Король Людовик XIV, поскольку не он взял ее в жены, был с ней, напротив, чрезвычайно мил. Он наведался к ней, сопроводил ее к королеве, сказав при этом: «Не беспокойтесь, сударыня, ибо она будет страшиться вас больше, чем вы будете страшиться ее», а во время всех торжественных приемов садился возле нее, указывая ей, когда она должна вставать и когда садиться.
У герцога Орлеанского не было сына от первой жены, и Людовик XIV пожелал, чтобы у брата появился сын от его второй жены, так что герцогу пришлось приняться за дело.
В 1674 году, после трех лет брака, вызывавшего у Месье чувство отвращения, родился Филипп Орлеанский, а в 1676 году родилась Елизавета Шарлотта Орлеанская.
Тотчас же после исполнения своего долга Месье попросил у жены позволения спать отдельно от нее, на что принцесса, имевшая крайне малую склонность к брачным отношениям, охотно согласилась.
При всем том она пробудила необычайно восторженное чувство дружбы у княгини Монако, Екатерины Шарлотты де Грамон. Нетрудно понять, как герцогиня Орлеанская, с ее немецкой строгостью в вопросах нравственности, воспринимала первые знаки этой привязанности, столь мало соответствовавшей ее холодности. Несчастная княгиня Монако была безутешна и, пребывая в отчаянии, говорила принцессе:
— Бог ты мой, да из чего вы сделаны, сударыня, что вас не трогает ни любовь мужчин, ни любовь женщин?
Без слов ясно, что славная принцесса питала ненависть к г-же де Ментенон, всячески отдалявшей от нее дофину. Увидев, что дофина неприветлива с ней, герцогиня Орлеанская направилась прямо к г-же де Ментенон.
— Сударыня, — сказала она ей, — госпожа дофина оказывает мне плохой прием; это терпимо, если она будет соблюдать по отношению ко мне приличия, и ссориться с ней я не намерена; но если она станет чересчур груба, я спрошу у короля, угодно ли ему такое поведение.
Эта угроза привела к тому, что г-жа де Ментенон и дофина если и не искренне, то хотя бы внешне изменили отношение к принцессе.
Госпожа де Фьенн, супруга ординарного шталмейстера герцогини Орлеанской, отличалась необычайным остроумием, однако она была насмешлива и ее злой язычок не щадил никого — даже короля, даже герцога Орлеанского, а тем более герцогиню Орлеанскую; но однажды принцесса взяла ее за руку и, отведя в сторону, сказала ей:
— Сударыня, вы чрезвычайно остроумны и очень милы, однако у вас есть какая-то особая манера изъясняться, с которой король и его королевское высочество смирились, ибо они к ней привыкли; но я прибыла из Германии, у меня к такому привычки нет, а поскольку, вероятно, ее у меня так и не будет и меня страшно сердит, когда надо мной смеются, я хочу дать вам небольшой совет: если вы не будете меня задевать, у нас сложатся добрые отношения, но если вы будете обращаться со мной так же, как с другими, я не скажу вам ни слова, но зато пожалуюсь вашему мужу, и если он вас не исправит, то я прогоню его с должности!
Госпожа де Фьенн прекрасно поняла, насколько опасно было подшучивать над подобной женщиной и прикусила свой язычок; благодаря этому она пребывала в прекрасных отношениях с принцессой, к великому удивлению двора и самого короля, задававшегося вопросом, почему г-жа де Фьенн, с язвительностью говорившая обо всех, даже о нем, способна хранить столь полное молчание в отношении принцессы Пфальцской. Это удивляло его настолько, что как-то раз он осведомился о причине такого молчания у своей невестки, и та вполне простодушно раскрыла ему тайну.
Принцесса проводила жизнь, сочиняя письма, в которых она рассказывала о самых тайных государственных делах всем друзьям, какие у нее были на свете, а прежде всего тем, что обитали по другую сторону Рейна.[1]
Понятно, что для принцессы Пфальцской с ее строгим характером герцогиня Беррийская должна была быть тем же, чем Юлия была для Августа, то есть ее незаживающей раной.
Герцогиня Беррийская была старшей дочерью герцога Орлеанского; в возрасте семи лет ее поразила болезнь, которую все врачи сочли смертельной, вследствие чего они оставили ее на произвол судьбы. И тогда герцог Орлеанский приказал перенести в его покои колыбель бедной малышки, заботился о ней на свой лад и вылечил ее. И потому Мария Луиза Орлеанская была любимой дочерью своего отца; как говорят некоторые историки, даже чересчур любимой.
Эти слухи, на которые мы только что намекнули, особенно широко распространились в то время, когда речь зашла о браке мадемуазель Орлеанской с герцогом Беррийским; однако они нисколько не повлияли на Людовика XIV, и брачный союз был заключен. Тотчас же после этого герцог Орлеанский снискал дружбу своего зятя, позволившего ему вести себя с принцессой столь же свободно, как в ту пору, когда она жила в Пале-Рояле. Они часто ужинали вместе, и прислуживала им одна лишь мадемуазель де Вьенн, наперсница герцогини, бесстыдная развратница, годная на все что угодно и способная выполнить любое поручение.
Стоило герцогине Беррийской выйти замуж, как она вступила в любовную связь с Ла Э, королевским пажом, ставшим шталмейстером ее мужа. По словам Сен-Симона, это был высокий худой человек с нескладной фигурой, костистым лицом, глупой и хлыщеватой внешностью, наделенный небольшим умом, но добряк. Она предложила ему бежать вместе с ней и добраться до Голландии, однако это предложение испугало Ла Э, и он обо всем рассказал герцогу Орлеанскому.
Понадобилось все влияние отца на дочь, чтобы ей стало понятно, что есть определенное отличие в положении принцессы крови во Франции и любовницы захудалого дворянина в Голландии.
В конце концов герцогиня Беррийская уступила уговорам, и эта мимолетная прихоть была забыта.
Герцогиня Беррийская была прекрасно сложена, пока излишества не испортили ее фигуру, и красива, пока кожа ее не покрылась красными пятнами; однако ей недоставало изящества и взгляд ее был бесстыден. Подобно своему отцу и своей матери, она обладала удивительным даром речи, способностью высказать все что угодно, и, когда ей было угодно высказаться, говорила с ясностью, определенностью и точностью, используя необычные обороты и выбирая выражения, которые неизменно поражали всех. С одной стороны боязливая, но лишь в отношении пустяков, а с другой стороны пугающе смелая и безумно надменная, она, по словам Сен-Симона, была образчиком всех пороков, за исключением скупости, образчиком тем более опасным, что невозможно было обладать большей ловкостью и большим умом.
Сестра герцогини Беррийской, вторая дочь герцога Орлеанского, мадемуазель Луиза Аделаида Шартрская, имела прекрасное телосложение и была самой красивой из сестер. У нее были красивые глаза, превосходный цвет лица, изумительная кожа, отличная фигура, изящные руки и похожие на жемчужное ожерелье зубы, не менее красивые десны и свежие щеки, в которых белизна и румянец соединялись самым естественным образом, без всяких ухищрений с ее стороны. Она отлично танцевала, еще лучше пела, обладала прекрасным голосом и читала ноты с листа: однако в разговоре она немного заикалась.
К тому же у нее были совершенно мужские вкусы: она любила шпаги, ружья, пистолеты, собак и лошадей, обращалась с порохом, как канонир, сама устраивала фейерверки, не боялась ничего на свете, пренебрежительно относилась к нарядам, украшениям и цветам — короче говоря, терпеть не могла все то, что обычно нравится женщинам.
Она служила помощником своему отцу в его занятиях химией, механикой и хирургией.
Ее сестра, мадемуазель де Валуа, была не столь красива, как она; тем не менее в ней чувствовалось то, что женщины называют жизнью; у нее были красивые золотистые волосы, белоснежные зубы, приятные на вид глаза, хороший цвет лица и прекрасная кожа, однако все это портили большой нос и выступающий клык, который, казалось, выскакивал из ее рта каждый раз, когда она смеялась. У нее была коренастая фигура и утопленная в плечи голова, а походкой она напоминала старуху, хотя ей было от силы пятнадцать лет. Госпожа Орлеанская имела привычку говорить:
— Я была бы самой ленивой особой на свете, не будь у меня моей дочери Шарлотты Аглаи, которая еще ленивее, чем я.
Излечить принцессу от этого недостатка был призван герцог де Ришелье.
Прочие дети герцога Орлеанского были еще слишком малы, чтобы обладать хоть какой-нибудь значимостью.
Луи Орлеанскому, герцогу Шартрскому, родившемуся 2 сентября 1705 года, было всего тринадцать лет, и он обещал быть принцем бесстрастным, набожным и безликим, как если бы три его сестры забрали себе всю кровь Орлеанов и Мортемаров.
Четвертая дочь регента, Луиза Елизавета, мадемуазель де Монпансье, которой предстояло выйти замуж за принца Астурийского, родилась 11 декабря 1709 года, а пятая, мадемуазель де Божоле, — 18 декабря 1714 года.
Что же касается младшей дочери герцога Орлеанского, то она еще не появилась на свет.
IV
Регентство, его министры и его советники. — Господин де Вильруа, воспитатель его величества. — Господин де Виллар. — Господин д’Юксель. — Господин д’Аркур. — Господин де Таллар. — Господин де Ноайль. — Господин де Торси. — Руйе де Кудре. — Аббат Дюбуа.
Сын воспитателя короля, и сам ставший королевским воспитателем, маршал де Вильруа был высоким, статным мужчиной с приятной внешностью, созданным, казалось, специально для того, чтобы руководить балом или быть судьей на рыцарской карусели, равно как и исполнять в Опере роли королей и героев. Сильный и крепкий, вытворявший со своим мощным телом все что угодно, причем без всякого вреда для себя, не считавшийся ни с бессонными ночами, ни с усталостью, проводивший в седле дни и ночи напролет, щедрый во всем, в любых обстоятельствах сохранявший благородство манер, азартный и умелый игрок, не придававший никакого значения ни проигрышу, ни выигрышу, обладавший речью и привычками вельможи, который долгое время формировался при дворе, он был безмерно кичлив, но столь же смирен и раболепен, когда ему казалось необходимым пресмыкаться перед королем или перед г-жой де Ментенон.