Реформы и их жертвы
Петр I. Художник В. А. Серов (1907)
В 1859 г. профессор Петербургского университета и академик Петербургской Академии наук Н. Г. Устрялов выпустил в свет шестой том своего главного труда – «Истории царствования Петра Великого». Это пространное, педантичное и довольно скучное сочинение давно уже утратило свое научное значение, став всего лишь фактом историографии. Но шестой том этого обширного трактата был особенным: в приложении к нему были впервые опубликованы обнаруженные в архивах документы о «деле царевича Алексея», до той поры недоступные широкой публике.
Лишь незадолго перед этим Россия пережила «Крымскую катастрофу» – одно из наиболее болезненных для национального самолюбия событий русской истории. Начиналось царствование Александра II, впереди были Великие реформы – освобождение крепостных крестьян и иные преобразования, ознаменовавшие начало новой исторической эпохи. Страна жила предчувствием перемен, и, как всегда бывает в подобные моменты, интерес к истории, в частности к тем ее эпизодам, которые власть тщательно скрывала от посторонних глаз, был особенно острым. Тем более что речь шла о времени, с которого началась новая Россия, времени, связанном с именем того, чье наследство, как казалось, так бездарно было растрачено потомками, проигравшими Крымскую войну.
К середине XIX в. культ Петра I – преобразователя и творца России как великой европейской державы, труженика на троне, человека, создавшего ту культурную среду, в которой жили уже несколько поколений русских людей, прочно укрепился в общественном сознании. Возможно, точнее всех выразил это М. П. Погодин: «Какой нынче день? 1 января 1841 года – Петр Великий велел считать годы от Рождения Христова… Пора одеваться – наше платье сшито по фасону, данному Петром Первым, мундир по его форме. Сукно выткано на фабрике, которую завел он; шерсть пострижена с овец, которых развел он. Попадается на глаза книга – Петр Великий ввел в употребление этот шрифт и сам вырезал буквы. Вы начинаете читать ее – этот язык при Петре Первом сделался письменным, литературным… Приносят газеты – Петр Великий их начал... За обедом, от соленых сельдей и картофелю, который указал он сеять, до виноградного вина, им разведенного, все блюда будут говорить нам о Петре Великом. После обеда вы едете в гости – это ассамблея Петра Великого. Встречаете там дам – допущенных до мужской компании по требованию Петра Великого…»[51]
Но не только быт, уклад повседневной жизни образованных слоев общества, сама образованность европейского типа – вся страна в целом воспринималась как творение Петра: «Место в системе европейских государств, управление, разделение, судопроизводство, права сословий, Табель о рангах, войско, флот, подати, ревизии, рекрутские наборы, фабрики, заводы, гавани, каналы, дороги, почты, земледелие, лесоводство, скотоводство, рудокопство, садоводство, виноделие, торговля, внутренняя и внешняя… аптеки, госпитали, лекарства, летоисчисление, язык, печать, типографии, военные училища, академии – суть памятники его неутомимой деятельности и его гения»[52].
Впрочем, образ Петра I никогда не был цельным и однозначным. И если при жизни великого преобразователя России в народных массах гуляли слухи о подмененном царе, о царе-Антихристе, то позднее, по мере формирования официального культа царя Петра, именно в народной среде образ Петра постепенно превращался в образ идеального государя, главного героя русской истории, эдакого «чудо-богатыря». В то же время люди, принадлежавшие к образованному слою, собственно и порожденному Петровскими реформами, начинали мучиться сомнениями в оценке результатов его деяний. Споры о «судьбе России», о ее «историческом пути», которые активно вели западники и славянофилы в 30 – 40-х годах XIXв., отныне навсегда оказались связаны с именем царя Петра. «Фигура Петра Великого, – замечает американский историк М. Раев, – определила развитие русской общественной и политической мысли… Фактически историография Петра Великого представляет собой почти совершенное зеркало взглядов русской интеллигенции на прошлое и будущее России, отношение к Западу и на природу социальных и политических проблем, стоящих перед страной»[53]. С ним согласен русский историк А. М. Панченко: «Петр – оселок русской мысли, ее вечная проблема, касающаяся не только историософии, но и религии, не только национального пути, но также национального бытия». Развивая эту мысль, ученый приходит к парадоксальному на первый взгляд выводу: «Соответственно, оценка Петра… иррациональна. Аналитический аспект подчинен в ней мифологическому»[54].
Действительно, образ Петра I, как, впрочем, и всякий образ, существующий в массовом сознании, по большей части мифологичен и сильно разнится с тем впечатлением о личности царя, что получают историки, изучающие документы той далекой эпохи. В середине XIXв., когда средства массовой информации не были широко распространены, на формирование этого образа оказывали влияние и труды историков, и художественная литература – прежде всего поэмы А. С. Пушкина «Полтава» и «Медный всадник», и многочисленные легенды и анекдоты, ставшие доступными читающей публике благодаря трудам И. И. Голикова и Я. Штелина[55], и разного рода популярные массовые издания. Так, после появления пушкинских строк «На берегу пустынных волн стоял он дум великих полн» и «Здесь будет город заложен» никто уже не сомневался, что именно так произошло основание Санкт-Петербурга. Не случайно поэтому, когда спустя десятилетия историк М. И. Пыляев описывал это событие в своей книге «Старый Петербург» (1887), он вынужден был вложить в уста Петра слова: «Здесь быть городу». Иначе его описание показалось бы читателю недостоверным[56].
Однако и у А. С. Пушкина Петр I – это, по сути, не один, а два образа. Один – из «Полтавы»: «…его глаза сияют. Лик его ужасен. Движенья быстры. Он прекрасен». Другой – из «Медного всадника»: «кумир с простертою рукою», который «уздой железной Россию поднял на дыбы». Главная тема «Медного всадника» – человек и воплощенное в фигуре царя Петра государство. Фактически именно Пушкин впервые затронул тот аспект Петровских преобразований, который впоследствии стали называть «ценою реформ», в частности, их цену для обычного, «маленького» человека. Но прошло еще немало времени, прежде чем в самом конце XIX в. эта тема получила права гражданства в исторической литературе, когда П. Н. Милюков пришел к убийственному выводу о том, что Петр I возвел Россию в ранг европейской державы ценой разорения страны[57]. Наконец, спустя еще сто лет историк Е. В. Анисимов заговорил о цене Петровских реформ уже не в хозяйственно-экономическом, а в морально-нравственном аспекте[58].
Собственно, о том, что царь-преобразователь был жесток, что ради достижения своей цели он никого не щадил, что свои реформы он проводил, опираясь главным образом на насилие, было известно всегда. Так, к примеру, уже Екатерина II, считавшая себя продолжательницей дела Петра I и подарившая Петербургу скульптуру Медного всадника, довольно критично отзывалась о методах царя-преобразователя, хотя и считала их вынужденными, порожденными невежеством народа, с которым ему довелось начать строить новую жизнь[59]. Однако лишь после публикации Устряловым документов «дела царевича Алексея» проблема нравственной оценки Петровских реформ и нравственного облика самого царя встала перед русским обществом во всей ее очевидности.
Как писал М. П. Погодин, «русское общество по прочтении книги г. Устрялова исполнилось негодования, уступая первому сильному впечатлению, произведенному ужасами Тайной канцелярии, с ее висками и дыбами, с ее подъемами и встрясками, оскорбляясь в самых нежных чувствованиях природы. Раздаются горькие упреки, слышатся жесткие слова осуждения, бросаются тяжелые камни…» Ощущая «невольный трепет в сердце» от одной мысли, что «император Петр Великий призывается к отчету в его действиях»[60], Погодин счел своим долгом встать на защиту репутации царя и если не реабилитировать его в глазах русского общества, то по крайней мере попытаться объяснить его поступки.
Убежденный сторонник Петровских преобразований, М. П. Погодин не отрицал жестокости своего кумира, причем по отношению не только к царевичу Алексею, но и к его матери, царице Евдокии Федоровне. Но, стараясь уяснить причины этой жестокости, мотивы поступков Петра I, историк пытается проникнуть в психологию своего героя, понять его как человека. Погодин прекрасно сознавал, что просто перечисление хорошо известных заслуг царя Петра перед Россией вряд ли будет воспринято в качестве его оправдания, и потому из-под его пера, едва ли не впервые в русской исторической науке, вышло историко-психологическое исследование. Его автор показал, как постепенно, под влиянием множества разных факторов, в том числе действий Меншикова и царицы Екатерины, в душе царя Петра зрела неприязнь к сыну и рождалась мысль о необходимости убрать его со своего пути. Когда же в ходе следствия перед Петром открылась картина широкого, как ему казалось, заговора, он, по мнению Погодина, не мог не испугаться за судьбу своего дела.
«Что должен был чувствовать Петр, со всяким новым показанием удостоверяясь, что никто, даже из самых близких, ему вполне не сочувствует; что никому из самых преданных он верить не может; что он один-одинехонек; что все огромное здание, им с таким трудом, успехом и счастьем воздвигнутое, может рухнуть в первую минуту после его смерти; что ненавистный сын, где бы ни остался, в тюрьме или келье, сделается наверное его победителем, и всего египетского его делания как будто и не бывало. О, верно, в эти минуты Петр чувствовал такую муку, какой не испытывали, может быть, сами жертвы его, жженные в то время на тихом огне или вздернутые на дыбу!»