Необходимо также, чтобы Его Католическое Величество подписывал эти приказы словами „Сын Франции“, ибо таков здесь его титул.
Надлежит создать денежный фонд для оплаты армии численностью в девяносто тысяч человек, которую Его Величество найдет здесь крепкой, закаленной и дисциплинированной.
Эти деньги должны прибыть во Францию в конце мая или в начале июня, и их надо будет немедленно распределить в главных городах провинций, таких, как Нант, Байонна и пр.
Следует не допустить выезда из Испании французского посла; его пребывание в Испании послужит ручательством безопасности для тех, кто открыто выступит на нашей стороне».
Хотя Бюва был всего лишь писарем, никаких сомнений по поводу заговора у него не осталось; как и со всех прочих документов, он снял копию с бумаги, которую мы только что процитировали; более того, он снял с нее даже две копии: одну он вручил мнимому принцу де Листне, а другую оставил у себя.
Затем, выйдя от принца де Листне, он помчался к Дюбуа и вручил ему вторую копию.
На другой день состоялся еще один визит к Дюбуа, не менее важный: на этот раз к нему явилась Ла Фийон.
Бюва донес о послании; Ла Фийон донесла о посланце.
Вот что произошло накануне у нее в доме.
У одного из секретарей князя ди Челламаре была назначена на восемь часов вечера встреча с одной из воспитанниц достопочтенной дамы.
Но, вместо того чтобы прийти в восемь часов вечера, он явился в полночь.
Эта опоздание повлекло за собой объяснение между влюбленными.
Оправдывая свое опоздание, секретарь заявил, что, поскольку аббат Порто-Карреро отбыл в Испанию, князь ди Челламаре поручил ему составить очень важные бумаги, и он был вынужден работать до половины двенадцатого.
Ла Фийон слышала их объяснение и, догадываясь, что за всем этим кроется какая-то тайна, пришла с донесением к Дюбуа. Дюбуа сопоставил два этих сообщения.
Очевидно, что доставить документы, с которых снял копии Бюва, было поручено Порто-Карреро.
И в самом деле, молодой аббат Порто-Карреро был племянником кардинала, носившего это имя; менее всего на свете его волновали дела политики, и было невозможно представить, что кто-нибудь сочтет важным послание, которое ему было поручено доставить.
Однако к тому времени, когда Дюбуа узнал о его отъезде, прошло уже двенадцать часов.
Дюбуа приказал броситься вслед за аббатом, но Порто-Карреро мчался так же быстро, как и гонцы Дюбуа, и, возможно, прибыл бы в Испанию раньше их, если бы в Пуатье его почтовая карета не опрокинулась, переезжая через какой-то брод.
Обычно, когда опрокидывается карета, сначала проявляют заботу о путешественнике, и лишь потом очередь доходит до его багажа; но совсем иначе обстояло дело с Порто-Карреро, озаботившегося лишь судьбой своего дорожного сундука, который плыл по течению реки и вслед за которым он бросился, ничуть не тревожась из-за того, что брод уже заканчивается. Упорство, с которым он, рискуя собственной жизнью, кинулся спасать свой дорожный сундук, вызвало подозрения у форейтора. Уже на следующей почтовой станции он поделился своими подозрениями с властями. Всякий, кто ехал в Испанию или возвращался оттуда, отдавал мятежом. На всякий случай Порто-Карреро задержали, и, когда прибыли гонцы Дюбуа, они обнаружили Порто-Карреро уже арестованным.
После того, как личность аббата была тщательно удостоверена, его дорожный сундук отправили с конником, мчавшимся во все лопатки и доставившим его Дюбуа 8 декабря, в четверг, в тот самый момент, когда регент отправлялся в Оперу.
После шести часов вечера, как мы уже отмечали, ника-какой возможности говорить с регентом о делах уже не было.
Выйдя из Оперы, регент распорядился об ужине в тесном кругу, а за столом он был еще недоступнее, чем во время спектакля.
Так что Дюбуа пришлось ждать до двенадцати часов следующего дня, чтобы подготовить свою интригу так, как он ее задумал.
Мы сказали «до двенадцати часов следующего дня», поскольку каждый раз, когда регент устраивал один из тех ужинов, какие мы пытались описать, винные пары настолько затуманивали ему голову, что до полудня он был не в состоянии заниматься политикой.
Дюбуа занялся этим делом с великой поспешностью. Он имел не только друзей, но и врагов и был не прочь приберечь для себя какое-нибудь высокое покровительство на тот случай, если его звезда перестанет приводить к нему таких людей, как Бюва и Ла Фийон; так что он сжег или спрятал часть писем и выдал регенту лишь тех виновных, каких счел уместным ему выдать.
Между тем князь ди Челламаре был посредством особого гонца предупрежден об аресте Порте-Карреро; но, так как испанский посол не мог предположить, что его тайна раскрыта, утром 9 декабря он явился к Ле Блану, государственному секретарю по военным делам, чтобы потребовать освобождения своего посланца, путешествовавшего с испанским паспортом, или хотя бы вернуть имевшийся при нем пакет с письмами. Ле Блан, предупрежденный аббатом Дюбуа, ответил князю, что его посланец не будет отпущен на свободу, а его пакет с письмами ему не вернут и что, более того, он имеет приказ препроводить князя в его дом и забрать все бумаги, какие найдутся в его кабинете. Князь ди Челламаре пытался сослаться на свое звание посла, но в это время в комнату вошел Дюбуа, по настоятельному призыву которого князю перестали чинить какие бы то ни было препятствия, и он вернулся в посольство вместе с двумя своими приспешниками.
К этому времени посольство уже было занято отрядом мушкетеров.
Бумаги князя осмотрели и наложили на них королевскую печать и печать посла.
В ходе этого осмотра Ле Блан, по отношению к которому князь подчеркнуто продолжал проявлять величайшую вежливость, в то время как с Дюбуа, напротив, он обращался с крайним презрением, так вот, Ле Блан взял в руки небольшую шкатулку работы Буля, полную писем.
Князь стал вырывать ее из его рук.
— Господин Ле Блан, — сказал он, — это не по вашей части: в шкатулке, которую вы держите, нет ничего, кроме писем от женщин; передайте ее аббату.
Вечером бумаги, содержавшиеся в дорожном сундуке, а точнее, те, что Дюбуа там оставил, были прочитаны в совете. Главными виновниками были признаны: князь ди Челламаре, герцогиня и герцог дю Мен, герцог де Ришелье, маркиз де Помпадур, граф д’Эди, Фуко де Маньи, вводитель послов, аббат Бриго и шевалье дю Мениль.
Шевалье дю Мениль был взят под стражу 9 декабря, но перед арестом он успел сжечь свои бумаги, о чем регент крайне сожалел, так как шевалье был одним из ближайших наперсников герцогини Менской и одно время считался любовником мадемуазель де Лоне, которая, по слухам, пользовалась полным доверием принцессы.
Аббат Брито после трех или четырех дней поисков был арестован в Монтаржи, доставлен в Париж и посажен в Бастилию.
Фуко де Маньи скрылся. Этот был, по словам Дюкло, дурак, который за всю свою жизнь не совершил ни одного разумного поступка, кроме того, что сумел спастись бегством.
Шевалье д’Эди, кузен Риона и его свояк, находился в доме, где ему предстояло отужинать, и был занят тем, что наблюдал за шахматной партией, когда ему стало известно об аресте Челламаре. Весьма внимательно выслушав эту интересную новость, он, казалось, не потерял внимания к игре. Минут через десять один из игроков признал себя побежденным. И тогда д’Эди предложил сыграть еще одну партию, начал ее и выиграл. После чего, в ту минуту, когда было объявлено, что кушать подано, он воспользовался поднявшейся суетой и вышел из комнаты. Оказавшись на улице, он поспешил добраться до своего дома, послал за почтовыми лошадьми и уехал.
Утром 10 декабря маркиз де Помпадур был арестован у себя дома. Это был отец прекрасной г-жи де Курсийон и дед принцессы де Роган.
Когда стражники явились к герцогу де Ришелье, чтобы арестовать его, он еще спал. До него донесся шум из гостиной, но, прежде чем он успел спросить, что там происходит, в его спальню вошел Дюшеврон, прево верховного военного суда, в сопровождении трех десятков стражников. Накануне вечером герцог получил письмо от Альберони и спрятал его под подушку. Это письмо, как нельзя более компрометирующее герцога, погубило бы его, будь оно найдено. Герцог сохранил хладнокровие и, соскочив с постели, промолвил:
— Господа, я готов следовать за вами; только позвольте мне побеседовать с моим ночным столиком.
Произнеся эти слова, он открывает столик, наклоняется, чтобы вынуть оттуда ночной горшок, и, пока стражники, по вполне естественному побуждению отворачиваются, хватает письмо, подносит его ко рту и проглатывает, при том что никто этого не замечает.
Герцог Менский был арестован в Со лейтенантом гвардейцев Ла Биллардери, препровожден в замок Дул-лан в Пикардии и оставлен под охраной Фаванкура, бригадира мушкетеров.
Что же касается герцогини Менской, то ее арестовал герцог д’Ансени, капитан гвардейцев, в особняке на улице Сент-Оноре, который она купила для того, чтобы быть ближе ко дворцу Тюильри. Герцог д’Ансени препроводил герцогиню в Лион, а оттуда лейтенант и унтер-офицер гвардейцев доставили ее в Дижонский замок.
Князя ди Челламаре, после визита к нему Ле Блана и Дюбуа, было велено выслать в Испанию. Он хотел протестовать, ссылался на международное право, но ему ответили, что международное право не распространяется на заговорщиков. И потому он выехал из Парижа, сопровождаемый Дюбуа и двумя кавалерийскими капитанами, которые вместе с ним остановились в Блуа в ожидании приезда из Испании г-на де Сент-Эньяна, нашего посла в Мадриде; после этого князю было позволено беспрепятственно продолжать путь.
Господин де Сент-Эньян приехал раньше, чем это ожидалось. Ровно в то самое время, когда был задержан князь ди Челламаре, г-н де Сент-Эньян получил приказ покинуть Мадрид. Никто не знал подлинной причины такой грубости, но кое-кто связывал ее с разговорами, которые вел г-н де Сент-Эньян. Говоря о завещании, которое незадолго до этого составил Филипп V и в котором он назначал, в случае своей смерти, королеву регентшей, а Альберони первым министром, французский посол будто бы сказал: