е возьмется их принять?
— Я, государь, — ответил Ла Пейрони, первый королевский хирург, оказавшийся рядом. — Когда-то мне доводилось принимать роды.
— Все так, — возразила мадемуазель де Шароле, — но это занятие требует практики, а вы, возможно, уже утратили навык?
— О! Не беспокойтесь, мадемуазель, — отвечал Ла Пейрони, оскорбленный тем, что его ученость подвергли сомнению. — Умение вытаскивать оттуда детей забывается ничуть не больше, чем умение вставлять их туда.
Мадемуазель де Шароле, из которой каждый год вытаскивали по ребенку, приняла эту колкость на себя и в гневе поднялась с места. Ла Пейрони, довольно встревоженный, следил за ней глазами, однако громкий смех, раздавшийся после того, как дверь за принцессой закрылась, успокоил его.
Коль скоро король рассмеялся, гнев мадемуазель де Шароле сделался бессильным.
Господин де Флёри не принимал участия ни в одном из этих увеселений; в качестве извинения он ссылался на свою старость, и Людовик XV радовался тому, что избавился таким образом от надзора человека, исполнявшего одновременно две должности: наставника и министра; но г-н де Флёри до мельчайшей подробности знал обо всем, что происходило в ближайшем окружении короля; каждый старался сделаться шпионом старого наставника, чтобы заслужить его улыбку, и графиня Тулузская прежде всех.
Поэтому г-н де Флёри ни в чем не отказывал ей.
Именно на этих интимных собраниях, происходивших в Ла-Мюэте и в Рамбуйе, был решен вопрос о сохранении за малолетним герцогом де Пентьевром, сыном графа Тулузского, права унаследовать от отца должность главного адмирала и прочие его посты. На этих собраниях была упрочена будущность герцога д’Антена и маркиза д'Антена, сыновей графини Тулузской от ее первого брака. Опять-таки на этих собраниях была подготовлена опала г-на де Шовелена, министра иностранных дел и хранителя печати. Наконец, именно там, по ее первым признакам, была замечена и развилась та склонность к удовольствиям, которую отказы королевы исполнять супружеские обязанности зародили в конечном счете в сердце короля.
С самым большим нетерпением наблюдала за развитием этой склонности мадемуазель де Шароле; уже два или три года она не спускала глаз с юного государя, которому последовательно приписывали в качестве любовниц — хотя и без всякой достоверности, основываясь на одних только предположениях, — графиню Тулузскую, г-жу де Нель, г-жу де Роган и даже герцогиню Бурбон-скую.
Несмотря на все эти успехи в любовных делах, о которых тогда ходили слухи, король по-прежнему проявлял робость, и предприимчивая принцесса решила взять над ней верх. Однажды она сочинила стихи, собственноручно переписала их, не стараясь изменить свой почерк, и сунула их в карман Людовику XV. Вот эти стихи:
Вы нелюдимы без просвета,
Но взор пленяет ваших глаз!
Да разве можно в ваши лета
Холодным быть из раза в раз?
Коль хочет вам Амур давать уроки,
Не стоит спорить, надо уступить:
Ведь он царил еще в тот век далекий,
Когда ваш род и не мечтал царить.
Стихи были посредственными, но они обладали одним достоинством: в них ясно высказывалось то, что требовалось высказать, и хроника, из которой мы их позаимствовали, утверждает, что время, потраченное мадемуазель де Шароле на то, чтобы сочинить их, не пропало даром.
Однако мадемуазель де Шароле была чересчур ветреной любовницей для того, чтобы долгое время удерживать после себя Людовика XV, и вскоре было замечено, что если она и заставила короля изменить супружеской любви, то лишь на короткое время.
И в самом деле, Мария Лещинская по-прежнему владела сердцем своего мужа и обладала неограниченной властью во всем, что не касалось г-на де Флёри. Перед лицом г-на де Флёри всякое влияние терпело неудачу, даже королевское. Особенно неуступчив был этот скупой министр в отношении денег. Королева, добрая и благодетельная, легко расходовала те небольшие суммы, какими она располагала на дела милосердия. Как-то раз, в Компьене, она оставила все деньги и драгоценности, какие у нее были, монастырским общинам и артиллерийской школе, и по возвращении в Париж ей пришлось занимать деньги, чтобы делать ставки в карточной игре.
Госпожа де Люин, свидетельница этого безденежья, тщетно пыталась уговорить Марию Лещинскую потребовать прибавку к положенному ей пенсиону; однако королева решительно отвергла это предложение, заявив, что, вне всякого сомнения, ничего, кроме унизительного отказа, она от первого министра не получит. Тогда г-жа де Люин решила предпринять подобную попытку самостоятельно и, по собственному почину явившись к кардиналу, обрисовала ему положение, в котором оказалась королева. В ответ кардинал ограничился словами, что он обсудит это дело с генеральным контролером Орри.
При первой же деловой встрече с генеральным контролером кардинал действительно поговорил с ним о состоянии финансов королевы и приказал ему выдать ее величеству сто луидоров единовременно. Генеральный контролер, предупрежденный г-жой де Люин, открыто возмутился незначительностью этой суммы, со всем уважением заметив первому министру, что сто луидоров — это ровно столько, сколько он сам, Орри, простое частное лицо, дал бы своему сыну, если бы тот, подобно королеве, издержал все свои деньги на подаяния.
— Ну что ж, добавьте к этой сумме еще пятьдесят луидоров, — промолвил г-н де Флёри.
Однако Орри продолжал упорствовать, говоря, что и ста пятидесяти луидоров будет недостаточно и что он никогда не осмелится вручить королеве столь ничтожную сумму.
Господин де Флёри, желая избавить себя от этих назойливых требований, увеличил денежное пособие еще на двадцать пять луидоров. В итоге, шаг за шагом, добиваясь каждый раз прибавки на двадцать пять луидоров, генеральный контролер вынудил первого министра довести сумму пособия до двенадцати тысяч франков.
Выцарапав приказ о выдаче денег, Орри отправился к королеве, вручил ей этот приказ и спросил у нее, хватит ли ей столь скромной суммы. Мария ответила, что она весьма довольна, и тем дело бы и кончилось, если бы кардинал не изыскал возможность затянуть выдачу этих двенадцати тысяч франков более чем на три месяца, так что лишь после наступления срока получения обычного своего пособия королева смогла уплатить долги и вновь участвовать в карточной игре.
К несчастью, королева, по-прежнему имевшая опору в своем муже, лишилась ее по собственной вине и без всякой выгоды для себя.
То ли вследствие усталости от частых родов, то ли по причине неприязненного отношения к супругу Мария Лещинская стала проявлять по отношению к нему холодность, оскорбившую Людовика XV и отдалившую его от жены, которая, пожелай она этого, вполне могла бы сделать из него то, что королева Испанская сделала из Филиппа V.
Тем не менее никакие слухи о тайных любовных связях короля еще не просочились наружу, как вдруг однажды, 24 января 1732 года, выпив во время ужина в тесном кругу более обычного, Людовик XV внезапно поднял руку с бокалом и, провозгласив тост за здоровье неизвестной любовницы, разбил бокал об пол, призвав своих сотрапезников поступить так же, как он, и угадать имя этой незнакомки.
И тогда каждый назвал даму, имя которой пришло ему на ум. За столом было двадцать четыре человека, включая короля: семеро из них высказались за молодую герцогиню Бурбонскую, семеро — за мадемуазель де Божоле, а девять — за г-жу де Лораге, внучку маркиза де Лассе и сноху герцога де Виллар-Бранкаса, всего лишь за месяц до этого представленную ко двору.
С этого дня любые сомнения были отброшены: все знали, что у короля есть любовница; однако не было известно, кто она.
Эта неосведомленность беспокоила придворных, но более всего она тревожила кардинала: любовница вполне могла стать повелительницей; каждый хотел так или иначе быть сопричастным к будущим любовным связям короля.
Герцог де Ришелье, который по возвращении из Вены обрел еще больший фавор и вновь занял при дворе одну из высших должностей, привлек внимание короля к жене президента Портайля; это была красивая женщина лет двадцати трех или двадцати четырех, хитрая, кокетливая и безумно легкомысленная.
Устроить их первое свидание было поручено камердинерам. Король провел с ней ночь, но по прошествии этой ночи, испуганный нравом своей новой любовницы и не желая видеться с ней снова, хотя у них было назначено свидание на следующую ночь, поручил одному из своих товарищей по застолью, Люжаку, занять его место. Люжак не заставил себя уговаривать, занял место короля, обманув одновременно Ришелье и г-жу Портайль, и удалился еще до рассвета, весьма довольный приятной миссией, которую возложил на него король, поручив представлять его на этом свидании.
На другой день г-жа Портайль получила свидетельство на право получения пенсиона в две тысячи экю. Свидетельство было подписано первым министром.
Получив это свидетельство, президентша поняла, что ей ничего уже нельзя более ждать от короля, и, поскольку нрав у нее был чрезвычайно легкомысленный, она решила воспользоваться тем, что мимолетная интрижка короля ввела ее в моду. И потому она начала заводить любовные связи со всеми вельможами того времени. Госпожа Портайль жила на Королевской площади; как известно, это был квартал, где обитала высшая знать; в каждом доме жил по крайней мере один молодой, красивый и элегантный вельможа, имевший доступ ко двору. Госпожа Портайль начала странствия, двинувшись вправо от своей двери, шла все время вперед и закончила путь, подойдя к ней слева. В итоге она совершила круг по Королевской площади, не обделив вниманием ни одного дома.
Поскольку президентша Портайль была ставленницей герцога де Ришелье, все опасались совместного влияния фаворитки и фаворита, и потому, чтобы закрыть очаровательной президентше доступ ко двору, каждый поспешил довести до всеобщего сведения, что имел с ней любовную связь. Истории всех этих похождений, собранные воедино, наделали такой шум, что г-н де Морепа, заклятый враг г-на де Ришелье, ненавидевший всех женщин, которых он считал связанными с герцогом, добился приказа подвергнуть г-жу Портайль заключению; однако король определил, что местом ее заключения будет не тюрьма, а монастырь.