— Умер..?
— Писатель. Христос тоже еврей. Писатель тоже умер: кто умер?
— Много людей. Захарченко. Пригожин, этого ты может слышал. Чевэка «Вагнер». Вагнер это композитор.
— Я знаю.
Матвей пересел к костру, поправил. Не отсаживаясь, щурясь от искр: — У меня был самый лучший музыкальный центр, на то время. Дисков целая полка. Еще кассеты остались, от старых дел, тех — еще больше. Думал, сюда всё перевезу, буду слушать. И — музыку слушать расхотелось. Это первый признак. Показатель. Музыку слушать не хочется. Пить не хочется. Что делать?
— Что?
— Да ничего. Объехал всю деревню на велосипеде. Потом соседнюю. Ни с кем не знакомился, только здоровался. Можно еще дальше поехать. Сейчас. Попробую объяснить, чтоб ты понял. Один человек — он теперь уже умер. Тоже умер… Я тебя старше на сорок лет — он меня был на двадцать. Не суть. Он говорил, еще давно, что в любой войне первыми выщелкивают… ну, умирают — межеумочные элементы. Так, непонятно. Бсэдэр. Надо быть за кого-то. Ты или на той стороне, или на этой. Если не там и не там — между — ты здесь не нужен. Первыми умирают. На самом деле не так; умирают без выбора, случайно. Но мысль такая. Внутренне так. Ты ни за кого — ты уже умер. Уже умер, понятно? Даже если ты жив. Вот это то, что есть: музыку слушать не хочется, ничего не хочется. У многих так. Боюсь, что почти у всех — на этой стороне. Мы не разделяем; для нас это вообще одна страна, одна сторона. Поэтому у всех было такое… непонимание. Но — два года, почти. Привыкли. Отвыкнут. Когда им полетит на голову — снова возникнет это… непонимание. Но я не хочу ждать. Но я не могу быть за кого-то. Что делать? Пока не ясно.
Авив подсел с той стороны, взял прутик. Держал, концом в огне. Вынул, почертил по воздуху буквы иврита. Матвей не знал, говорит ли ему что-то — то, что он говорит. Снова начал. — Прошлое — прошло. А это — сейчас. Тебе бы не нужно быть здесь. Будет совсем обидно, если и ты попадешь. Поэтому, посмотри, возьми то, что ты можешь. Забери в памяти то, что, может, скоро исчезнет…
Вот и ответ. Посередине его тронной речи. Авив встал, отошел в темноту. Матвей некоторое время надеялся, что в туалет. Нет и нет.
Сам сходил, минут через сорок, по тропе к кабинке. Там ведро под стульчаком. Хотя, на гектаре, можно было обойтись.
Завернул потом к бочке, там тоже ведро. Залил догоревший к тому времени.
Вернулся в дом. Авив спал.
Проснулся, Авива не было. Матвей вставал рано, но на этот раз, может ввиду недавней болезни, до двенадцати продрых.
Несмотря на то, что говорил, ёкнуло: как он будет объясняться с Вероникой. Потом увидел пакет. Вроде этих экологичных, основательно набитый. Не с рюкзаком, не с чемоданом, — с пакетом. Вышел за хлебушком, типа. — Отлегло.
Матвей включил телефон. Через пять минут позвонил Пётр.
— Я на лекции, — как ни в чем не бывало. — Увидел, что ты в сети. Сейчас в коридоре стою. Пять раз звонил.
— Что случилось?
— Шалом. Малой с тобой?
— Пошел исследовать местные суеверия. С меня толку не дождешься, он это, надеюсь, уже сообразил.
Пётр похмыкал, подышал в трубку. — Мать звонила. Спрашивала, хочешь прикол, о тебе.
— Что ей нужно? — С матерью Пётра они не виделись, собственно, пятнадцать лет.
— Может, замуж. — Фирменная шутка.
— Ну передай ей — шалом.
— Чё, вообще, как. Что там?
— «Жильцы» приходили. То есть одна, невеста. Два раза. Первый я был в отключке.
— Бухаешь?
— Пока нет. Вот, подумываю, начать.
— Просто так позвонил. Хочу извиниться.
Матвей не знал, что на это сказать.
— Я пойду, лекция идет. — Матвей так и видел — как он стоит, огромный, легко держа туловище, поперек коридора.
— Хорошо. Буду в городе — я тебе позвоню.
— Буду ждать. — Отбой.
Авив вернулся. Матвей опять спал — днем, и без бухла. Когда Авив вошел, он проснулся.
— Шалом. Как Настя? — (так звали православную).
— Красиво… — Авив закрыл глаза, переживая.
— Мясо надо жарить, — Матвей поднялся, — испортится, жарко, а холодильника нет, не успел купить.
Он пошел до стола, потом вернулся.
— Она спросила, зачем, — Авив прикоснулся к щеке.
— А. Ну, и ты ответил?
— …Я попросил у бога. — Авив, самым скрипучим из своих скрипучих голосов. — Чтобы его встретить.
— Тут все просят у бога. Те — чтоб они победили; а тут — эти. Вот и ответ. — Матвей заглянул в печку. — Сколько таких лежащих на снегу? И думающих — я только ранен. И думающих — своему врагу, как единственному другу — я только ранен, приди забери меня отсюда. И понимающих: не придет, и не заберет. …Две зимы прошли, третья пойдет. Жаль, я не санитар. Я бы, наверно, удавился, увидев вблизи эту механику производства трупов.
— Он на войне?
— Это я могу тебе ответить. В гробу он видал все войны. У него была только одна война — своя собственная. Он в армию попал, по недоразумению. И это он там приобрел — по недоразумению. Если б я мог говорить тебе, я б сказал: сними это. Да я говорил. Всё это сплошная шняга… ошибка. И фотография та — ошибка. Чудеса случаются только по ошибке. Ну, может случится с тобой какое-нибудь чудо. Скорее, какая-нибудь херня.
— Я иду на войну, — сказал Авив. — Это ошибка?
— Тебя убьют раньше, чем выяснится, что это ошибка. Машина действует медленно. Что касается ошибок. В остальном она действует быстро. Если эта война когда-нибудь кончится, не начавшись — я имею в виду войну, которая уничтожит землю, — те, кто уцелеет. То они опять будут: какие могут быть книги после Освенцима. Опять ставить обелиски — больше никогда!.. И до нового круга. Есть анекдот, ты его не знаешь. «…И тут папе все это надоело, и он дедушку пристрелил». Видишь? там: сковорода. Тащи ее сюда. Раньше смерти я помирать не намерен.
Матвей резал мясо. Порезался. Решил всё же съездить искупаться. Авив не горел, но уступил его настояниям. Матвей-то спал, а он простоял с пяти утра, всю службу. Он хотел тоже кое-что записать. Может быть, поспать. После мяса у него все плыло в глазах. Мясо было вкусным. Конечно, не Настя его продавала. Помогала соседям, которые торговали своих свиней. Ладно. Он старый. Авив молодой. Пусть спит.
Опять крутить педали. Деревня кончилась. Въехали в другую деревню. Дома стояли плотно за заборами, все целые. Но людей мало. Почти нет. Один человек стоял на дороге. Матвей поздоровался на ходу, и за Авива, так он посчитал и промолчал, нажимая ноги.
Погода плохая. Но у самого конца выглянуло солнце, просияло. Сразу начало опять становиться жарко.
Невысокий бережок, крутой извив реки.
— Банного полотенца у меня нет, — сказал Матвей. — Ты отвернись. — После того, как Авив сказал, что не хочет купаться.
Авив подглядывал. Матвей зашел до середины. Там ему было по пояс. Заплыл, фыркая. Скрылся за поворотом. Потом вернулся.
Растерся рубашкой, растянулся на траве лицом вверх. Тучи сомкнулись.
— Сколько места… Так вот глянешь — и кажется: чего им кому не хватает?.. Потом вернешься опять на землю. Слушай, хочу тебя спросить. Если бы я умер. Ну, вот, воспаление легких — и не приходя в сознание. А чё ты смеешься? — (Авив даже улыбаться не), — …я правда думал — дышать не могу, встать не могу. Сейчас вроде ничего, — он потянул носом, — …запахи есть. …Ты бы что делал?
— Можешь мне задать один вопрос, — после того, как Авив ответил, что делал бы что надо. Пошел бы к жильцам. «Жителям», поправил Матвей. «Жильцы» это если бы ты сдавал квартиру. Если я уеду, а ты останешься — то ты «жилец». Бсэдэр. Пошел бы к жителям, сказал. Потом похоронил. Плакал бы? — заинтересовался Матвей. Не похоже было по Авиву, чтоб он плакал. Чем более он владел собой, тем более суетливым, болтливым становился Матвей. Они словно менялись местами.
— Один вопрос. Одно «почему». Обещаю ответить честно.
Авив думал про грядку. Сейчас бы он не стал копать. Он ничего делать не будет, видно же. Барин. Это было похоже на другого какого-то русского писателя, он не помнил, про какого. Авив прочитал несколько русских книг, когда хотел говорить с ним. С переводчика помощью. Быстро шло. Он все понял.
— Ладно, я сам отвечу. Потому что он это я. А всё, что я был… этого нет. Зачеркнуто. Всё, что я делал, жил… думал. Есть только то, что сейчас… вот это небо… Вот ты. Что сейчас; и то, что будет, и если не будет, так тому и быть.
Слова прозвучали пусто. Авив уже отцепился. Сели на велосипеды в молчаньи. Матвей поехал другой дорогой — и выехали к школе. С другой стороны. Встал, одной ногой, велосипед держа боком. Авиву пришлось тоже остановиться.
— Я мог бы быть учителем. У меня первая профессия — то есть образование. Местный пед. Но чему я могу их научить? Книгам… Сейчас-то ясно, какова им цена. Куда мы приехали. Поехали, — Авив ни о чем не просил. Следовал за ним в молчаньи. И он же предупреждал Веронику. Все равно что-то тянуло; как будто не справился — с тем, чего не обещал. Ладно, через два дня это будет все равно. Максимум неделю он себе давал.