После убийства Генриха Кристиан Ангальтский не сомневался, что его юный господин в Пфальце соответствует роли, предначертанной Богом. В 1613 году Фридрих, курфюрст Пфальца, женился на Елизавете, дочери самого могущественного реформатского монарха Европы Якова VI (I), короля Шотландии, Англии и Ирландии. Супруги хранили верность друг другу, и в несчастьях, пришедших в будущем, принцесса Елизавета стала опорой семьи (возможно, репутация ее соперников, эрцгерцога Фердинанда и курфюрста Фридриха, убедит кого-то в том, что приверженность супружеской верности – опасное качество для государственных деятелей, ведущих международные дела). Роскошную свадебную церемонию, проведенную в Королевской часовне Уайтхолла, все сочли провозглашением общеевропейского протестантского союза против папства. Обряд совершал Джордж Эббот, архиепископ Кентерберийский, пылкий кальвинист, желавший увидеть атлантические королевства в роли защитника осажденных протестантов Европы – той же, какую они играли при Елизавете. Против был только один человек – отец невесты. Но его мнение было решающим. Король Яков был одним из немногих европейских правителей, считавших, что мир всегда лучше войны, и в его представлении брак должен был снизить накал в международной обстановке, уравновесив свадьбу его сына Карла с испанской принцессой-католичкой. На фоне ажиотажа, связанного со свадьбой, похоже, никто не обратил внимания на планы Якова – а их понимание, возможно, умерило бы пыл, с которым Центральная Европа уже несколько лет предвкушала наступление грядущих событий [6].
Из Лондона молодожены вернулись в Гейдельберг – превращать свой замок в Пфальце, высившийся над рекой Неккар, в один из прекраснейших дворов на континенте, где Англия Иниго Джонса, Уильяма Шекспира и Орландо Гиббонса могла бы встретиться с европейской культурой и наукой эпохи Возрождения [7]. Неудивительно, что курфюрст Пфальцский охотно верил в то триумфальное будущее, которое пророчил ему Кристиан Ангальтский, и что многие другие видели его в том же свете. Протестантская Германия была готова к предначертанному Богом апогею мировой истории – точно так же, как и в карнавальные дни 1520-х годов (гл. 3). Разочарования Реформации, со временем закрепленной в институциональных формах и не оправдавшей первоначальных надежд, заставили людей, побуждаемых духовенством, с еще большей тревогой искать знамений и чудес, посланных с Небес [8]. Близился 1617 год, знаменуя сто лет с того дня, как прозвучали первые призывы Мартина Лютера к восстанию в Виттенберге. Лютеранские историки были горячими сторонниками идеи, согласно которой эти временные распределения играли важную роль. И более того, благодаря авторам «Магдебургских центурий», которых возглавил последний гнесиолютеранин, Маттиас Флаций Иллирийский, столетие в определенном смысле стало значимой единицей измерения истории. Торжества в честь предстоящей годовщины воодушевляли и побуждали к действиям, а перспективы протестантизма казались все более неопределенными. Поэзия, пьесы и брошюры, прославляющие Лютера как немецкого Моисея, возвели его на недосягаемый пьедестал [9]. Даже комета Галлея, явившись в 1618 году, усилила чувство того, что роковой час уже у порога. И если Лютер был Моисеем, то до царя Давида было рукой подать.
Помимо этого, были и другие поводы для волнений, причем весьма эксцентричные и странные – впрочем, тогда было такое время. С 1614 по 1616 год некий «Христиан Розенкрейц» опубликовал серию манифестов, повествующих о многовековом обществе розенкрейцеров – мудрых и великодушных философов, прежде хранивших свое существование в тайне от мира. О розенкрейцерах читали все и повсюду. Главным автором этих трактатов, как нам известно теперь, был Иоганн Валентин Андреэ, лютеранин, пастор из Вюртемберга. Его дед Якоб Андреэ, прославленный служитель Церкви, был одним из главных создателей лютеранской «Формулы согласия» (гл. 8, с. 412). В дальнейшем историки не знали, как воспринимать эту литературу, и обычно игнорировали ее, особенно с тех пор, как она стала «страной счастливой охоты» для наивных глупцов, совершенно пренебрегавших тем, что никаких розенкрейцеров никогда не существовало. В блестящей интерпретации, опубликованной в 1972 году, Фрэнсис Амелия Йейтс раскрыла изначальный смысл публикаций розенкрейцеров. Она увидела в них проявление лихорадочного безумия, терзавшего мир накануне Тридцатилетней войны, а кроме того, они были полны косвенных упоминаний о роли, уготованной Фридриху, курфюрсту Пфальцскому. В этих творениях лютеранского пастора и его соратников звучало обещание нового мира просвещенной культуры, гармонии и человеческих достижений – ожидания протестантской Европы уже вышли за пределы узкой воинственности реформатов. Манифесты розенкрейцеров проистекали из того же интеллектуального мира, который увлекал Кристиана Ангальтского к герметизму, Парацельсу, магии и мистике. Если бы курфюрст Фридрих начал действовать, в истории человечества мог бы наступить новый этап, и фантазия розенкрейцеров воплотилась бы в реальность [10].
Лютеране первыми ввели идею празднования исторических столетий. Эта медаль, выпущенная на более поздних этапах Тридцатилетней войны, в 1630 году, призвана увековечить Аугсбургское исповедание 1530 года. На ней изображен Мартин Лютер (который не присутствовал на Аугсбургском сейме), а на реверсе папа римский восседает на троне Антихриста; надписи прославляют поражение папской тирании
Итак, пока одного из владык готовили к роли протестантского мессии, другой стремился обеспечить будущее габсбургских владений и для себя, и для всего католичества. Дела эрцгерцога Фердинанда могли пойти не так гладко: генеалогия и политика по-прежнему сулили Габсбургам и их императорскому престолу множество возможных вариантов будущего. Родных Фердинанда, в том числе его дядю, императора Матвея, тревожила близость эрцгерцога к иезуитам, а его кузен, Филипп III, король Испании, обладал титулом, дающим ему право претендовать на долю в австрийской империи Габсбургов. Фердинанд решил провести капитализацию активов и уладить дела с испанским монархом. Он знал, что испанцам нужны союзники: двенадцатилетнее перемирие, подписанное ими с протестантами-голландцами в 1609 году (гл. 8, с. 439), истекало в 1621-м – и это значило, что в Европе, скорее всего, вновь разразится та война, которую две державы в те дни негласно вели за океаном. Фердинанд посулил испанцам земли в Эльзасе и Италии – в обмен на крупную сумму и признание его прав на имперский престол. Кроме того, он преодолел свое нарочитое презрение к дяде Матвею, чтобы вместе творить новое будущее. Эрцгерцог и император отправились в Дрезден, чтобы заручиться поддержкой курфюрста Иоганна Георга Саксонского, главного среди тех князей, которые не стали присоединяться к Протестантской унии, поскольку были строгими лютеранами и по традиции оставались верны Священной Римской империи. К тому времени настало лето 1617 года – юбилей Реформации.
Заручившись поддержкой из самых различных источников, Фердинанд сопровождал слабеющего императора на собрания королевских сеймов, сначала в Богемии, а затем в Королевской Венгрии. Оба сейма согласились с избранием Фердинанда королем, и он не стал терять время, ожидая смерти Матвея, а сразу начал действовать в своем новом богемском наследии. Теперь он решительно намеревался положить конец привилегированному существованию Церквей, отвергших послушание Риму: в Богемии это оскорбление папе нанесли еще до Реформации Лютера – оно восходит к восстаниям гуситов в начале XV века. Необычайное разнообразие религий среди знати и городов Богемии – гуситы-утраквисты, радикальные Чешские братья, лютеране, реформаты – приводило назначенного короля в ярость. Фердинанд гневался еще сильнее из-за недавних уступок, которые получила для себя чешская протестантская знать. Матвей, еще будучи эрцгерцогом, пошел против брата, императора Рудольфа II, и Фердинанд считал это предательством. Матвей присоединился к протестантам, чтобы усилить свои позиции. В 1609 году он сговорился с Чешскими сословиями, вынудившими несчастного и уже почти безумного Рудольфа даровать им Грамоту величества, наделявшую некатоликов намного более широкими правами. А затем, сменив Рудольфа на престоле короля Богемии, Матвей сам подтвердил грамоту. Чешские протестантские общины ликовали. Но сейчас, когда избранным королем стал Фердинанд, настало время остановить наступление протестантов – и он отозвал Грамоту величества, а его элитные чиновники (регенты) начали преследовать протестантские общины, подвергать цензуре печатные публикации и снимать протестантов или гуситов с занимаемых должностей.
Такая провокация не могла не привести к взрыву. Вначале произошла знаменитая и жестокая демонстрация, к которой привели сорванные переговоры чехов с властями Габсбургов. Когда имперские чиновники приказали Чешским сословиям закончить встречу в Праге, которую те проводили согласно с постановлениями Грамоты величества, делегаты захватили дворец, схватили двух регентов Фердинанда и секретаря и точно так же, как их предки-гуситы за двести лет до этого, выбросили тех из окна – так случилась «Пражская дефенестрация» (23 мая 1618 г.). Униженные чиновники выбрались из заранее уложенной кучи компоста, и Прага приковала взоры всей протестантской Европы. В эпоху, когда люди верили, что Бог направляет события по тем же принципам, какие изложены на страницах Ветхого Завета, протестанты на континенте прекрасно знали, что Реформацию с оружием в руках провозгласили чешские гуситы задолго до Лютера – так разве странно, что Бог решил завершить историю именно там? И более того, об этом было сказано в Библии! В далекой Восточной Англии, на берегу Уоша, пуританский проповедник Джон Эрроусмит позже утешал свою встревоженную паству в Кингс-Линн в разгар гражданской войны, напоминая об апокалиптическом смысле Богемии в замысле Божьем: «Меч неминуемо явится туда, где отвергли евангельскую весть, принесенную прежде, и о том ясно гласит шестая глава Книги Откровения!» [12].
Богемские протестанты твердо верили, что их библейский восторг претворится в жизнь – и что они обретут реальную поддержку. Кроме того, у них были основания верить в международную протестантскую солидарность. Когда в 1610 году Грамота величества императора Рудольфа разрешила возводить протестантские церкви в католическом Старом городе Праги, жертвователи на новую церковь, дерзко величественную и очень дорогую, нашлись среди всей протестантской элиты Европы во главе с королем Англии Яковом I. В их числе были и лютеране, такие как курфюрст Саксонии [13]. Теперь Чешские сословия снова поняли, что им лучше всего положиться на реформатов, откровенно воинственный элемент на протестантской сцене, и они были не одни: Эббот, архиепископ Кентерберийский, в 1618 году с нетерпением ждал союза, который простерся бы от Шотландии до Трансильвании и в котором «цари земные, отдававшие свою власть Зверю, теперь разорвут блудницу на части и приведут ее в запустение» [14].