уже упоминали о том, как он методично искоренял протестантизм в своем герцогстве в 1590-х годах (гл. 10, с. 513–514); он никогда не забывал, что учился политике именно в это неспокойное время, и приложил немало сил, чтобы возвести себе величественное место погребения в своей первой столице, Граце – городке во Внутренней Австрии, который они с отцом с таким успехом вырвали из рук лютеран [2]. За его внешним очарованием скрывалась строгая и глубокая набожность, а при дворе его не было яркой и порочной круговерти фавориток – он правил во имя долга, неизменно присутствовал на Мессе и службах, а больше всего любил совершать паломничества к недавно возрожденным алтарям святых.
Советниками Фердинанда были родственные души – в основном сменявшие друг друга иезуиты, самым грозным из которых был Гийом Ламормен, бывший преподаватель коллегии в Граце, сын люксембургского фермера. Близость Ламормена к Фердинанду можно сравнить с тем, как относился к Генриху IV Теодор Беза: он неотступно следил за политикой, проводимой французским монархом, с тревогой пытался понять, оправдывает ли король ожидания Бога от своего избранного слуги, и всегда был готов выразить свои чувства, если казалось, что слуга не справляется (гл. 10, с. 536). Не все в Обществе Иисуса были счастливы оттого, что иезуиты с такой жаждой вовлеклись в ожесточенную политическую борьбу и яростные войны в Центральной Европе, но это почти не волновало ни непримиримого Ламормена, ни его единомышленника Адама Концена, обретшего приют в Центральной Европе, при дворе благочестивого баварского герцога Максимилиана.
Хотя эрцгерцог Фердинанд был сыном баварской принцессы из рода Виттельсбахов, против него в кризисе 1618 года тоже выступал Виттельсбах – дальний родич, курфюрст Фридрих V, глава правящей семьи Пфальца. С конца 1550-х годов курфюрсты Пфальца были одними из главных поборников протестантизма в Священной Римской империи и после недолгих заигрываний с лютеранством вернулись к непоколебимой верности делу реформатов (гл. 8, с. 414–417). Никогда не следует недооценивать силу генеалогии в политике раннего Нового времени. Именно генеалогическое древо выдвинуло Фридриха на роль протестантского защитника всей Европы. Его дедом был Вильгельм Оранский, погибший герой предыдущего поколения, чью борьбу за протестантские Нидерланды прервала пуля убийцы-католика. Нелегко увидеть образ Фридриха, пробившись сквозь пелену лести и оскорблений, но, похоже, настоящий человек позволил скрыть себя под ореолом мифа: Фридрих был красив, искренен, учтив, одарен воображением – но не был сильной личностью.
При дворе Фридриха роль Ламормена или Концена играл светский политический советник, князь Кристиан, который сам правил небольшим княжеством Ангальт-Бернбург. Кристиан Ангальтский, пылкий кальвинист, сумел совместить свою реформатскую веру с живым интересом к современным границам знания, сочетанием мистической философии, магии и практических исследований, восходящих к таинственному древнему «Герметическому корпусу», эксцентричному оригиналу Парацельсу, взволновавшему XVI век, и английскому магу Джону Ди (гл. 17, с. 754–759). Это была опасная смесь. К тому времени как Фридрих в 1610 году стал курфюрстом, князь Кристиан уже давно входил в правительство Пфальца и считал, что само Провидение дало ему шанс послужить Богу на гораздо более крупной сцене, чем полученный в наследство Ангальт: он стремился разрушить антихристианский союз папы римского, иезуитов и Габсбургов. В событиях, последовавших позже, большинство людей винили именно его [4].
Все прекрасно понимали, сколь хрупким было равновесие сил в Империи, на фоне которого грозили друг другу католики и протестанты. Из семи курфюршеств три (Пфальц, Бранденбург и Саксония) принадлежали протестантам. Из постоянных обладателей трех главных имперских титулов двое – курфюрст Пфальцский и Reichsverweser, правивший Империей, пока трон пустовал, – исповедовали протестантизм, и только имперский канцлер, архиепископ-курфюрст Майнцский, был католиком. Аугсбургский религиозный мир не делал уступок протестантам-реформатам, но в ходе «Второй Реформации» многие протестантские князья и ряд городов отказались от лютеранства и предпочли кальвинизм; у них не было на это права – и закон их не защищал. Некоторые искренне прилагали усилия к тому, чтобы избежать очевидной опасности, и в 1601 году даже пытались устроить диалог католиков и протестантов в Регенсбурге, при поддержке главного католика Максимилиана, герцога Баварского, и пфальцграфа Филиппа Людвига, герцога Пфальц-Нойбурга – лютеранского активиста, игравшего важную роль в имперской политике. Правила дискуссии выбирались с символическим смыслом – из тех, по каким в 1519 году вели спор в Лейпциге Мартин Лютер и Иоганн Экк (гл. 3, с. 166–167); князья выступали в роли наблюдателей, а духовных лиц с обеих сторон приглашали возглавить общие молитвы во время дебатов. Но эта многообещающая инициатива ни к чему не привела [5].
Как оказалось, объединить протестантов перед лицом католической угрозы было ненамного легче. Найти некую экуменическую богословскую трактовку пытались не раз. В основном эти попытки шли под руководством примиренческих реформатских теологов, понимавших, насколько уязвима их вера перед законом; тем не менее лютеране и кальвинистское духовенство непрестанно хотели вцепиться друг другу в глотки, поскольку первые чувствовали себя спокойно в своих законных привилегиях 1555 года и не намеревались уступать ни в чем. Некоторые протестантские правители поневоле сочли, что должны пренебречь этими трудностями после двух чрезвычайных ситуаций военного характера: во-первых, баварцы заняли беспокойный лютеранский имперский город Донаувёрт, провозгласив, что должны защитить его католическое меньшинство; во-вторых, католики и протестанты оспаривали вопрос о наследовании в герцогстве Юлих-Клеве-Берг. В итоге в 1608 году возник оборонительный союз – Протестантская уния, а католики во главе с Максимилианом Баварским в следующем году создали Католическую лигу. Будущие линии фронта уже устанавливались – но вместе с тем лютеранские князья начинали колебаться: своих собратьев-протестантов они ненавидели почти так же сильно, как папу-антихриста. Смятение и хаос, которые продолжались среди протестантов, несмотря на попытки преодолеть конфессиональный раскол, убедили многих благочестивых людей в том, что уже близок решающий миг, когда раскроется план Божий, предначертанный миру. Кому суждено было явить Его силу? Иные прочили эту роль Генриху IV Французскому, который в 1610 году вторгся в Клеве-Юлих-Берг с большим войском – но в том же году, совершенно внезапно, нож Равальяка резко пресек интерес французов к военным авантюрам за рубежом.