— Да пошли вы на х..!
— Прикажет ли ваше высочество зарегистрировать этот ответ? — с поклоном спросил чиновник.
Степенное спокойствие чиновника вернуло самообладание принцу, но не помешало регенту собрать совет и заставить его принять постановление, отменявшее постановление Парламента и подтверждавшее необходимость исполнения указа в соответствии с его формой и содержанием.
За этим последовали новые ремонстрации Парламента, подкрепленные увещаниями счетной палаты и высшего податного суда.
Это столкновение повлекло за собой королевское заседание Парламента, на которое парламентские чины отправились в красных мантиях, пройдя так через весь Париж. Однако члены достопочтенной корпорации добились этим лишь того, что всю дорогу за ними следовала толпа шалопаев, кричавших:
— Долой омаров!
Тем временем Дюбуа вернулся в Лондон; на этот раз речь шла о том, чтобы заставить императора присоединиться к договору о Тройственном альянсе и, таким образом, превратить это соглашение в договор о четверном альянсе.
Дюбуа выехал из Парижа, располагая ценными сведениями, которые наверняка были предоставлены ему лордом Стэром и касались всех особ, способных оказать влияние на короля Георга.
В первом ряду этих особ находилась любовница короля, герцогиня Кендал. И потому Дюбуа прибыл в Лондон с грузом модных женских нарядов из Парижа, головных уборов в стиле Адриенны, платьев всякого рода, наилучших благовонных масел, душистой пудры и пр. и пр.; благодаря такой предусмотрительности, уже после первой недели пребывания Дюбуа в Лондоне герцогиня Кендал оказалась полностью предана интересам Франции.
Оставался еще первый из Питтов, предок семьи парламентских деятелей, на протяжении трех поколений стоявшей во главе английской политики. Питт был одним из самых ожесточенных противников союза с Францией.
Дюбуа навел справки о средствах, с помощью которых можно было бы подкупить великого политика, и выяснил, что Питт владеет алмазом весом в шестьсот гран и хочет выручить за него два миллиона. Дюбуа, располагавший неограниченным кредитом, купил этот алмаз и отослал герцогу Орлеанскому, написав ему:
«Я посылаю Вам алмаз, которому Вы наверняка дадите Ваше имя; он лишь на несколько дней опередит договор, которому я, возможно, дам свое имя».
И в самом деле, 2 августа 1718 года был заключен договор между императором, королем Англии и королем Франции; четвертая держава, Голландия, присоединилась к нему лишь 16 февраля 1719 года.
В соответствии с этим договором император, выступая как от своего имени, так и от имени своих наследников, согласился, наконец, отказаться от всех титулов и прав в отношении Испании, при условии, что католический король, со своей стороны, откажется от всех прав и притязаний на владения в Италии и Нидерландах, принадлежавшие прежде Испании, равно как и на маркграфство Финале, а также от сохраненных им прав на возвращение себе Сицилийского королевства; однако ему было дано полное право притязать на герцогства Пармы и Тосканы, в случае если встанет вопрос о наследовании их тронов. Император брал на себя обязательство ввести во владение этими тронами, когда они освободятся, детей испанской королевы; кроме того, новым договором нарушался Утрехтский мир, согласно которому Сицилия была отдана герцогу Савойскому, ибо теперь этот государь должен был передать ее императору, а тот, взамен, заставлял Испанию, завладевшую в предыдущем году Сардинией, уступить Сардинское королевство герцогу.
Десятого ноября герцог Савойский присоединился к договору о Четверном альянсе и согласился взять Сардинию в обмен на Сицилию.
Все эти события шли во вред королю Испании, который, не отрывая взгляда от французского трона, ожидал смерти юного короля, чтобы заявить о своих правах на наследство деда.
И в самом деле, мало того, что король Людовик XV действительно был очень слаб здоровьем, так к тому же еще те самые лица, что распускали слухи об отравлениях, распространившиеся после череды скоропостижных смертей принцев, стали предсказывать близкую смерть юного короля, который, перейдя, как мы уже говорили, в руки регента, оказался теперь в его полном распоряжении. Словно для того, чтобы подтвердить правоту клеветников, ребенок и правда заболел, и, поскольку врачи сочли полезным дать ему рвотного, немедленно пошли разговоры, что король был спасен исключительно благодаря рвотному лекарству, данному вовремя; более того, Париж охватила настолько сильная тревога, что она побудила обычного жителя столицы отправиться в Вену, где при императорском дворе у него был влиятельный друг. Цель этой поездки заключалась в том, чтобы молить императора Карла VI сделать угрожающий жест в сторону Франции, дабы дать понять, что великое семейство монархов едино и что смерть малолетнего короля, которую нельзя будет счесть естественной, станет casus belli[10]. Но удивительнее всего было то, что после нескольких месяцев переговоров это предложение было полностью принято во внимание императором, который сосредоточил запасы провизии в Люксембурге и перебросил несколько войсковых частей к границе.
Однако восстановление здоровья короля и подписание договора о Четверном альянсе положили конец всем этим проявлениям враждебности.
Руководил всеми франко-испанскими интригами кардинал Альберони.
Судьба этого прелата, чей неугомонный гений едва не изменил облик мира, была весьма странной.
Те, кто читал нашу историю Людовика XIV, должны помнить о герцоге Вандомском и чудачествах, которым он предавался.
В то время, когда он командовал армией в Италии, герцог Пармский отправил к французскому генералу, дабы вести с ним переговоры от имени герцога, епископа, состоявшего в его совете. Герцог Вандомский принял посла, сидя на стульчаке, на котором он проводил полжизни; с самого начала такой прием показался епископу странным, однако он смирился с этим и передал герцогу приветствия от своего господина, которые тот выслушал, величаво восседая на своем троне; передав приветствия от герцога Пармского, епископ перешел к своим собственным приветствиям и поинтересовался у герцога Вандомского, как тот себя чувствует.
— Весьма средне, — ответил герцог.
— И в самом деле, — подхватил епископ, видя покрытую прыщами физиономию герцога Вандомского, — лицо у вашего высочества, на мой взгляд, очень разгоряченное.
— Ба! — промолвил герцог. — С лицом-то это пустяки, но вот если вы взглянете на мою ж… Там дело куда хуже!
И, дабы посол не мог усомниться в его словах, герцог Вандомский повернулся к нему спиной, предоставив епископу возможность судить о справедливости сказанного.
— Монсеньор, — поднимаясь, произнес епископ, — мне вполне понятно, что я не тот человек, какой нужен вам для того, чтобы вести с вами переговоры; однако я пришлю вам одного из моих священников, который вполне вас устроит.
И с этими словами он удалился.
Тот священник, которого епископ хотел прислать принцу, и был Альберони.
Альберони родился в хижине садовника; еще ребенком он стал звонарем, а в юности сменил свою холщовую блузу на сутану. Нравом он был шутлив и смеялся по любому поводу. Однажды герцог Пармский услышал, как он смеется, да так чистосердечно, что бедный принц, которому не всякий день доводилось смеяться, позвал к себе юношу, и тот рассказал ему какую-то забавную историю. Она рассмешила герцога, и его высочество, рассудив, что иногда неплохо посмеяться, причислил его к своей личной часовне, причем скорее в качестве шута, нежели в качестве священника; мало-помалу принц стал замечать, что его шут наделен умом, да еще каким, и что тот, кого он взял к себе на службу всего лишь в надежде позабавиться, может быть чрезвычайно полезен ему в государственных делах.
Принц придерживался такого намерения в отношении Альберони и ждал лишь случая использовать его в каком-нибудь важном деле, как вдруг из своей поездки вернулся епископ, который рассказал принцу о том, что произошло, и попросил отправить к герцогу Вандомскому вместо него Альберони; принца это вполне устраивало, и обычный священник был послан к внуку Генриха IV, чтобы исполнять подле него миссию, которую полагалось осуществлять епископу.
Альберони отбыл, наделенный принцем всеми полномочиями.
Когда он приехал, герцог Вандомский собирался сесть за стол: Альберони правильно оценил обстановку. Герцог Вандомский любил вкусно поесть, как если бы он был настоящим Бурбоном, и, вместо того чтобы заговорить с ним о делах, Альберони попросил у него разрешения угостить его двумя блюдами собственного приготовления, затем тотчас спустился в кухню и вернулся оттуда спустя четверть часа, неся сырный суп в одной руке и макароны — в другой.
Герцог Вандомский отведал супа и нашел его настолько вкусным, что пригласил Альберони поесть его вместе с ним. Когда же дело дошло до макарон, восхищение, которым герцог Вандомский проникся к Альберони, достигло высшей степени; и вот тогда Альберони завел разговор о делах и прямо за столом, с вилкой в руке, добился своего. Его высочество был изумлен: самые талантливые дипломаты никогда не имели на него подобного влияния.
Альберони вернулся к герцогу Пармскому со счастливой вестью: все, чего тот хотел получить от французского генерала, было ему предоставлено.
Однако, покидая герцога Вандомского, Альберони поостерегся дать свой рецепт повару принца, и потому через неделю уже герцог Вандомский поинтересовался у герцога Пармского, не нужно ли ему обсудить с ним какое-нибудь дело. Герцог Пармский поразмыслил и, отыскав повод для второго посольства, снова послал Альберони к французскому генералу.
Альберони понял, что именно теперь решается вопрос о его будущем; ему удалось убедить своего повелителя, что он будет ему всего полезнее, находясь подле герцога Вандомского, а герцога Вандомского — в том, что тот не сможет более жить без сырного супа и макарон. И потому герцог Вандомский взял его к себе на службу, доверил ему самые секретные дела и, отправившись в Испанию, взял его с собой.