— С завещанием внука вполне может случиться то же, что случилось с завещанием деда.
Год 1718-й завершился новостью о смерти Карла XII, на протяжении десяти лет обращавшего на себя внимание всей Европы своими рыцарскими безумствами.
Шведский король был убит фальконетным выстрелом, пущенным из крепости Фредрикстен, которую он осаждал: таково было общепринятое мнение.
Однако бытовал слух, ничем, впрочем, не подтвержденный, что Карлу XII прострелил голову пистолетным выстрелом какой-то офицер, которому наскучило служить этому полубезумному государю.
IX
Франция и Испания. — Превосходство Франции. — Ришелье в Бастилии.— Герцогиня Беррийская. — Ее уединения в монастыре Дев Голгофы. — Гарюс. — Ширак. — Горе регента. — Дочь герцогини Беррийской. — Смерть г-жи де Ментенон. — Смерть отца Ле Телье. — Продолжение наших успехов в Испании.
Естественным следствием всех этих событий стала война с Испанией.
Второго января Франция обнародовала манифест.
В нем излагалось состояние Франции ко времени смерти Людовика XIV, говорилось об испытываемой королевством нужде в мире и необходимости для всех объединиться в борьбе против тех, кто его нарушает. Он напоминал о выгодах, которые нес королю Испании договор о Четверном альянсе: полный отказ императора от притязаний на Испанское королевство, отказ, который он никогда прежде не желал изъявить; обеспечение восшествия на троны Тосканского, Пармского и Пьяченцского герцогств детей испанской королевы и возврат испанскому королю Сардинского королевства в обмен на то, что он уступает Сицилию.
Французский манифест повлек за собой манифест Испании.
Филипп V изложил, со своей стороны, мотивы, побудившие его объявить войну императору, а именно: дурное поведение имперцев в ходе исполнения договоренностей о выводе войск из крепостей Каталонии и островов Мальорка и Ивиса, в которых, уходя, они посеяли семена бунта и которым оказывали поддержку, дабы препятствовать их усмирению; кроме того, король напомнил об оскорблении, которое власти Милана нанесли великому инквизитору Испании, арестовав его, вопреки международному праву, когда он проезжал через этот город, и, наконец, о переговорах, которые велись в Лондоне и Вене с целью отдать Сицилию императору и лишить корону Испании прав, предусмотренных договорами.
И поскольку, обнародовав свои манифесты, каждая из обеих держав считала себя правой, они воззвали к судье, которого всегда призывают в подобных случаях: богу брани.
Десятого мая французские войска под командованием генерала Бервика встали лагерем между Байонной и городком Сен-Жан-Пье-де-Пор, готовые начать военные действия против Испании.
Пятнадцатого марта в Испанию прибыл Яков III, намереваясь предпринять с помощью мадридского правительства новую попытку высадиться на побережье Англии, чтобы устроить там диверсию, способную помешать этой державе встать на сторону императора.
Двадцать первого апреля маркиз де Силли переправился через Бидасоа и захватил замок Беовию.
Двадцать седьмого апреля Филипп V, решившийся покинуть молодую королеву, чтобы лично возглавить свою армию, обнародовал воззвание, в котором говорилось, что его дружеские чувства к королю Франции и его горячее желание послужить французскому народу побудили его принять на себя командование войском, дабы вызволить их из-под гнета.
Король Филипп V полагал увидеть, что после этого воззвания вся Франция восстанет и часть французской армии перейдет в ряды испанской армии.
Однако внимание Франции привлекали дела куда более важные, чем воззвание Филиппа V. Ее внимание привлекало тюремное заключение герцога де Ришелье.
Двадцать восьмого марта 1719 года, намного позднее других заговорщиков, герцог де Ришелье был арестован, как мы уже говорили, прямо в своей спальне и препровожден в Бастилию.
Регент, который уже давно был сердит на Ришелье, заявил, что, будь даже у герцога четыре головы, то было бы за что отрубить ему все четыре; но, поскольку доказательства виновности герцога не стали достоянием гласности, если не считать одного-единственного письма, посредством которого он пытался задержать свой полк в Байонне и которое обошло все салоны, была найдена совсем другая причина, чисто личная, чтобы арестовать такого модного человека.
Но, какова бы ни была причина его ареста, происшествие это, тем не менее, стало огромным событием для женщин; казалось, что герцог де Ришелье был их личным достоянием: отнимая у них герцога, у них отнимали принадлежавшую им собственность; складывалось впечатление, что все парижские салоны, от придворных до городских, жившие присутствием герцога в этом мире, стали чахнуть с тех пор, как он оказался в тюрьме.
В этот момент еще одна особа разделяла с герцогом скандальную привилегию всецело занимать собой Париж: то была герцогиня Беррийская, которая, по слухам, не пожелала сделать ни единого шага в пользу узника, своего бывшего любовника, и поступила так из ревности к мадемуазель де Валуа.
Во время Страстной недели герцогиня Беррийская, несмотря на свою беременность, удалилась, как обычно, в монастырь Дев Голгофы, в покои, где она жила в дни пасхальных религиозных обрядов или охваченная внезапным порывом набожности, что с ней порой случалось.
Эти покои были маленькой кельей, где она жила, словно простая монахиня, спала на постели, твердой как камень, и молилась, стоя на коленях на сыром каменном полу и не желая подложить под них ни циновку, ни подушку.
И потому, видя, как рыдает и молится подобным образом августейшая кающаяся грешница, святые девы ничего не могли уразуметь в мирских сплетнях, проникавших к ним сквозь монастырские стены и утверждавших, что грехи античной Магдалины — лишь мелкие проступки в сравнении с грехами нынешней Магдалины.
На этот раз, соблюдая все пасхальные обряды, герцогиня Беррийская проявляла к себе еще большую строгость, чем обычно; дело в том, что она пребывала под гнетом предсказания, которое произвело на нее необычайно сильное впечатление. Перед тем как уединиться в монастыре, принцесса переоделась так, чтобы не быть узнанной, и отправилась к весьма известной в то время гадалке, которая, внимательно рассмотрев ее ладонь, промолвила:
— Ваши роды будут крайне опасными, но, если вам удастся пережить их, вы проживете долго.
Это предсказание поразило принцессу тем сильнее, что оно совпало с другим пророчеством, сделанным ей в годы ее юности и предвещавшим ей, что она не доживет до своего двадцатипятилетия.
Несмотря на все предосторожности, предпринятые принцессой, случай или рок подтвердил правоту гадалки; на восьмом месяце беременности герцогиня Беррийская упала, и это погубило ее ребенка.
Тотчас же после падения принцессу охватила лихорадка; на следующую ночь у нее начался бред, а какое-то время спустя ей стало так плохо, что в Париже распространился слух о ее скорой смерти.
Когда она впала в это состояние, врачи признались в своем бессилии помочь ей. И тогда, чтобы испробовать для ее спасения все средства, решили пустить в ход знахарство вслед за медициной и завели речь об элексире Гарюса, весьма модном в то время. Гарюса вызвали; он осмотрел принцессу и нашел ее состояние настолько плохим, что не захотел ни за что поручиться.
Поскольку никакой надежды более не оставалось, герцог Орлеанский, невзирая на негодование Ширака, все же решил довести дело до конца. Гарюс поставил условием, что с того часа, когда принцесса примет его эликсир, и до момента выздоровления или смерти она полностью принадлежит ему. Он потребовал также, чтобы в спальне принцессы, помимо него самого, все время находились две сиделки, дабы они могли бодрствовать у ее постели, когда ему потребуется недолгий отдых. Все было согласовано, обещано и клятвенно подтверждено. Принцесса приняла настой, а Гарюс и две сиделки обосновались в ее спальне.
Лекарство оказало благотворное действие сверх всякой надежды: принцесса тотчас же ощутила себя лучше. В течение нескольких минут все опасались, что испытанное ею облегчение, как это было когда-то с Людовиком XIV, окажется кратковременным. Но к вечеру улучшение ее состояния стало еще заметнее и продолжалось весь следующий день, так что спустя сутки после приема лекарства Гарюс уже полагал, что может ручаться за спасение принцессы.
Однако Гарюс не взял в расчет Ширака. Ширак негодовал, видя, что какой-то знахарь добился успеха там, где медицина потерпела неудачу. Он слышал, как Гарюс говорил, что в том состоянии, в каком находится принцесса, то есть после приема эликсира, всякое слабительное будет смертельным. Врач подстерег минуту, когда Гарюс, разбитый усталостью, уснул на оттоманке, и, появившись в дверях спальни, повелительным жестом призвал к молчанию обеих сиделок, которые, зная о влиянии Ширака на герцога Орлеанского, не осмелились воспрепятствовать его действиям; приблизившись к постели принцессы, он подал ей какое-то питье.
Принцесса, пребывавшая в полусне, выпила то, что ей было предложено, не поинтересовавшись, что за снадобье ей подали и чья рука поднесла его, и Ширак удалился с пустой чашкой в руках.
Через несколько минут принцесса приподнялась в постели, испуская страшные крики и жалуясь, что она испытывает все признаки отравления.
От этих криков Гарюс проснулся, спрашивая, что случилось. Сиделкам пришлось все ему рассказать. И тогда, в полной ярости, он выбежал в гостиную, где в ожидании действия лекарства находились герцог и герцогиня Орлеанские, и, громко крича, изобличил Ширака в преступлении.
Тотчас же все бросились в спальню больной, которой оказалось достаточно десяти минут для того, чтобы снова впасть в безнадежное состояние. Но как раз в этот момент, выказывая удивительное бесстыдство, появился Ширак, который стал во всеуслышание и с улыбкой на губах похваляться тем, что он сделал; затем, с ироничным поклоном пожелав герцогине Беррийской счастливого пути, врач вышел из комнаты.